Он подошел к шкафу, вытянул розовую блузку, критически ее осмотрел. Такой фасон, как я могла предположить, носили в те времена, когда он заканчивал школу: на улицах я не видела ничего подобного, но на самом деле я не успела еще как следует рассмотреть улицы.
— Мои студенты, кстати, помогают сейчас с ремонтом дома престарелых. Полагаю, они охотно отвезут эти вещи старикам, которым они еще послужат. Вот простыни, например, — отец опять вытащил стопку. — Они даже на кровати нам маленькие, односпальные, а им будет как раз.
Конечно, по-хорошему половина вещей давно скучала по переработке. И это напоминало известный прикол «на тебе, убоже, что нам не гоже», но только на первый взгляд. Я отдавала свои ношеные вещи на благотворительные гаражки и была поражена, с какой скоростью расходятся мои блузочки, которые я носила лет пять. Пакет из супермаркета, набитый такими вот блузками — три-четыре стерилизованные бездомные кошки. Здесь я не видела бездомных животных, но дело же не в кошаках, дело в принципе.
— Совсем негодное отдавать не будем, отправим в переработку. Опять же — поможем природе.
— Отличная мысль, — похвалил отец. — Я за пакетами.
— Только не те, которые у меня на кухне… Уолтер!
Мать присоединилась к нам не сразу. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, и примерно минут пятнадцать преувеличенно отстраненно смотрела, с каким увлечением мы с отцом разбираем содержимое шкафа. Вот это все — еще с ценниками, и пусть оно старое, если смотреть на дату изготовления, но абсолютно новое. Еще послужит, недолго, но года два-три. Вот это уже, конечно, в переработку…
— Уолтер, ну надо же совесть иметь! — не выдержав, возмутилась мать, подскочила к отцу и вырвала у него из рук женскую приталенную рубашку. — Это уже только сюда, — и она решительно сунула рубашку в пакет, куда я запихивала вещи для переработки. — А вот это… нет, это тоже на переработку. Много вещей из всего этого выйдет?
И она посмотрела на меня, а я — во мне прямо сейчас было слишком много Регины. У нас, наверное, не особо, но здесь может быть иная, более развитая технология?..
— Ну, вот из вещей из этого пакета — штук двадцать стаканчиков, — выручил меня отец. — Там как-то перерабатывают на молекулярном уровне в биоразлагаемый материал. Только синтетику в этот пакет нельзя, — заметил он, и мать с готовностью переместила ночную рубашку в другой пакет.
Отец еще несколько раз разорял материны «пакеты с пакетами», работа спорилась, шкаф стремительно пустел. Мать оттаяла, расспрашивала нас с отцом о технологиях, и пока мы пили чай, уже, конечно, остывший, и лопали вкуснейшие пирожные, я искала места, куда можно сдать вещи на переработку, и благотворительные организации. Потому что мы нашли много и детских вещей, и тех, которые годились бы на подростков. В процессе я даже успела связаться с очень милой девушкой из общества, которое помогало одиноким матерям, и она, безумно обрадовавшись, обещала заехать за вещами уже этим вечером.
Удивительно — мы смеялись! Отец рассказывал разные веселые случаи из жизни студентов, мать вспоминала, как была студенткой сама, как они познакомились с отцом, как поженились, как жили до рождения Лои, — и за этими разговорами до меня постепенно дошло, что и как.
Девочка из очень богатой семьи, она влюбилась в обычного студента, влюбилась рано, и родители ее были не против, получился хороший крепкий брак. Где-то мать тяготило и то, что у нее было все, и что ей ни в чем не приходилось нуждаться, и что муж ее сделал отменную карьеру, и что попутешествовали они до рождения Лои и для себя пожили достаточно, что вышла хорошенькой и умненькой дочь. Но мать смотрела на людей вокруг, и ей было стыдно за собственное благополучие.
Да, она многого добилась сама, может, и ее так же, как и она потом Лою, в чем-то упрекали родители, но чувство, что она виновата лишь тем, что богаче, красивее, успешнее, ее не покидало, это было далеко не чувство удовлетворения. Как будто каждым своим поступком она извинялась за то, что она такая, какая есть.
Сколько успешных людей несчастны потому, что считают, что счастья своего недостойны?
И мне бы сказать матери все как есть, потому что она была моей настоящей ровесницей, но я представляла, сколько вопросов вызовет у нее искренний разговор с так внезапно повзрослевшей дочерью. Так не бывает, людям может многое надоесть, у них может запросто лопнуть терпение, но взрослеть в одночасье Лое не от чего. Нет причин. И поэтому я молчала до тех пор, пока отец не полез снимать старые шторы и потом не понес их в прачечную в подвале.
— Как просторно стало, — усмехнулся он напоследок. — И правда — не давит.
— Мам, — сказала я, касаясь ее руки. — Ты замечательная. И отец. Я очень рада, что… — Что у меня вы родители, разумные, умеющие слышать, вот как удачно меня забросило в новое тело… М-да. — Что мы семья. — И нам даже есть что терять, если честно. — И знаешь, я вами горжусь обоими. Очень. Горжусь тем, что мы счастливы. И не вздумай больше себя за это упрекать. Никогда.
