1. События прошедшей ночи
– Лена, вы добрались до Москвы?
Афанасия! Опередила.
Лена приготовилась рассказать о своем ночлеге, уверить, что сейчас ее повезут домой, что скоро-скоро все будет в полном порядке и в соответствии с их планами. Но как только она произнесла: «У меня все замечательно, не беспокойтесь, в Москве я буду очень скоро», Афанасия перебила ее:
– Ваш сон сбылся. Случилось…
– Что?! – крикнула Лена, боясь услышать ответ. – Неужели пожар? Неужели подожгли?
– Нет. Все по-другому. Иной сценарий. Но тревожный сон сбылся.
Лена, замерев от ужаса, слушала сухое повествование Афанасии о событиях прошедшей удивительной во всех отношениях ночи.
Проводив Лену до спуска, Доменик вернулся домой. Они немного посидели на веранде. Даже отметили с удивлением, что на этот раз внизу было совсем тихо, молодежь почему-то не собралась, чтобы радоваться жизни. До них не доносилось ни вскрика, ни шороха.
Эта тишина почему-то тревожила гораздо больше привычных скотских звуков.
Отправились спать, решив не давать волю страхам. Как обычно, себя убеждали. А что им еще оставалось делать?
Улеглись, уснули, а глубокой ночью, когда сон наиболее крепок, разбудили их стуки в дверь, звонки.
Полиция-милиция! Как ни назови, чем ни укрась – все одно.
Открыли им. Входят строгие, неприступные, с порога объявляют: совершено преступление.
В полночь тут рядом, у реки, изнасилована молодая девушка. В особо жестокой, извращенной форме.
Непосредственно после совершения надругательства над собой, жертва изувера отправилась в милицию. Проведена экспертиза. Так вот, несчастная прямо указывает на насильника. И не только жертва, но и ее подруга, в ужасе прятавшаяся в кустах и ставшая свидетелем преступления, четко и однозначно заявляет о том, что знает преступника.
– А какое это к нам имеет отношение? – спокойно спрашивает уже окончательно проснувшаяся Афанасия Федоровна.
– А самое непосредственное, – отвечают строго стражи порядка и закона. – Ведь и жертва, и свидетельница в один голос утверждают: насилие совершил ваш сын. Вот этот вот самый, который, как ни в чем ни бывало, стоит рядом с вами.
– Это полностью исключено, – заявляет Афанасия.
– Все мамаши так говорят. Никто не знает, что там у сынка в голове бродит. С мамочками они все хорошенькие-добренькие. А делов наделают мирным гражданам – не счесть.
После этого им велят собираться, чтобы ехать в милицию. Вернее, задержанным является, естественно, Доменик Новиков. Или Новикофф, если уж писать, как в его иностранном паспорте. Ему зачитывают его права.
Кино, да и только.
Матери, пожалуйста, разрешено сопровождать. Ее тоже опросят, где был сын, что делал, что она сама слышала. Занесут в протокол.
Едут в отделение.
Там производят процедуру опознания. То есть выстраивают в ряд несколько приземистых местных пропойц, помещают среди них Доменика. Естественно, потерпевшая и очевидица дружно указывают на преступника. Без тени сомнения, даже с некоей ленцой, тычут пальцами в направлении хранителя музея:
– Он! Он снасильничал.
Афанасия при этом присутствует. От нее ничего не скрывают – смотрите, сколько душе угодно, проверяйте, как хотите, все чисто-прозрачно, по закону.
В потерпевшей она узнает Динку Кононенко. Не местную, пришлую девицу, давно тут ошивавшуюся, когда-то даже умолившую принять ее на работу в музей. Уборщицей. Молила-просила, мол, папки-мамки нет, кушать нечего, работать мечтает, своим трудовым хлебом питаться. Верой и правдой готова служить. Хоть за хлеба кусок. Лишь бы честным трудом его зарабатывать. Что-то человеческое мелькало тогда в облике этого существа женского пола.
Впрочем, в юности у всех что-то еще мелькает. Словно надежда теплится.
Ну, Афанасия тогда и пожалела. Поверила в чистоту намерений. Уж очень убедительно, хоть и сбивчиво, та молила о помощи. «Я вам пригожусь, – твердила. – Не пожалеете!»
Приняла ее на работу. Официально. Завела трудовую книжку, все оформила, как полагается. Сняла ксерокопию паспорта. Увидела, что родом новая сотрудница из Узбекистана. Но паспорт российский, постоянно прописана в Твери. Что ж! Пусть работает, пусть встает на ноги. Хлебнуть, видно, девчонке пришлось немало. К такому выводу Афанасия пришла, удивляясь несоответствию паспортного возраста ее подопечной с визуальным впечатлением, которое та производила. По паспорту девчонке девятнадцать годков. А на вид – меньше тридцати никак не дашь.
