Я нервно сглатываю и произношу:
— Тогда сделай это побыстрее, и мы наконец-то поужинаем.
Его глаза потемнели от гнева. Всего лишь одно мгновение он смотрел на неё с плотно сжатыми челюстями и снова перед ней равнодушное выражение лица.
Боже, что я несу. Жаль, что некому задать мне трёпку. Если Мигель разозлится, то «это побыстрее» превратится в насилие. Я совсем, похоже, ополоумела. Надо как-то разбираться со своим раздвоением личности.
Мигель ещё раз смотрит на меня недолгим взглядом и пожимает плечами:
— Что ж пусть будет так, как хочет синьора. Вы делаете только хуже для себя, Тори. Я овладею вами, когда пожелаю, но не гарантирую, что вы при этом получите удовольствие.
Моя душа болезненно сжалась. Я теперь буду следить за языком. Прежде чем открыть рот, посчитаю до десяти на трёх языках, которые знаю — русском, португальском и английском. Может быть, это убережёт меня от «не моих» эмоций и слов.
То состояние интереса и возможно лёгкой влюблённости, которое было у него перед свадьбой, я легко перечеркнула одной фразой.
Сухо и деловито он раздевается, приказав раздеться и мне. Руки дрожат, я путаюсь в шнуровке и юбках. Устав ждать Мигель, грубо сдирает с меня одежду. Он больше не пытается доставить мне удовольствие, его заботит только доказательства законности брака.
А я, глотая слёзы, с полным осознанием своего фиаско лежу растоптанная и униженная теперь уже законным мужем. И некого винить кроме себя.
В глубине души всё ещё теплится надежда исправить то, что я натворила. Вот только получится ли?
Глава 16
— Тогда сделай это побыстрее, и мы наконец-то поужинаем, — произносит моя невеста.
Не верю собственным ушам. Девчонка только что плавилась в моих объятиях, как масло. Я чувствовал её желание. И через мгновение обдаёт холодом.
Что за игра такая? От гнева помутилось в голове. До зубовного скрежета сжимаю челюсти. Не люблю я эти женские игры.
Усилием воли беру себя в руки. Меня сложно вывести из себя, но Виктории это виртуозно удаётся.
Она ведёт себя, то, как невинная девственница, то, как искушённая куртизанка.
Что ж моя жена полна загадок, и я готов разгадывать их одну за другой. Начну прямо сейчас.
Смотрю на жену недолгим взглядом и пожимаю плечами:
— Что ж пусть будет так, как хочет синьора. Вы делаете только хуже для себя, Тори, — своими словами хочу заставить её прийти в себя, убрать холодность или это сделаю я сам. — Я овладею вами, когда пожелаю, но не гарантирую, что вы при этом получите удовольствие.
Виктория поднимает на меня свои бездонные глаза испуганной лани и у меня сжимается сердце. Не могу я ей причинить боль, даже если она напрашивается.
Зачем я повернулся тогда, когда Педро уговаривал меня играть на девушку из Португалии? Если бы я не увидел её тогда, то с лёгкостью отказался.
Прав дон Смит, нет чести в том, чтобы играть на женщин. Но это другой случай. Она пришла ко мне из мечты, и я не мог упустить шанс завладеть ею.
Смотрел на неё и не верил глазам. Она мне снилась долгое время. Из-за неё я не мог найти успокоение в объятиях самых опытных жриц любви. Я влюбился в женщину из сна.
И вот она из плоти и крови стоит в пропахшей потом и выпивкой гостиной, как королева. С гордо поднятой головой и дерзким взглядом, за которым таилась боль.
С того первого мгновения, когда наши глаза встретились, она поработила мою душу. Вот только я никогда не скажу ей об этом. Не дам власти надо мной. Кто любит — тот становится рабом своей любви. Клянусь, что со мной этого не произойдёт.
Сцепив под столом ладони в замок, я боролся с желанием разбить физиономию Верейро. Поставить девушку на кон, сделать разменной монетой в игре мог только законченный подонок.
Играть на неё, значит унизить. Я не могу растоптать её душу. Девушка из сна не заслуживает такого обращения, но и оставить её у разорившегося плантатора я не желаю.
Игра — самый лёгкий способ заполучить её, и я поддаюсь искушению.
Я хочу её. Хочу так, что почти ничего не соображаю. Перед глазами стоят не карты, а сцены одна горячее другой с Тори в главной роли.
Не знаю, каким чудом я выиграл, но возбуждение, охватившее меня с первого взгляда на неё, требовало разрядки. Я едва не овладел ей на скамейке в портике, как какой-то рабыней.
Но я не могу оскорбить её таким отношением. Виктория бы мне не простила свой первый раз на почти на виду у всех.
Мне же до боли хотелось прикоснуться к ней, ощутить нежность её кожи, податливость тела. Я жаждал пить её стоны как изысканное вино.
Надо спешить со свадьбой, до завтра я не смогу дотерпеть. Я же не железный.
Отправляю Тори готовиться к свадьбе, а сам остаюсь на скамейке во взвинченном состоянии. Я совсем сошёл с ума от желания обладать ею. Я могу взять её в любой момент, не спрашивая согласия. Она мой трофей. Но не могу причинить ей боль, скорее отрежу себя руку.
Эта девчонка стала моим наваждением ещё во снах, а теперь просочилась в реальность.
