— Эти проклятые штуки начинают меня раздражать. Еще один камень в такой близости от нас — и я выйду из дома и… — Угроза так и осталась недоговоренной, поскольку внимание тучного мага привлекла компания странно одетых аристократов, поспешно проследовавших мимо окна. — Мы ожидали наплыва властителей, вызванных для переговоров в кабинет старого Совета, но, похоже, предстоят дела поважнее.
Шимони выпрямился:
— Намного важнее. Мотеха не станет медлить с переходом к активным действиям.
Хочокена с сожалением покосился на остатки своих лакомств.
— Это я не стану медлить с переходом к активным действиям, — поправил он друга тоном легкого упрека. — По-моему, властительница уже здесь, а мы только теряем время, пытаясь ее подкараулить.
Шимони ничего не сказал, только брови поднял и сразу оторвался от окна. Не желая отставать от более рослого и стройного собрата, Хочокена поднялся с подушек и поспешил следом за ним.
Пока эта парочка шествовала своим путем, все встречные либо разбегались в страхе, либо падали ниц. И хотя дворцовые коридоры образовывали запутанный многоярусный лабиринт — ведь поверх уже имеющихся переходов постоянно добавлялись новые, — черноризцам не требовались ничьи советы, как пройти в то или иное место. Они безошибочно проследовали к двери, выкрашенной в красный цвет и усеянной лаковыми изображениями государственной печати. Не постучавшись, они вошли в кабинет Имперского Канцлера.
Даджайо из семьи Кеда стоял во всем блеске своих регалий и церемониального многослойного наряда, красного с черным; золотая кайма сверкала вокруг ворота и на манжетах. Массивный головной убор сидел идеально ровно. Канцлер был бледен, но держался спокойно. Его приближенным стоило большого труда сохранять самообладание. Секретаря, стоявшего рядом с ним, била дрожь, а к горлу подкатывала дурнота. У наружной стенной перегородки скорчился раб-посыльный, словно стараясь сделаться поменьше. Причина столь нервной обстановки была очевидна: все подушки, предназначавшиеся для приема просителей, были заняты полудюжиной Всемогущих. Мотеха расхаживал по кабинету. С крайне недовольным видом он взглянул на двух новоприбывших собратьев, но не стал прерывать допрос, который шел полным ходом:
— Какие новости о ней?
Ему не было надобности уточнять, о ком идет речь.
— Никаких, Всемогущий.
Даджайо поклонился двум только что явившимся магам и с ловкостью искусного придворного воспользовался этим удобным случаем, чтобы вытереть пот, стекающий со лба. Он выпрямился с самым официальным видом. Если он, будучи Имперским Канцлером, чувствовал себя неуютно в присутствии столь многих Всемогущих, то, во всяком случае, хорошо это скрывал.
Хочокена проследовал к огромному столу, обогнул его, поднял с пола личную подушку Канцлера и пошел с нею к амбразуре под окном, где воздух посвежее: комната была битком набита с утра, а слуги слишком напуганы, чтобы позволить себе риск войти и сдвинуть стенные перегородки.
— Ее и искать не стоит: она сама сюда явится, — проворчал он. — В эту минуту вновь собирается Высший Совет, и властительница Акомы не пожелает его пропустить. Свет не видел еще такого виртуоза Великой Игры, как Мара. Она придет.
— О да! — раздраженно бросил Мотеха. — Но раньше она умрет. В ту самую секунду, когда нам станет известно ее местонахождение..
Шимони не вполне сумел скрыть отвращение:
— Мы все когда-нибудь умрем — таков закон природы.
Имперский Канцлер спрятал неловкость за привычной маской светской учтивости.
Мотеха молча переводил взгляд с одного лица на другое. Его собратья также безмолвствовали. Сам воздух, казалось, звенел от напряжения, а причиной этого напряжения было неприятное для многих подозрение, что Мара умудрилась раскрыть некоторые из наиболее тщательно сберегаемых секретов Ассамблеи. Для любого человека, не состоящего в этом сообществе магов, проникновение в такую тайну означало смертный приговор. Даже Шимони с Хочокеной не могли отрицать, что готовность чо-джайнов приютить Мару у себя в ульях сулит Империи худшие беды: Мара могла посеять семена мятежа, чреватого разрывом договора, действовавшего в течение тысячелетий. Сколь бы убедительными ни были доводы Шимони и других, настаивавших, что Слуга Империи заслужила право быть выслушанной, прежде чем ее лишат жизни, — на сей раз их усилия будут тщетными.
Ассамблея уже проголосовала. Казнь Мары теперь была делом решенным и не подлежала обсуждению.
Мало кто взял бы на себя смелость действовать против Слуги Империи в одиночку; Тапек не побоялся — и ничего хорошего для магов из этого не получилось.
Теперь черноризцы взялись за дело сообща, но они словно блуждали в потемках, руководствуясь лишь предположением, что их привилегии под угрозой. Впереди предстояли бедствия куда более тяжелые, чем самонадеянность одного из них.
Хочокена и Шимони обменялись понимающими взглядами. Они оба, каждый по-своему, восхищались Марой.
Но сейчас она зашла слишком далеко. Тучного мага раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, его верность Ассамблее и обеты, данные в тот день, когда он надел черную хламиду, а с другой — притягательность новых идей, в немалой степени навеянных еретическими воззрениями, которыми его увлек Миламбер-варвар.