Вот как чрезмерные беды и непосильные страдания отражаются на лицах человеческих!
Итак, Динка была принята на работу. Оставалось только искренне радоваться за нее – сбылась ведь мечта у человека, желавшего честно зарабатывать свой хлеб.
Однако все получилось не по-обещанному.
Благие намерения, а тем более благие посулы, чаще всего не материализуются. Именно так устраивает зачем-то коварная жизнь.
Работой ленивую возню уборщицы Кононенко назвать никак не получалось. Однажды Афанасия Федоровна случайно увидела, как моет полы в музее их новая работница.
Дина вошла в главный зал с ведром грязноватой воды и размашисто выплеснула его на прекрасные старинные доски их дома. Выплеснула и пошла снова наполнять ведро. Из бочки с дождевой водой.
Афанасия сама в ужасе принялась собирать тряпкой растекающиеся ручейки воды, запретив строго-настрого мыть что бы то ни было в помещениях музея.
Отныне Кононенко разрешалось только вытирать пыль. Чистой сухой тряпкой. Что та и делала под неусыпным наблюдением Афанасии. Гораздо легче было смотрителям музея убраться самим, как они это делали прежде.
Но как лишить куска хлеба отверженную сироту? Приходилось терпеть. Помогать. Стараться как-то сжиться с присутствием чужого и явно чуждого.
А потом пропала брошь. Не золотая, не серебряная. Металл с эмалью. Ценность броши заключалась лишь в том, что она передавалась из поколения в поколение. Много лет подряд носила ее мама Афанасии, а потом и сама она.
Пропажа броши обнаружилась сразу. И, естественно, никаких сомнений не оставалось по поводу того, в чьих руках оказался бесценный для Афанасии предмет.
– Дина, этого вам делать не следовало. Это называется воровство. Надеюсь, вы понимаете, что надо сделать?
– Что вам опять не так? – трагически возрыдала Кононенко.
Рыдания звучали весьма правдоподобно. Однако Афанасия больше не позволила себе поверить.
– Мне не так, что вы на доброе отношение отвечаете воровством. Верните брошку, и расстанемся по-хорошему.
– Что я должна возвращать? Горбачусь тут на вас. Сил же нет! И все недовольны, все попрекаете!
– Вот именно поэтому мы и расстанемся. Только сначала верните вещь, которая вам не принадлежит.
Кононенко упиралась, пререкалась, стонала, оплакивая собственную честность и чужое недоверие.
Что оставалось Афанасии? Пришлось пообещать вызвать кого следует. Пусть зафиксируют факт кражи.
– Решайте, что для вас лучше: просто отдать мне похищенную вещь или уголовное дело?
Уборщица сообразила, что именно для нее лучше. Швырнула брошь под ноги своей работодательницы.
– Нате, подавитесь!
Афанасия подняла дорогой для себя предмет.
– Спасибо! – только и сказала она.
Отпустила воровку на все четыре стороны. Распрощались.
А оказывается, именно так поступать и нельзя, если не хочешь со временем нажить серьезных неприятностей. Подлые существа не прощают зла, ими же совершенного, именно тем, против кого это зло было направлено.
И вот сейчас Кононенко обвиняла Доменика в изнасиловании. Нагло и подло, откровенно лгала. Дождалась своего часа мести. И с удовольствием загоняла невинного человека в тюрьму:
– Нате вам!
Она даже не старалась притворяться жертвой, подвергшейся издевательствам, насилию. Нагло улыбалась, поглядывала на Афанасию с торжеством.
– Зачем же вы, Дина, это все затеяли? Это же ложь! – не удержавшись, воскликнула Афанасия Федоровна. – Лжесвидетельство – это тоже уголовное преступление. За него отвечать рано или поздно придется.
– Ничего, – уверенно высказалась Кононенко. – Мне ничего не будет! За мной сейчас сила. А вы поймете, как других обвинять.
Никто не слышал этого разговора. Да если бы и услышали, никому дела бы не было до этих реплик «потерпевшей». За ней действительно была сила. И какая именно, Афанасия довольно скоро поняла.
После решения завести уголовное дело по факту изнасилования Доменика назвали подозреваемым в совершении преступления.
Афанасию позвал в отдельный кабинет начальник следствия.