Свадьба стала моим персональным адом. Я хотел заткнуть рот каждому, кто выкрикивал скабрёзные шуточки. Я жаждал закрыть её лицо мантильей, чтобы ни один похотливый взгляд не касался её.
Я застолбил своё исключительное право на эту женщину. Поднимаю её на руки и несу в спальню. Ждать дольше не имеет смысла, меня разрывает от желания.
Её губы, шепчущие мне какой-то вздор насчёт жены и невесты, сводят меня с ума. Я не способен думать ни о чём другом, кроме как о том, что рисует мне моё безудержное воображение.
И вот когда я в двух шагах от обладания ею. Тори выдаёт мне несусветную глупость о еде.
Я не способен думать ни о чём другом. Сначала Тори, потом еда.
Мои поцелуи становятся всё откровеннее. Она же из последних сил держится за свою никому не нужную невинность. Девочка готова принять меня, но даже сама этого не понимает. Она дрожит и дерзит от испуга, отталкивает меня.
Не понимаю, куда делась её отзывчивость на мои ласки. Откуда взялась колкость и неприятие близости.
Может быть, она испугалась моей страсти? Или неприятен мой напор? Попробуем по-другому.
Сухо и деловито я принимаюсь раздеваться, приказав раздеться и ей.
Её руки дрожат, путаясь в шнуровке и юбках. Настолько девочка волнуется.
Устав ждать, я помогаю ей освободиться от сковывающей одежды. Привлекаю её к себе и жадно целую в губы. Мои руки отправляются в путешествие по её обнажённому телу, разжигая ответную страсть и аккуратно спускаясь в святая святых, чтобы не напугать. Она готова меня принять. Осторожно, чтобы не причинить ей боли я присваиваю её себе теперь и физически, делая наш брак законным.
Моя девочка плачет, пряча слёзы. Неужели я сделал ей настолько больно?
С полным осознанием своего фиаско лежу рядом с ней опустошённый и униженный её слезами. Хочу утешить, а может, оправдаться, объяснить, что первый раз он такой не самый лучший по ощущениям. Она смотрит на меня полными боли глазами и слова застревают в горле. И некого винить кроме себя.
В глубине души всё ещё теплится надежда исправить то, что я натворил. Вот только получится ли?
Глава 17
Мигель крепко спит, а я не нахожу себе места. Произошедшее выбило меня из колеи. Я нервно хожу по комнате. Сорочку давно уже сменила, а пятно на простыне не даёт мне покоя.
К тому же в комнате душно. Открыть окно боюсь, вдруг станет шумно, и он проснётся. Я не стремлюсь повторить позорную процедуру. Мне нужно как-то научиться управлять сознанием бывшей хозяйки тела.
Накидываю на себя халат, подаренный Мигелем. Не поскупился он на подарки жене. Ещё одна его хорошая черта — щедрость.
Такой халат называется баньян и совсем недавно завезён в Европу из Японии голландцами. Многоярусная, тяжёлая и очень неудобная одежда вызвала желание аристократов в свободной обстановке носить более лёгкие и комфортные вещи. И японское кимоно пришлось как нельзя кстати.
Баньян шился, как свободный Т-образный халат или даже в виде кимоно. Из тканей предпочитали хлопок, лён или шёлк.
Мой халат был из малинового шёлка, в комплект к нему шла мягкая шапочка, похожая на тюрбан.
Был ещё и альтернативный фасон баньяна, скроенный в виде приталенного, со втачными рукавами пальто, которое застёгивалось на пуговицы и петлицы.
Надев на ноги мягкие домашние тапочки в тон халату. Ещё один подарок мужа. Тихонько выскальзываю за дверь и спускаюсь в портик.
Всё же Мигель надарил мне все возможные в эту эпоху модные вещи. Откуда они у него я знать не хочу. Меня устраивает его желание порадовать меня.
Не скажу, что тапочки такое уж новомодное изобретение в Европе. Совсем нет. Тапочки без задников — шлёпанцы, широко распространённые на Востоке, в Европу завезли крестоносцы. Их стали шить из кожи с мехом внутри. Мне же Мигель подарил настоящие восточные шлёпки. Лёгкие и красивые, стоящие довольно дорого.
В конце семнадцатого века, в который меня закинуло, тапочки стали символом супружеской верности потому, что тапочки по большей части носили женщины, которые постоянно сидели дома и берегли домашний очаг. Так, что намёк мужа я поняла и оценила.
Ночью всё же прохладнее и я, наслаждаясь лёгким ветерком, ласкающим кожу, нежусь на скамье возле огромного куста рододендрона. Меня за ним практически не видно. Я расслабленно вытягиваю ноги и погружаюсь в дрёму.
— Ты должен мне помочь, слышишь? Должен! — Раздаётся из-за куста грубый, требовательный голос.
— Прости, но нет, — слышу, как отвечает собеседнику дон Смит. — Всё было честно.
— Честно? Ты это называешь честно? — Мужчина возмущённо говорит вполголоса. — Да он оставил меня ни с чем. Я нищий.
— А я предупреждал тебя, Педро, — дон Смит сохраняет олимпийское спокойствие, не поддаваясь истеричности своего собеседника.
Кто же этот Педро, которого обокрали? Несчастный человек! Почему дон Смит не хочет помочь ему.
Непрошеной гостьей жалость к незнакомцу проскользнула в душу. Нельзя же так. Завтра разузнаю кто он и попрошу Мигеля оставить его на фазенде. Наверняка найдётся и для него работа.