Хочокена дорожил наследством, которое осталось у него от дружбы с Миламбером. В течение многих лет черноризец-цурани постоянно применял свой крепнущий дар волшебства для помощи простому народу. Однако в нынешних небывалых обстоятельствах, когда даже он, при всей широте своих убеждений, не мог принять твердое решение, ему требовалось побольше времени, чтобы все как следует обдумать. Хочокена хотел быть уверен в том, что сделает правильный выбор: действовать ли ему заодно с партией Мотехи ради немедленного уничтожения Мары или же откликнуться на ее призыв к реформе и всерьез задуматься о том, что считалось немыслимым, — воспрепятствовать решению Ассамблеи, принятому большинством голосов, и даже, может быть, спасти жизнь властительницы Акомы.
Внезапно Шимони резко шагнул к окну, бросив Хочокене многозначительный взгляд, и тот проглотил свой леденец значительно быстрее, чем намеревался.
— Ты тоже чувствуешь это? — отозвался он на немой вопрос друга.
— Что он «чувствует»? — не выдержал Мотеха, но тут же замолчал: он тоже учуял то, что насторожило других.
Знобящая стужа растекалась по пространству. Ни с чем нельзя было спутать это неповторимое, неописуемое ощущение покалывания, пробегающего по коже и знаменующего присутствие мощной чужой магии.
У Шимони был вид охотничьей собаки, сделавшей стойку.
— Кто-то ставит заслоны! — срывающимся голосом объявил он.
Хочокена неуклюже поднялся на ноги.
— Такие чары не создает никто из нас. — Это признание было сделано с явной неохотой, как будто он предпочел бы провозгласить что-нибудь другое.
— Чо-джайны! — взорвался Мотеха. — Она привела магов из Чаккахи!
В кабинете поднялся сущий переполох. С подушек вскочили и другие черноризцы. Их лица выражали неукротимую ярость. Имперский Канцлер был вынужден забиться за стол, только бы не попасться им под ноги, но никому не было дела до его неудобств.
— За это — смерть Маре! — гнул Мотеха свою линию. — Севеан! Немедленно вызывай подкрепление!
Даже Хочокена не стал возражать против отданной команды.
— Поспешим, — поторопил он Шимони, и, пока собравшиеся в кабинете маги распалялись все больше и больше, толстый маг и его худощавый единомышленник первыми оказались за дверью.
Коридор был пуст. Ни важных персон, ни даже слуг — никого.
— Не нравится мне это. — Слова Хочокены отозвались эхом от сводчатого потолка. — Сдается мне, что Высший Совет намерен собраться без чьего бы то ни было дозволения.
Ничего не сказав, Шимони потянулся за своим прибором для мгновенного перемещения, привел его в действие и исчез.
— Ух ты! — воскликнул в растерянности Хочокена. — Хоть бы дал знать, куда ты собираешься податься! Или, по-твоему, это тоже было бы праздной болтовней?
Откуда-то из воздуха послышался голос Шимони:
— А ты хочешь сказать, что нам есть из чего выбирать?
С неприятным ощущением, что пояс его хламиды слишком тесно затянут, Хочокена все-таки сумел под складками одежды найти карман. Он включил извлеченный оттуда прибор в ту самую минуту, когда Севеан, Мотеха и другие подняли крик в прихожей кабинета Канцлера. Перед тем как исчезнуть из коридора, Хочокена еще успел подумать: какая партия исполнит вынесенный Маре приговор? Он и Шимони, всегда действовавшие ради сохранения Ассамблеи? Или другие, с Мотехой во главе, обуреваемые жаждой мести?
— Она провела нас как последних болванов!.. — бесновался Севеан. — Хуже того!..
Остальных выкриков Хочокена не услышал, поскольку в следующий миг был уже в залитом солнцем саду, примыкающем к приемной Тронного зала.
«Еще бы не хуже, — подумал тучный маг, отдуваясь после броска из одного места в другое. — Мара привела с собой такую силу, которая может завоевать для нее абсолютную власть, и теперь Империю может разорвать на части нечто пострашнее, чем даже гражданская война».
Сад также был безлюден. Не шумела листва цветущих деревьев, высаженных вдоль стен, и на подступах к широким ступеням царила противоестественная тишина. Не пролетали птицы, не жужжали над цветами насекомые. Даже неутихающий стук падающих камней, выпущенных осадными орудиями, казался здесь далеким и слабым.
У воинов, защищающих Имперский квартал, хватало забот на стенах; конечно, они и представить себе не могли, какой ураган с минуты на минуту должен разразиться в Тронном зале.
Шимони стоял в центре квадратной каменной плиты, слегка склонив голову набок.
— Здесь, — сказал он. — Заслон начинается здесь. В жарком полуденном воздухе ничто не наводило на мысль о какой бы то ни было магии.
— Ты не можешь пробиться? — удивился Хочокена. Он прищурился, сосредоточился и постарался до предела обострить все свои чувства. Наконец он ощутил слабое мерцание, которое можно было бы принять за иллюзию, порой возникающую в потоках нагретого воздуха, с тем лишь отличием, что мерцание исчезало, если посмотреть прямо на него. Он пошарил в другом кармане, достал пестрый носовой платок и обтер пот со лба.