– Помогите себе сами, – предложил он вполне миролюбиво. – Сыну вашему грозит многолетнее тюремное заключение. Вырос он не здесь. Привык к хорошей жизни. Зачем ему тюремные нары? Меня просили вам изложить следующее: передайте в дар городу землю и находящиеся на ней строения, дело тотчас же закроем, уедете спокойно на родину сына. И – вы нас не знаете, мы вас не знаем.
– Но ведь все это преступление – полный абсурд. Никто ее не насиловал вообще. Она у меня работала. Попалась на воровстве. Я ее выгнала тогда. Надо было тогда заявление написать…
– Да, – вроде как с пониманием вздохнул начальник, – вот и я своих учу: не делай никому добра, за добро отомстят – волком взвоешь.
– То есть вы понимаете, что все это полная чушь, но заводите уголовное дело?
– А я не говорил вам, что чушь, что не чушь, – посуровел офицер в штатском. – Я вам предложение передал. И смотрите: жест доброй воли. Мы, по всем правилам, сына вашего в СИЗО должны направить, как подозреваемого в изнасиловании. Но сейчас его отпустят под подписку о невыезде. Ему только являться надо будет к нам по первому вызову.
– И что же дальше?
– Дальше – от вас зависит. А по закону – вот что дальше. Предъявим обвинение. После проведения следственных мероприятий. А потом передадим материалы дела в суд. И суд, будьте уверены, накажет преступника по всей строгости закона.
– А если он не виноват? Если мы представим доказательства его полной невиновности? – настаивала Афанасия.
– Нет и не будет у вас доказательств против наших доказательств. Учтите это. Только время зря потратите, нервы и деньги.
– А деньги на что?
– На адвокатов. Или вам бесплатного адвоката предоставить? Это тоже можно. Если средств на защиту нет, пожалуйста, государство вам пойдет навстречу.
– И сколько же у нас времени для принятия решения? – поинтересовалась Афанасия.
– Да не тяните. Пока до суда дело не дошло. Дойдет до суда – никто уж вам не поможет. А вопрос с землей и зданиями все равно останется открытым. И вам обязательно придется его решать.
– Я все-таки постараюсь доказать, что Доменик не виновен.
– Ну что ж. Дело ваше, – вздохнул начальник следствия. – Наше дело – предложить, ваше дело – отказаться. Только помните золотые слова: «Не хотите по-плохому – по-хорошему будет еще хуже». И речь идет о судьбе вашего сына.
– Вы уверены? – спросила Афанасия.
Вопрос этот поставил в тупик следователя.
В чем тут можно быть неуверенным?
А впрочем, мало ли что бормочут эти испуганные до полусмерти мамаши, когда что-то угрожает их обожаемым чадам! И не просто что-то, а реальная-конкретная тюрьмища на много долгих лет. Сколько он уже повидал их на своем веку!
Афанасию с сыном вполне вежливо доставили назад, в музей. Вернулись они буквально несколько минут назад. Много времени провели у следователя. Опознание. Протоколы. Очная ставка с потерпевшей. Очная ставка со свидетельницей. Все чин чинарем.
Ясно стало: с ними не шутят. С ними – «работают». Дожимают. Добиваются своего.
– Значит, правильный сон я видела! Значит, сбылось! – восклицала совершенно растерянная Лена, не понимая, что теперь предпринять.
Ей хотелось срочно куда-то ехать, жаловаться, добиваться справедливости, спасать…
– Не волнуйтесь за нас, – совершенно спокойно заявила Афанасия, – мы докажем непричастность к преступлению. Расскажите лучше, как вы добрались.
Лена, пораженная невиданным спокойствием удивительной женщины, вкратце рассказала о событиях своего пути. Впрочем, все это казалось ей таким малозначительным, мелким. Афанасия скорее всего находилась в шоке, и спокойствие ее – результат этого шока. Надо срочно бросаться на помощь, искать адвокатов, подключать Маню и вообще прессу к этому вопиющему безобразию.
– Да, адвокат нужен, – подтвердила Афанасия, – и журналисты тоже, конечно. Устроители этого безобразия очень пожалеют о своей затее.
– Я сейчас, я немедленно, – взахлеб волновалась Лена.
– Вот лучше всего было бы, если бы вы насчет ЮНЕСКО узнали. Ускорить бы процесс. Это – главное. С остальным справимся, – Афанасия просто поражала своим спокойствием и присутствием духа.
– Все сделаю. По всем направлениям буду действовать, – заверяла Лена. – Но все-таки… Все-таки… Может быть, лучше вам с Домеником улететь? Я вызову сестру, она приедет, заберет вас, вы немедленно улетите за границу. И пусть эти тут… Они ведь до конца пойдут. Им жизнь человеческая – пустяк.