Мать свернула последнюю наволочку, сунула ее в пакет, предназначенный для дома престарелых, покачала головой, и я не могла понять ее реакцию.
— Тебя как будто подменили, Лоя, — наконец произнесла она. — Или, может быть, так и должно было произойти со временем, и у меня появилась не только дочь, но и подруга.
Эта женщина — моя мать. Мать Лои, что нынче одно и то же. И я обняла ее в ответ так же тепло, как и она меня. Этот раунд за мной? Выводы делать еще преждевременно.
— Нам завтра рано вставать, — улыбнулась мать, — и ты права, стало… лучше.
— Я хочу обновить мебель и, может быть, сделать ремонт, — ответила я и замерла. Что она скажет?
— Я думала, ты хочешь съехать отсюда.
Нет, нет. По крайней мере, не прямо сейчас. Я еще допускаю, что сорвусь в какой-то момент, мне нужны рядом близкие люди. Которые пусть не будут знать всего — даже если поверят, это слишком жестоко по отношению к ним, — но будут рядом и меня любят. Мне сейчас нужно попытаться полюбить их в ответ.
Так что я мать разубедила.
Приехала девушка из благотворительной организации, мы передали ей пакеты, которые собрали для раздачи — оказалось, что матерей, которым нужна поддержка, очень и очень много, и до меня запоздало дошло, что здесь сильный социальный разброс. В столице живут и работают, и летают на шифтерах представители как минимум среднего класса, а за пределами городов существует тьма регионов, в которых люди нуждаются в элементарном. Меня заинтересовало, в чем же причина, и пока ванная комната была занята, я поискала информацию.
Все регионы были похожи на крупные коммерческие организации, если уместно такое сравнение. Есть технологические и научные центры, как, например, столица, есть финансовые, есть добывающие — газ, нефть или что у них там, есть сельскохозяйственные, есть крупные порты и рыболовецкие базы, и регионы производственные… что-то похожее существовало и у нас? Но у нас нуждающимся областям помогало государство, выделялись из бюджета огромные деньги, чтобы поддержать уровень жизни, а здесь, как я поняла из комментариев к статьям, система больше походила на нашу западную. Кто сколько заработал, тот столько и получил, и субсидии выделялись практически минимальные, только чтобы приобрести самое необходимое не самого лучшего качества.
То же касалось и медицины, и образования. Есть средства? У тебя страховка и лучшие доктора, нет средств… живи как в Швейцарии: если ты небогат, даже со сломанной ногой ты поедешь за свой счет на такси в приемный покой и будешь ждать, пока тебя примут, а потом точно так же отправят домой, потому что страховка не предусматривает, чтобы ты лопал больничный обед и занимал такую дорогостоящую койку.
Образование тоже было частично страховое: среднюю школу могли закончить все, а вот дальше — только за деньги. В моем мире и даже в моей стране, в СССР, так было, кажется, до войны. Я даже успела выяснить, что у Лои был страховой полис, который позволил ей изначально оказаться в хорошей школе с очень сильными учителями и отличной базой, а потом она получила государственный грант как перспективная ученица и полностью за счет бюджета училась в вузе. И ее мать, и ее отец стартовали также не с нуля.
Возможен ли здесь старт с нуля, даже если ты безгранично талантлив, но все, что могут тебе предложить, это сельская школа, до которой тебе идти и идти? И у нас было так же, и никогда я об этом не задумывалась, хотя видела эти регионы тысячу раз.
У Лои и Регины было куда больше общего, много больше общего, чем я считала. Например, то, что определяет всю твою жизнь: образование, финансовое положение семьи… Военный переводчик или доктор наук — или, скажем, учитель или водитель автобуса? Возможности несравнимы и несравним статус. Ни Лоя, ни Регина не считали деньги на школьный завтрак и не думали, где им жить, когда они поступят в вуз, не откладывали по копейке на очень бюджетный отдых, и даже в детстве обе ни в чем не нуждались. Если бы я оказалась в теле, которое жило иначе, чем Регина Виннер, что тогда?..
Так что за система, хорошо это или плохо? Я не была ни экономистом, ни политологом и не могла об этом судить, лишь приняла ее к сведению. И поняла, почему так виновато ощущала себя моя мать… Внимание — это некое искупление? То, что ты можешь кому-то дать?
Иногда в самом деле виноват не сам человек, как бы это ни звучало оправданием в адрес «плохого парня». Но это не значило, что я согласилась вернуться к роли «уступчивой Лои». По крайней мере, мои коллеги точно не из тех, кто из последних сил держится за рабочее место, а дома семью нечем кормить. Государственная система этого просто им не позволит.
Когда я легла, еще немного позанималась. В окно светил тонкий месяц, и не было видно звезд в таком огромном индустриальном городе, и чириканье какой-то пташки заглушал шум машин, и по стенам мелькали фары заходящих на посадку частных шифтеров, и я случайно…
Нет, закономерно, потому что память такая штука, с которой надо быть осторожным. Я лишь на секунду вспомнила, как верещал соловей за моим окном и лязг уцелевшего старенького трамвая, и сразу затрясла головой и чуть ли не до крови закусила губу. Да, больно и больно будет еще нескончаемо долго, может быть, до конца моих дней. Но это то, что я уже никак не смогу исправить.