Сжав ее ладонь, я присела рядом с нею на кровать, не говоря ни слова.
— А мой сын? — вдруг воскликнула она. — Боже мой! Кто научит моего мальчика тому, каким должен быть настоящий мужчина? Кто позаботится о его безопасности?
— Тише, тише, — безнадежно повторяла я. — Тише, тише.
Она закрыла глаза, но слезы по-прежнему струились у нее по щекам, и она по-прежнему глухо стонала сквозь стиснутые зубы, словно животное, не имеющее возможности выразить свои страдания в словах.
Вдруг она посмотрела на меня, немного приподнявшись, потом села и сказала, будто о чем-то вспомнив:
— А король? Я полагаю, что уж он-то здоров и невредим? Это, кажется, и гонец подтвердил? Уж он-то наверняка в безопасности? И как это ему всегда удается? Впрочем, и слава Богу.
— Король легко ранен, — сообщила я. — Но он действительно в безопасности, и о нем заботится герцог Йоркский. Герцог намерен привезти его в Лондон со всеми подобающими его королевскому величеству почестями.
— Как же мне жить без моего Эдмунда? — шептала она, будто не слыша меня. — Кто теперь будет меня защищать? Кто будет охранять моего сына? Кто обеспечит безопасность короля? И что будет, если Генрих вздумает снова уснуть?
Я молча покачала головой, поскольку ничем не могла ее утешить. Я знала, что ей придется пережить великую боль утраты, заглушить ее в своей душе и утром, проснувшись, осознать, что именно ей отныне править этой страной. А потом она должна будет противостоять герцогу Йоркскому. Противостоять ему в одиночку, не имея поддержки того, кого она так любила. Ей придется стать для своего сына и матерью, и отцом. Ей придется стать для Англии и королем, и королевой. И никто, возможно, так никогда и не догадается, что сердце ее разбито вдребезги.
В течение нескольких дней она совершенно утратила схожесть с прежней Маргаритой Анжуйской. Более всего она напоминала призрак бывшей королевы. У нее пропал голос, она выглядела совершенно пришибленной, и я была вынуждена соврать фрейлинам, что в придачу к пережитому потрясению у нее сильно разболелось горло, есть подозрение на простуду, и поэтому королеве лучше лежать и отдыхать. Но когда Маргарита молча сидела в своей затемненной спальне, прижимая руку к сердцу, я видела, что она буквально задыхается от горя; она старалась сдерживать рвущиеся из груди рыдания, она вообще не решалась издавать какие бы то ни было звуки, потому что иначе сорвалась бы на пронзительный, нечеловеческий крик.
А в Лондоне тем временем разыгрывался чудовищный спектакль. Король, забыв, кто он такой, забыв о своем высочайшем положении и об оказанном ему Богом доверии, действительно отправился в собор Святого Павла, но короновал его там не архиепископ, а Ричард Йоркский. Именно он во время этой издевательской церемонии возложил корону на голову Генриха. И для тех сотен людей, что набились в собор, и для тех тысяч, что толпились на улицах или просто слышали об этой церемонии, это означало только одно: два члена королевской семьи договорились между собой, и один просто надел корону на голову другому, как если бы оба они были совершенно равны и могли выбирать, кто кому подчинится.
Когда я сообщила об этом Маргарите, по-прежнему сидевшей в полутемной спальне, она неуверенно поднялась на ноги, словно совсем разучилась ходить, и хриплым, слабым голосом промолвила:
— Я должна пойти к королю. Иначе он отдаст все, что мы имеем. Он, наверное, снова утратил разум, а теперь готов утратить и корону, и наследство собственного сына.
— Не торопитесь, — возразила я. — Поздно отменять эту коронацию, она уже свершилась. Давайте подождем и посмотрим, что можно сделать. А за это время вам нужно выйти отсюда, хорошенько поесть и посоветоваться с верными вам людьми.
Маргарита кивнула. Она понимала, что должна возглавить партию короля — только теперь это придется сделать в одиночку.
— Как же я смогу что-то предпринять… без него? — беспомощно прошептала она, глядя мне в глаза.
Я стиснула ее пальцы: они были как лед.
— Сможете, Маргарет. Вы все сможете.
С одним торговцем шерстью, которому я доверяла и прежде, я послала срочное письмо Ричарду, оповестив мужа, что Йорки снова заняли главенствующую позицию в стране, а значит, надо быть готовым к тому, что они попытаются прибрать к рукам и Кале. Я написала также, что король, по сути дела, в плену у Ричарда Йоркского. Но, признавшись мужу в конце, что я по-прежнему люблю его и очень по нему скучаю, я не стала молить его немедленно приехать домой, поскольку не была уверена, что в столь неспокойные времена ему здесь не будет грозить опасность. Мне уже было почти ясно, что и королевский двор, и вся страна, и даже наши семьи могут быть расколоты и, сами того не ведая, перейдут от ссоры между двумя кузенами к войне между ними — «войне кузенов», как ее назвали впоследствии.[61]
Герцог Ричард Йорк действовал быстро, как, собственно, я и предполагала. Он предложил дворцовым чиновникам, чтобы королева встретилась со своим супругом в замке Хартфорд, примерно в дне пути на север от Лондона. Когда камергер доложил ей об этом, она резко обернулась и набросилась на него:
— Да он же хочет меня арестовать!