– На это я не имею права, – жестко сказала Афанасия. – Ситуация наша небезнадежна. Я отдаю себе полный отчет, говоря это. Не волнуйтесь. Давайте соберемся с силами и будем вместе бороться. Паника мешает.
Сила Афанасии передалась Лене. Наверное, ненадолго, но все же передалась. Она вдруг подумала, что – да – надо бороться, нельзя отступать перед ворами, разбойниками. Нельзя… Но что же делать, если на их стороне сила? Вся мощь государства, власти? И они могут все. Выколотят, выбьют они эту дарственную из Афанасии. Запугают, задушат страхом. Речь-то идет о жизни родного человека. Сына. А ради этого любые другие вещи, принципы – ну их… Пусть забирают, кому что надо. Лишь бы сыночка в покое оставили.
Нет! Так думать нельзя… Иначе – и сына не увидишь, и человеческого достоинства лишишься. Все отнимут. И растопчут. Надо, надо бороться. Права Афанасия.
Но, Боже, тяжело-то как! В каком страшном мире мы оказались, сами того не замечая!
2. Что теперь делать?
– Что у тебя случилось, можешь толком объяснить? – донесся до нее, будто издалека, голос Алексея.
На секунду мелькнул у нее страх даже перед ним. Кто знает? Кто его знает? В лесу повстречались…
Но мысли эти даже взбудораженной прошедшим разговором Елене показались абсурдными. Его же Маня знает – вот кто! Он дружит с Маней и Свеном! Он – свой. И вполне сможет помочь. Хоть чем-то.
Она довольно кратко, но емко, что у нее обычно очень хорошо получалось, когда речь шла о серьезных безотлагательных делах, совершенно откровенно рассказала о своей командировке, о музее, о миссии собственной по спасению двух главных музейных шедевров и о происшествии прошедшей ночи.
– Ну, ясное дело: «Сгущалась тьма над пунктом населенным, В ночном саду коррупция цвела…»[22] – заметил Алексей. – Да, храбрые вы тут вокруг меня собрались, ничего не скажешь. Ну, что? Давай думать вместе. Адвокат у меня есть. Толковый, честный. Не перекупят, если что.
– То есть как? Перекупят – это как? – поразилась несведущая в том, какие бывают адвокаты Лена.
– Ох, темнота… Как перекупят? А очень просто. Кверху каком. Посулят часть того, чего добиваются, и вот уже адвокат твой работает против тебя. Не слыхала про такое?
– Что ж это творится вокруг? – сжалась Лена. – Как мы живем? На что надеяться можно, если любого купят?
– Надеяться надо на себя. Сама же знаешь. И к тому же купят не любого! Вот это самое ценное в жизни нашей и есть, что не любого купят! Как бы мозги ни выворачивали людям, как бы их ни перелопачивали на нужный кому-то лад, а все равно найдутся и честные, и правильные, и настоящие. Но – их мало. Это тоже надо помнить.
Действовать решили по нескольким направлениям сразу.
Первое: подключать адвоката.
Второе: оповещать СМИ. Это сделают Маня и Свен-младший, главное – повидаться с ними и изложить суть дела.
Третье: решать вопрос со спасением музея. Дело отлагательств не терпит.
– Давай-ка посмотрим, кто с нами в команде, – подытожил Леший.
– Три человека точно будут с нами – вся Манина семья, – начала Лена.
– С моей стороны подключу сына. Гошку. Он у меня сообразительный, хваткий. Подскажет, что надо, если что-то упустим, сразу заметит. Мы с ним бизнес вместе теперь ведем. Думаешь, легко это на родных просторах?
– И я могу дочку подключить, пока она еще не на съемках. Она красивая. С красивыми любят разговаривать, если что, – предложила Лена.
– Это точно. Любят, – вздохнул Леший. – Я вот с тобой уже полюбил разговаривать… Так бы и разговаривал, разговаривал.
Он осторожно положил руку ей на плечо.
Лена высвободилась.
– Я не о том. Я о серьезном, – сухо молвила она.
– И я о серьезном. О самом серьезном, – откликнулся Алексей.
Но руку убрал.
Они стали решать, чем в первую очередь заняться в Москве.
– Мне еще картины надо обезопасить. Это первая очередь. Сначала они. И так ночь в лесу провели. После стольких-то лет на одном месте… Хоть и упакованные как надо, а все равно тревожно за них.
– А где ты в Москве их спрячешь?
– Да вариант только один: дома. Хотя нет – можно еще у Мани. Вот и все.
– Есть еще третья возможность, – предложил Алексей, – можешь их тут оставить. В сейфе у меня. Пойдем – покажу.
