– Нет. А вы?
– Да. Мне сказал мистер Лофтхаус.
– Чарльз? – Джульетта подождала, но Георгина не торопилась расставаться с информацией. – Ну вы мне скажете или нет?
Только, ради бога, не говори, что она подавилась виноградиной.
– Да. Опухоли. Она вся была в опухолях. – (Рифмуется со словом «выхухоль», подумала Джульетта.) – Она мужественно боролась.
– Не надо банальностей. Это недостойно.
– Вы правы.
– Как бы там ни было, – сказала Джульетта, – мне надо сбегать через дорогу. В копировальный отдел.
Редакционная копировальная машина «Ронео» испустила дух. «Ронео, как мне жаль тебя, Ронео!» – любила повторять одна из секретарш (слишком часто). Джульетту очень сердило, что эту строчку все время цитируют неправильно. За многие годы она привыкла к ней и считала своей собственностью.
Теперь – уже несколько дней, – когда им нужно было что-нибудь отксерить, они ходили в Дом вещания. Даже неплохо было сделать перерыв и пройтись. Конечно, можно было посылать мальчиков-курьеров, но с какой стати все приятные задания должны доставаться им?
– Я могу сходить, – вызвалась Георгина. – У вас наверняка есть дела поважней.
– Нет, нету. Я схожу.
– О, позвольте мне!
– Нет.
Чего доброго, Георгина сейчас повалит ее на пол и начнет вырывать бумаги из рук. Это были по большей части пустые листы. Джульетта не собиралась в копировальный отдел. Она шла в концертный зал послушать, как будут записывать выступление Танцевального оркестра Би-би-си. Она была знакома с продюсером этой передачи. Девушка, развозящая чай на тележке, налила им чаю, но от ее простого печенья они отказались, предпочитая фруктовый кекс, испеченный женой продюсера. Продюсер очень устал от жизни, но и Джульетта тоже. Однажды они поцеловались – один-единственный раз, недолгим поцелуем, движимые скорее братским чувством, чем похотью.
Вернувшись из концертного зала, Джульетта поняла, что в редакции сгустилась тягостная атмосфера.
– Что-нибудь случилось? – спросила она у Георгины.
– Лестера Пеллинга уволили. Мы еще не оправились от смерти мисс Тимпсон, а тут такое.
– Уволили?
– Швырнули на растерзание волкам. Мистер Фэрбразер – Мельник, Первый крестьянин и дублер Кухарки, помните такого?
– Да.
– Ну вот, оказалось, что он выругался во время передачи. – Георгина театрально понизила голос. – Сказал очень плохие слова.
– Долбись оно все?
Георгина захлопала глазами.
– Лестер в этом не виноват, – сказала Джульетта. – Кроме того, доказательств, что кто-то ругался, не существует. Следов не осталось. В буквальном смысле слова.
– Ну, Лестер признался, что знал об этом, – сказала Георгина, небрежно пожимая плечами – жест бесповоротного осуждения.
– Господи боже…
– Вы видели Лестера? – спросила Джульетта у Чарльза Лофтхауса.
– Кого?
– Лестера. Лестера Пеллинга. Мальчика, которого уволили.
– А разве он был мальчиком? Я думал, он работал младшим инженером.
– Да, он работал младшим инженером, – терпеливо сказала Джульетта.
– Он плакал, – сказал Лофтхаус. – Но все же, я полагаю, на кого-то надо было свалить вину. Мальчишку сделали козлом отпущения.
– У него есть имя! – сказала Джульетта.
Его зовут Лестер. Он хочет стать продюсером. А его отец – сволочь. И еще он плакал. Джульетта почувствовала, как в животе завязывается узел. «Huis Clos». «Нет выхода». Он еще жив, напомнила она себе.
– Прендергаст, конечно, пытался его спасти, – сказал Чарльз; старый добрый Прендергаст, подумала Джульетта. – Вы же знаете, что говорит по этому поводу Уолпол.
Нет, она не знала, что говорит Уолпол по поводу младших инженеров. Какой ты… осиный, подумала она. Мерзкая оса без лапки. Ей хотелось прихлопнуть Лофтхауса, чтобы его больше не было на свете. Наверно, она должна бы жалеть его – он инвалид и все такое, – но он выжил, в отличие от некоторых. В тот день в «Кафе де Пари» погиб очень близкий ей человек. Джульетта видела изуродованные трупы в морге. Ей казалось, что потерять ногу в тот день означало сравнительно дешево отделаться.
– Нет, Чарльз, не знаю. Что он говорит? – устало сказала она.
– Что жизнь – комедия для тех, кто мыслит, и трагедия для тех, кто чувствует, – напыщенно произнес он, гордый своими познаниями.
К ним, шаркая, приблизилась фройляйн Розенфельд – она цеплялась за учебник немецкого языка, словно за спасательный круг.
– Это правда, что бедняжка Джоан умерла?
– Ушла туда, откуда нет возврата, – ответил Лофтхаус.
Рядом завис мальчик-рассыльный:
– Мисс Армстронг?
– Да.
– Это вам.
Он протянул ей сложенную бумажку – на этот раз даже без конверта, подумала она, но тут Чарльз выхватил записку у посыльного, развернул и прочитал вслух:
– «Встретимся снаружи». Подпись: «Р. Х.» Вы ведете загадочную жизнь.