Он даже отшатнулся, опасаясь ее гнева.
— Нет, ваша милость. Он просто желает предоставить вам и нашему королю возможность отдохнуть, пока в Лондоне вновь не заработает парламент.
— А почему мы не можем остаться здесь?
Камергер бросил на меня отчаянный взгляд, но я лишь удивленно подняла брови: я вовсе не собиралась ему помогать, ведь прекрасно понимала, зачем они хотят сослать Маргариту и Генриха в тот замок, где король провел свое детство. Я знала, что Хартфорд окружен мощными стенами, рвом с водой и непробиваемыми воротами — словом, настоящая тюрьма. Если герцог Йорк намерен попросту где-то запереть короля, королеву и юного принца, чтобы они пока не мешали ему, то вряд ли существует место лучше этого.
— Король нездоров, ваша милость, — наконец признался камергер. — Они полагают, что его не следует показывать жителям Лондона.
Вот это как раз и была та самая новость, которой мы больше всего опасались. Но Маргарита восприняла ее спокойно.
— Нездоров? — переспросила она. — Что вы имеете в виду под словом «нездоров»? Он что, спит?
— Нет, но он выглядит чрезмерно утомленным. Он получил рану в шею и был очень этим напуган. Герцог боится, что на него плохо повлияют лондонский шум и суматоха. Герцог думает также, что его милость король в Хартфорде успокоится, ведь в этом замке когда-то была его детская, ему там будет уютно.
Маргарита посмотрела на меня, будто ища совета. Мне было ясно, о чем она размышляет: что бы посоветовал в данном случае Эдмунд Бофор.
— Передайте его милости герцогу, что мы завтра же выезжаем в Хартфорд, — ответила я и, как только камергер отвернулся, шепнула королеве: — А что еще можно тут сделать? Если король болен, его и впрямь лучше из Лондона увезти. Герцог велит нам отправиться в Хартфорд, и отказаться мы не можем. Когда король будет в наших руках и окружен нашей заботой, можно будет составить план действий. А пока что необходимо увезти его подальше от герцога и его людей. Удерживая короля под присмотром, мы, по крайней мере, будем твердо знать, что он в безопасности. Мы должны обрести над ним полный контроль.
Замок Хартфорд, лето 1455 года
Генрих совершенно не походил на короля, выехавшего в компании двух своих друзей прогуляться, а заодно и сделать внушение провинившемуся знатному лорду. Он выглядел так, словно внутри у него все рухнуло; он напоминал подушку, из которой вынули все перья, пузырь, который сперва надули, а потом проткнули, выпустив из него воздух. Голова Генриха была опущена, горло перевязано кое-как — судя по всему, лучники Уорика и впрямь чуть не прервали королевскую линию Ланкастеров. Одежда буквально висела у него на плечах, да и пояс он, видимо, затянул не слишком хорошо, а потому все время спотыкался, наступал на край собственного плаща и выглядел в высшей степени нелепо, когда появился в довольно убогом зале замка Хартфорд.
Королева уже ждала его в окружении нескольких придворных, но самые знатные лорды со своими людьми остались в Лондоне, готовясь к заседанию парламента, который должен был исполнить волю герцога Йоркского. Увидев короля, Маргарита поднялась ему навстречу, величественная и достойная, но я заметила, как дрожат у нее руки, как старательно она прячет их в свои длинные рукава. Она, как и я, отлично понимала: мы снова потеряли его. В самый сложный, критический момент, когда король, способный командовать войском, способный распоряжаться собственным государством, был так нам необходим, Генрих, кажется, снова ускользнул от нас в некий потусторонний мир.
Он улыбнулся жене.
— Ах… — Он тщетно пытался вспомнить ее имя. Последовала предательская пауза, однако он вспомнил: — Ах, Маргарет!
Она склонилась перед ним в реверансе, затем выпрямилась и поцеловала его. Он надул губы, точно ребенок, и тут же приготовился жаловаться.
— Ваша милость, — промолвила она, — слава Богу, вы живы и в безопасности.
Расширив испуганно глаза, король тонким и слабым голосом воскликнул:
— Но это было так ужасно! Так ужасно, Маргарет! Вам никогда не доводилось видеть ничего подобного. Это настоящий ад! Мне еще повезло, что там оказался герцог Йорк, который спас меня и благополучно вывез оттуда. Ах, как ужасно вели себя эти люди! Просто кошмар! Знаете, Маргарет, я был очень рад, что герцог рядом. Он единственный, кто был по-настоящему добр ко мне, единственный, кто понимает, каково мне сейчас…
Мы с Маргаритой бросились к нему, и она, взяв мужа за руку, как ребенка, повела его в отведенные им покои. А я минутку помедлила, преграждая путь придворным, чтобы те не последовали за королевской четой. Как только за Маргаритой и Генрихом закрылась дверь, старшая фрейлина королевы посмотрела на меня и с кислой миной произнесла: