— Ты же разберёшься со всем этим, правда?
— Это вы подговорили Антонио, чтобы…
Вета пожала плечами, так естественно, словно каждый день вела пространные беседы на ночных аллеях.
— Я попросила Антона. То есть сначала он рассказал мне о тебе. Говорил, у тебя особая чувствительность.
Это не было лестью — просто констатацией факта. У тебя особая чувствительность — ты должна разобраться со всем этим.
— Ерунда какая, пару раз в институте я общалась с сущностями, вот и вся чувствительность. У вас, видимо, тоже чутьё неплохое.
Надя сузила глаза, рассматривая фантом за спиной Веты. Первый раз — или он сам ей позволил, наконец — она разглядела его получше. Высокий человек, старик или просто мужчина в возрасте, не разобрать, он был одет в просторный сюртук, тёмные брюки, вот только штанины и рукава были как будто пустыми. Видимость тела. Одежда, натянутая на каркас. Огородное пугало.
— У меня тут не в чутье дело. — Вета смотрела на Надю выжидательно, серьёзно, так что ей осталось только кивнуть:
— В любом случае, это моя работа. Мне придётся найти виноватых.
— Я рада, что мы договорились. — Чуть мягче сказала Вета и зачем-то поправилась: — Мы рады.
Ощущение тяжелого взгляда отпустило Надю, и она покачнулась, как будто выпуталась из цепких рук конвоира.
— Не ищи нас больше на набережной. — Голос, которым заговорила Вета, стал другим. Теперь сложно было сказать, женский он или мужской. Теперь он больше походил на вой воды в трубах и скрежет подъёмных кранов. — Мы сами к тебе придём чуть позже. Узнать, как дела.
По утрам Вета просыпалась всегда в шесть. Открывала глаза и ещё несколько минут лежала, прислушиваясь к уличному шуму. В её комнате всегда было прохладно, постель рядом пахла речным ветром. Она протягивала руку, чтобы разгладить примятые простыни, и только потом вставала.
— Доброе утро, — говорила она Городу, проходя мимо окна. Вместо ответа ей в оконное стекло стучался ветер, и Вета открывала окно пошире, запуская его в дом.
Потом она ставила на плиту чайник. Завтрак на одного — привычное дело. Она была замужем, но не сложилось. Детей Вета никогда не хотела. Она боялась детей, тех самых детей — двенадцать настороженных внимательных взглядов, — а заодно и всех остальных.
Хорошо, что студенты — это всё-таки не дети. В последнее время она брала под своё руководство только старшие курсы, хотя среди новичков видела порой много талантливых и упорных, она могла бы их вытянуть на неплохой уровень, могла бы сделать хорошими учёными. Но они всё ещё слишком походили на её восьмиклассников, и Вета холодно улыбалась, холодно разговаривала и поспешно уходила в свою лабораторию, где могла запереться.
На плите закипал чайник, Вета заваривала листья малины и мелиссы, брала из буфета баночку с медово-ореховой смесью, раскладывала на столе непроверенные контрольные, или наброски статьи, или документы для оформления гранта, и начинала работать. Круглые настенные часы показывали шесть пятнадцать.
Город уходил и возвращался, когда ему вздумается, словно кот из сказки. Но возвращался он обязательно — и опять же, словно кот, ложился у её ног, чуть касаясь голых коленей прохладным ветром с реки.
Вета, забывшись за работой, гладила бестелесную сущность. Они могли называть его как угодно, столько кличек сочинили, что все не запомнить: фантом, пугало, сущность второго порядка. Вета никогда так его не называла. Всё равно если после двадцати лет брака называть супруга — человеческое существо, млекопитающее, хомо сапиенс.
Его звали Город. Она называла его именно так. Город замирал у её ног и слизывал с её пальцев мёд и запах мелиссы.
Допив чай, она собиралась и уходила в университет. А если оставалась дома — споласкивала чашку под краном, собирала с кухонного стола бумаги и уходила работать в комнату. Прохладный ветер двигался следом за ней. Отлаженный быт — часы показывали семь утра, потом восемь, потом девять, и Вета поднималась, чтобы прикрыть окно, опять ставила чайник, и прохладный ветер обнимал её за плечи.
Но этой ночью ей плохо спалось. Ей снова снились дети — двенадцать пар злых, настороженных глаз. Она как будто снова замирала у доски, пригвождённая к ней. Тревожный сон, нехороший. Вета уже знала, что он предвещает ей волнения.
Утром Город стоял за её спиной, успокаивающе касался рук, но это не помогало.
— Боюсь, нам нужно готовиться к неприятностям, — сказала Вета. — Кажется, началось.
Когда Надя вошла на кухню, Сабрина чуть не подавилась чаем.
— Что, ночью было восстание сущностей? Ты выглядишь так, как будто сражалась с десятком одновременно. И нельзя сказать, что победила.
Надя села рядом и отобрала у неё чашку. Отхлебнула, совершенно не чувствуя вкуса. Верный признак того, что силы истощены — слабость, и не хочется даже есть. Хочется спать и не спится — снятся яркие картинки и пронзительные крики.
— Примерно так всё и произошло. Только сущность была всего одна, но — фантом города.
— Ух ты, — пробормотала Сабрина после нескольких секунд напряжённого молчания. — Ты его нашла.
Надя взяла в рот кусочек печенья и с трудом проглотила — организм отозвался мучительной тошнотой. Плохо, очень плохо. Жар, кажется, спадал, но легче от этого не становилось.
— Это он меня нашёл и решил слегка взять в оборот. Теперь буду искать то, не знаю, что. Ещё одну сущность, которая убивает детей, или человека, который так мастерски водит всех за нос. Можно сказать, из следователя меня опять перевели в поисковики.
Сабрина её перебила:
— Я тебя одну не отпущу.
Надя вздохнула — Сабрина обладала исключительной бесчувственностью к не-жизни, даже хуже — она просто распугивала сущности послабее одним своим появлением. Но могла и вправду помочь, если дело зайдёт за ватерлинию.
Из её сумки, брошенной на подоконник, послышался требовательный писк телефона. Надя дотянулась до него и покачала на ладони.
— Антонио. Что опять? Не всех любовниц ко мне прислал?
Сабрина смотрела, выжидательно скрестив руки на груди.
— Подъедешь? — спросил Антонио вместо приветствия.
Она посмотрела на затянутое тучами небо. Напряжённый воздух пах грозой.
— Подъеду. Что случилось?
— Давай быстрее, — буркнул он, и связь оборвалась.
Дождь хлынул сразу же, как только она вышла из метро. Как только Надя добралась до Центра, дождь прекратился. Припоминая самые жуткие ругательства, она отжала воду с волос и прошла через проходную.
Она пешком взбежала на седьмой этаж — от злости прибавилось сил — и дёрнула дверь в кабинет майора.
— Ну и что опять… — выдала Надя автоматически и осеклась: кроме Антонио тут были ещё трое мужчин. Незнакомцы в военной форме, судя по знакам отличия, из поисковиков и боевиков Центра, звание самого младшего было выше Надиного. Все они чинно сидели вдоль стены. Надя застыла в дверном проёме.
Антонио, как всегда похожий на полицейского из старых детективов — в потёртых джинсах и рубашке навыпуск, — кивком пригласил её войти. Вода с мокрых волос текла по шее и попадала Наде за шиворот, пока она шагала под четырьмя испытывающими взглядами к свободному стулу.
— Ну, Антон Павлович, люди работают, а вы их дёргаете, — улыбаясь одним уголком губ, сказал военный. На его кителе была нашивка — соцветие чертополоха. Поисковик. Шутить изволил.
— У меня отпуск вообще-то, — буркнула Надя.
По ногам потянуло холодком. Она нервно переступила на месте. Присутствие поисковиков не означало ничего хорошего. Они не являлись просто так. Ещё больше её пугало хмурое лицо Антонио.
— Ничего. — Он так посмотрел, что Надя была уверена — это что-то да значит. Вот только никак не могла сообразить, что. — Познакомьтесь, это Надежда Алексеевна. Та самая выпускница института, у которой обнаружили особую чувствительность к сущностям. Присядь, пожалуйста. Эти товарищи хотели бы задать тебе кое-какие вопросы.
Надя опустилась на стул, держа спину судорожно выпрямленной. Она судорожно придумывала, что сказать им. Знать бы, что рассказал Антонио. Но их вопрос выбил её из колеи даже сильнее, чем она того ожидала.
Заговорил военный. Из знаков отличия на его рубашке была только чёрная трапеция со стилизованным глазом в центре — войска внутренней обороны.
— Видите ли, нам хотелось бы узнать, как вы объясните ночные события на набережной.
— Я понятия не имею ни о каких событиях на набережной.
Надя вопросительно глянула на Антонио. Он как будто ждал этого взгляда — и сразу же подвинул к ней стопку фотографий в прозрачной папке. Все в комнате терпеливо наблюдали.
Она не сразу поняла, что изображено на фотографиях — серых, как будто принесённых из прошлого века. Потом сообразила, что места, посещённые аномалиями, всегда фотографируют на чёрно-белую плёнку — другие снимки не могут запечатлеть всё полностью.
Обломки камня громоздились в беспорядке, их облизывал прибой, только монументальная стена справа показалась знакомой. Нет. Не в беспорядке. Казалось, гигантское животное зубами вцепилось в парапет набережной и вырвало кусок, и тут же выплюнуло. Обломки каменной кладки были стёсаны ровно.
Странно, что об этом не гремят все новостные каналы. Впрочем, Надя выскочила из дома, не успев даже причесаться, не то чтобы включать телевизор.
— Почему вы считаете, что я должна что-то об этом знать? — Она вернула фотографии на стол и успокоила руки на коленях. Пусть не думают, что сумели застать её врасплох. — Я ведь не занимаюсь подобными делами.
Она судорожно придумывала, как будет выкручиваться.
— Мы считаем только, что разрушения такого уровня не могут остаться незамеченными, — медленно, будто втолковывая двоечнику сложную тему, произнёс полковник. — Для вас тем более. Возможно, вы могли бы нам помочь.
— Я думаю… вернее, я совершенно уверена, что ничем не смогу помочь тут. Моя особая чувствительность давно потухла без тренировок. Извините.
Она обернулась на военных: их лица остались безучастными. Антонио откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Надя сказала то, что он хотел — она это почувствовала.