— Со мной всё ясно, я больше никуда не денусь. Но тебе зачем всё это? Зачем тебе я?
— Затем, что только так я обрету бессмертие. Бессмертен тот, кого ждут. Ну что, ты всё-таки согласна?
Он поднялся. Хрустнул гравий. Плети проводов зашевелились все разом, и вместе с ними дрогнули подступающие сумерки. Его плеча не стало рядом, и Надя вдруг продрогла — исчезла гора, прикрывающая её от ветра. Она съежилась под рваной курткой.
— Оставь меня одну. Дай мне подумать до завтра.
— До сегодняшней полуночи, — с неохотой согласился Скрипач.
Надя сидела на обломках университетской лестницы и держала на коленях подол недошитого платья. В её руке была серебряная иголка, но аккуратный шов то и дело двоился перед глазами. Наде приходилось прерываться, чтобы вытереть лицо рукавом куртки.
Она ощутила его присутствие, даже не оборачиваясь. Антонио прошёл вдоль цепочки оранжевых фонарей и сел рядом. Тёмное небо отразилось в циферблате его часов.
— Разве ты не ушёл? Ты ведь знаешь, что город будет уничтожен, и туман уже подступает к железной дороге. — Надя заговорила первая, бросила ему, как вызов, чтобы самой защититься от обидных обвинений. — Сабрина ушла с ополченцами. Кажется, южная трасса ещё не перегорожена.
Он сделал вид, что ничего не случилось. Что в её руках нет недошитого свадебного платья из листьев и фонарного света. Антонио вытряхнул из кармана сигарету и покатал её между пальцами. Ветер подметал пустой проспект.
— Куда я уйду из этого города? Ты ведь тоже не ушла.
— Куда я уйду? — в тон ему ответила Надя. — А как ты меня нашёл?
Фонарный свет рвался и волнами стекал по коленям, иголка норовила выскользнуть из пальцев. Она никогда не шила свадебных платьев, но Скрипач зажёг для неё все фонари на разрушенном проспекте и тактично ушёл, давая время на шитьё и размышления.
Занавесившись от Антонио волосами, Надя снова вытерла щёку о плечо.
— Увидел, что загорелись разбитые фонари, и обо всём догадался. Так когда свадьба?
— Следующей ночью.
Он бросил сигарету на пыльные камни и придвинулся к Наде чуть ближе. Осторожно убрал волосы с её лица.
— Только я не думал, что невесты рыдают перед свадьбой.
— Много ты знаешь! — не выдержала Надя и оттолкнула его руку.
Может быть, он и не собрался называть её предательницей, и пришёл не затем, чтобы постоять молчаливым укором. Может быть, это Надя сама всё выдумала. Но она не могла выдумать яркие рыжие головы фонарей, все провода у которых были давно оборваны, а фонари всё равно горели, затмевая собой россыпи крупных звёзд.
Прозрачно-янтарный подол свадебного платья невесомо лежал на ступеньках. Надя опустила замёрзшие руки, иголка всё-таки выпала и лунным лучом покатилась по камням.
— У меня ведь нет другого выхода, — сказала Надя, глядя, как прорастают сквозь ночь ломкие лучи фонарного света. — Я не могу его убить. Я не могу сбежать. Я даже себя убить не могу.
Антонио достал ещё одну сигарету и всё-таки закурил. Новая порция горького дыма растворилась в ночном городе. Было тихо, так тихо, что она слышала, как завитки сигаретного дыма уплывают в небо.
— В городе ещё осталась одна высокая крыша, — произнёс Антонио негромко. — И ты прекрасно знаешь, где она.
Надя замерла, боясь даже шевельнуть пальцами, чтобы не упустить самое важное. Не-мёртвое сердце вздрогнуло и почти застучало. Она так долго оглядывала город в поисках высоких крыш, бродила по улицам, шарила наугад, что потеряла всякую надежду.
— А у меня есть одна мысль, — продолжил Антонио, поводив в воздухе тлеющим сигаретным кончиком, будто пытался рисовать. — Соглашайся на все условия Скрипача и приходи сегодня утром к моему дому. Я оставлю форточку открытой.
Надя сделала вид, что не расслышала, и заново уткнулась в шитьё. Лунным лучом она с непривычки исколола себе все пальцы, но кровь не выступала — на ступеньки университета капала речная вода.
Она боялась, что Скрипач подслушает их разговор, что в развалинах университета обнаружатся тонкие провода-шпионы, подёргивающиеся, как нервные пальцы. Украдкой Надя оглядывалась, но везде было тихо. Так тихо, что она снова позволила себе поверить в удачу.
Антонио поднялся, запрокинул голову, как будто всё ещё мог видеть звёзды. Выпустил изо рта последнее колечко горького дыма. Он ушёл в сторону северных районов, бесстрашно, по судорожно изогнувшимся улицам. Вдалеке прогрохотал по рельсам поезд.
К дому на Багряной улице Надя подошла ещё в темноте, потому что не могла больше ждать. Она отсчитала третье окно справа, на втором этаже и разочарованно выдохнула. Форточка была закрыта.
Надя побродила вокруг дома — посчитала этажи, но сбилась: после седьмого перекрытия сложились, как карточный домик. Стены кое-где ещё держались до высоты десятого-одиннадцатого, как замковые башни, зубьями щетинились в небо, но крыши не было.