– Уверяю вас, никаких загадок.
– Позвольте, я провожу вас до двери, – сказала фройляйн Розенфельд.
Джульетта поняла, что фройляйн одинока и цепляется за любую возможность общения.
– Фройляйн Розенфельд, давайте как-нибудь сходим посидим в пабе после работы, – сказала Джульетта.
– О, мисс Армстронг, с огромным удовольствием! Замечательно!
Как мало нужно иным для счастья, подумала Джульетта. И как много нужно для счастья другим.
– Мисс Армстронг, вы что, решили пораньше уйти?
Джульетта взглянула на часы:
– Да, Георгина, на пятнадцать минут.
– Может быть, вы идете к зубному врачу? – предположила Георгина.
– А может быть, и нет.
Хартли ждал на тротуаре. С губ свисала сигарета. Вид у него был неприятно беззаботный.
– Чего тебе надо?
– Я думал, ты захочешь отправиться на охоту за фламинго.
Охотятся ли на фламинго? Эта птица никогда особенно не занимала Джульетту, но теперь казалось, что она порхает на каждом углу. Нет, вряд ли порхает. Фламинго великоват для этого. И длинные ноги будут мешать. Порхать можно, только имея коротенькие лапки, иначе трудно держать равновесие. Особенно если предпочитаешь стоять на одной ноге. Джульетта вздохнула и задумалась: не доведут ли ее такие мысли в один прекрасный день до преждевременной смерти? Возможно ли это? И будет ли ей больно?
– Пройти по следам нашего общего друга, – сказал Хартли на пороге отеля «Палас».
Призраки не оставляют следов, подумала Джульетта. Но она забыла, что Хартли всегда водил тесное знакомство со всей обслугой всех отелей и ресторанов Лондона – видимо, полезное следствие его неистощимого дружелюбия и сопутствующей щедрости.
– Нет ничего тайного, что не стало бы явным после разговора с официантом, получившим огромные чаевые, – объяснил Хартли. – Моя формула – три пенса с шиллинга. Pourboire[46], как выражаются лягушатники.
– Я полагаю, не только мы его ищем, – сказала Джульетта.
– Полиция перекрыла дороги. Особый отдел шныряет повсюду. Мы следим за аэродромами, вокзалами и портами. Все как обычно. Пока ни следа. Фламинго ищут там и тут – нигде, однако, не найдут[47]. Кстати, они хотят с тобой поговорить. Заслушать отчет о выполнении задания. Я сказал им, что ты невинна и чиста.
– Так и есть.
– Я им так и сказал.
Хартли начал со швейцара. Двое в сером и прослойка между ними – фламинго, – как выяснилось, не растворились в воздухе и даже не сели в машину, а вышли из парадной двери отеля и «прямо через дорогу, сэр, и прямо в „Савой“», сообщил швейцар.
Его коллега в «Савое» приподнял цилиндр со словами:
– Мистер Хартли, добро пожаловать!
Похоже, весь штат отеля значился у Хартли в списках информаторов на жалованье. Их зоркие глаза не упустили подробностей перемещения чеха. Швейцар вспомнил «странную троицу», а консьерж в вестибюле указал в сторону Речного зала – именно туда, по его словам, «тащили» жертву по мраморной лестнице. Услужливый мальчик-рассыльный («Странные они с виду, ваши друзья») направил их вместо лестницы к лифтам.
– Я когда-то работала горничной в отеле, – сказала Джульетта, пока они продвигались по «Савою». – Не в таком шикарном, правда.
– Я здесь устраивал свадебный прием, – сказал Хартли.
Он был когда-то – недолго и ни с чем не сообразно – женат на польской графине. Мотивы как жениха, так и невесты остались туманными.
– В этом разница между мной и тобой. Тебе никогда не приходилось гнуть спину за pourboires.
В стене открылась дверь, служебная, и Джульетта на миг узрела мир за кулисами – кривую стену с пузырями облезающей краски, грязный рваный ковер. Дверь тут же снова захлопнулась.
Цепочка хлебных крошек привела Джульетту и Хартли к девушке-гардеробщице, которая направила их по лестнице, ведущей вниз, мимо бального зала, к Речному подъезду, где стоял еще один швейцар, меньше и скромнее, чем его коллеги, охраняющие более важные рубежи. Однако ни с чем не сообразно огромные чаевые от Хартли (десять шиллингов) помогли извлечь из него следующее: на задворках отеля не ждала никакая машина. «Друзья» мистера Хартли вышли в парк на набережной Виктории. «Мне показалось, они торопились куда-то».
Как полезны все эти свидетели, подумала Джульетта. Аккуратно зафиксировали великий побег. Отвечают так складно, словно с ними репетировали.
– Итак… – сказал Хартли, когда они дошли до парка и встали, пытаясь восстановить ход вчерашних событий.
Он смотрел невидящим взглядом на болезненно эротичный памятник сэру Артуру Салливену, бормоча: «Видимость обманчива».
– «Передник»[48], – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Джульетты. – Комические куплеты. «Видим мы не то, что есть. Хлопок выдают за шерсть». Я нежно люблю старичков Г. и С. Моя мать…
Он вдруг онемел, уставившись куда-то вдаль, словно медиум, общающийся с духами при большом стечении публики.