Она села на низкую ограду клумбы. Детская площадка выбралась за пределы отгороженного квадрата — цветные гнутые трубы прорастали из асфальта. Они лезли, как первоцветы весной. Куда хватало глаз, везде асфальт вздыбился, будто нарывами. Уже проросшие трубы оплетали и душили растения. Деревья, которые ещё остались в живых, жались к стенам дома.
Совсем рассвело. Надя не отрываясь смотрела в тёмные окна дома. Не мог же он забыть? Не мог же уйти из города и бросить её? Наде почудился холодный сквозняк, она обхватила себя за плечи.
Вдруг хлопнула дверь. Надя не ждала — люди по ночам не выходят на улицы, — потому вздрогнула. Он замер в тени подъездного козырька, сощурился, глядя на восток. Антонио постоял на ступеньках, глубоко вдыхая, будто наслаждался прекрасной погодой, потом обернулся к Наде.
— Идём.
Она бросилась следом.
— Куда?
Его машина пряталась в закутке между домом и приземистой старой котельной, забросанная ветками деревьев, накрытая старыми одеялами. Когда Антонио стряхнул листья с капота, Надя различила несколько защитных знаков, выведенных светлой краской. Наверное, потому машина и сохранилась, провода оставили её в покое, хотя через бампер наискосок шла страшная царапина, боковые стёкла раскрошились.
Зажглась только одна фара, но двигатель загудел послушно и мерно.
— Куда мы? — Наде непривычно было ощущать себя человеком — сидеть на мягком и слушать, как ветер шумит снаружи, а не внутри неё самой.
На лобовом стекле покачивалась пластиковая летучая мышь. Крылья спеклись в бесформенный ком, один клык неровно обломался.
— Сейчас всё увидишь.
Она тревожно замолчала. Антонио вёл машину, мастерски обходясь светом единственной фары, и ни разу не попал колесом в глубокую выбоину, ни разу не наехал на вспучившийся нарыв асфальта. Они плутали по узким улочкам и переулкам, где деревья царапались в крышу автомобиля. Надя не знала дороги — её чувство города вдруг отказало.
За окном мелькнул развороченный до основания университет. У дорожной развязки Антонио притормозил. Надя решила, что дальше они не проедут — из провалившихся мостов во все стороны торчала арматура. Но он нашёл единственную дорогу — по обочине, мимо рухнувшего ограждения. Внутри неё шевельнулось смутное воспоминание.
— Куда мы едем? — спросила Надя опять, упираясь руками в сиденье, чтобы чувствовать себя увереннее.
— Не бойся.
Но её уже сорвало на крик.
— Я туда не хочу. Выпусти! Останови машину, я туда не поеду. Слышишь?
Антонио затормозил. В свете единственной фары была видна дорога — асфальт пошёл глубокими трещинами, но вряд ли они могли бы стать серьёзной преградой. Антонио опустил голову, молча стукнулся лбом об руль.
Надя хватала воздух ртом.
— Я к нему не пойду. Ты меня не заставишь. Это твой выход, да? Это должно нас всех спасти?
— Пожалуйста, не ходи. Тогда давай выбираться из города. Мы и так много времени потеряли. Попрощайся со своими — я не знаю, как у вас там принято, — и поехали. Я тебя в этом городе не оставлю.
Надя замолчала. Мысль о бегстве заморозила мысли. С лобового стекла глядела, клыкасто ухмыляясь, летучая мышь. Надя потянулась к ней дрожащей рукой и сорвала с цепочки. Самый старый амулет, амулет с её связки, которую она потеряла в подземной битве со Скрипачом. Она сжала его в ладони, так что пластик впился в кожу.
— Ладно. Я пойду.
До кладбища они добрались на машине — до самых кованых ворот. Дальше тянулась широкая аллея, но Надя вцепилась в руль.
— Нельзя въезжать через главные ворота. Здесь только пешком.
Она вылезла под холодный ветер. Город замер за спиной и чуть-чуть отступил. Город и кладбище всегда немного сторонились друг друга, хотя по сути были одним целым. Сквозняк возил по асфальту сухие цветы.
Надя не думала, что Антонио пойдёт с ней. Он отставал на шаг, притворяясь, что рассматривает могильных ангелов и походя сковыривает облупившуюся краску на склепах. Она была ему благодарна за компанию. Одна бы она не решилась. Никогда и ни за что.
Проснувшихся было много. Потерявшие человеческий облик, они бродили между оградками, слепо натыкались друг на друга. Голоса сливались в унылое размеренное пение. Антонио заговорил первым, перебивая потустороннее бормотание душ.
— Ты ведь сама говорила. Просыпаются те, кто давно спал.
— Да.
Чем ближе они были к нужной аллее, тем медленнее она шла.
— Тогда почему ты сама не пришла к нему? Ведь ты хотела поговорить. Я помню, как ты искала его. А здесь — такой шанс.
— Я хотела. — Смелость кончилась, и Надя остановилась, бездумно глядя в глаза поблекшей фотографии на памятнике. Чьё-то чужое лицо, чужое имя. И совсем недалеко — могила Мифа. Она попробовала вспомнить его внешность — до мелочей, до нитки, торчащей из полосатого свитера, — и проглотила ком страха. — Ты не знаешь, как это. Он меня убил.
— Я не знаю, — охотно согласился Антонио.
— Ты не знаешь. Сколько ночей я думала, а чего бы я хотела? Какое наказание ему я бы посчитала достаточным? Сказать — чтобы он умер, — но он ведь и так умер. Чтобы он раскаялся? Чтобы приполз умолять о прощении? Чтобы он навсегда остался со мной? Что?