Они миновали все жилое пространство удивительного дома. Зашли в просторную хозяйскую ванную комнату. Алексей указал на массивное, с пола до потолка зеркало в темной деревянной раме.
– Смотри, – велел он.
Лена увидела в отражении себя и его. Отражение ей понравилось. На долю секунды мелькнуло ощущение радости: уж очень хорошо они смотрелись вместе. Парой.
Однако дело было совсем не в том, как выглядят два человека, объединенные теперь общим делом.
Алексей на что-то нажал сбоку, и огромное зеркало, казавшееся незыблемо впечатанным в стену, легко отодвинулось в сторону.
– Пойдем, – протянул ей руку хозяин, – не бойся.
А чего, интересно, ей было бояться?
– Сейчас ты попадешь в мое зазеркалье.
В зазеркалье горел мягкий свет. Они прошли несколько шагов, оказались перед широкими старинными каменными ступенями.
– Идем, увидишь то, что осталось от прежнего дома.
Спустившись, они очутились в просторной комнате со сводчатыми высокими потолками, камином, удобной мебелью. Обжитое жилье, правда, совершенно отличающееся от того, что находится наверху. Тут все сложено из кирпича, камней. Вот он, многовековой фундамент старого дома. Здорово сделано. Предки отстраивались основательно.
– Об этом никто не знает. Только я. И Свен, конечно. Теперь вот ты еще. Не выдашь? – как мальчишка, шепотом спросил Леший.
– Не выдам, – отозвалась Лена. – Это тут у тебя сейф?
– Сейчас покажу.
Они прошли комнату насквозь, оказались в узком коридорчике. Алексей распахнул перед Леной одну из дверей, включил свет.
– Да это же настоящая библиотека! – воскликнула Лена, увидев множество полок с книгами, широкий стол с креслом, лампу с зеленым стеклянным колпаком.
– Именно так. И тут у меня сейф.
Снова, как в ванной, Алексей, нажал на что-то, массивная полка с книгами легко отодвинулась, открывая стену с сейфом.
– Вот. Довольно надежно, по-моему. Если решишь тут оставить, я тебе все покажу и ключи дам. Запасные есть у меня. Чтобы тебе спокойнее было. Ну, как ты думаешь, хорошо им тут будет?
Лена понимала, что это самое надежное место. Здесь картины никому не придет в голову искать. И ей будет спокойно. Пусть они тут переждут.
– Ты специально так все тут оборудовал? На случай бегства? – не удержалась она от вопроса.
– Сначала просто хотел как в приключенческих книжках все устроить. Из детского интереса. Всю жизнь мечтал о доме с загадками. Он мне даже снился. Потом смотрю – а ведь настоящее убежище получается. Ну и сделал все в лучшем виде. Тут, если дальше идти, есть выход на поверхность. Если какая опасность, сбежать вполне можно.
Они вернулись наверх, взяли рюкзак с картинами, отнесли его в убежище, уложили в сейф.
Подземный этаж словно манил остаться, рассмотреть все как следует.
– Странно, – задумчиво произнесла Лена, внимательно всматриваясь во все, что ее окружало. – Правда ведь странно? Это все досталось тебе от твоей семьи. Вернулось к своему законному хозяину. Само по себе – без всяких усилий, кровавой борьбы. Просто пришел момент – и вернулось. Хоть и отняли все, казалось бы, навсегда.
– Ну, это как посмотреть. Насчет усилий. Сидел бы я, не делал ничего, бухал… Вернулось бы ко мне имение предков? Да никогда. Как бы я ни злился, ни боролся за правое дело, хоть слюнями и соплями бы весь изошелся. Нет, если б не вкалывал ежедневно, как раб на галерах, ничего бы не вернулось, ничего бы не выстроилось. На какие шиши я бы тогда землю и фундамент выкупил? Пусть даже сравнительно дешево, пусть несколько тысяч баксов – и все дела. Но где бы я их взял, если бы клювом щелкал? Работать надо. И не быть лохом. Это я очень хорошо со своей второй супружницей осознал. Но в чем-то ты права. Батя как-то случайно о земле предков вспомнил. Долгие годы жил и не вспоминал. А вдруг как ударило в голову: где-то был дом, поехать бы посмотреть. Вот сама эта мысль откуда взялась?
– Правильно отец Афанасии свой музей назвал. Я только теперь понимаю, в чем тут суть, – все еще думая о своем, сказала Лена.
– А как он назвал?
– Разве я тебе не говорила? В этом самая для меня заключалась загадка. Я все думала – издевка в этом названии. И только тут сейчас поняла, что никакой издевки тут нет и не было. Истина. Он ее видел, понимал.
– Так как музей-то называется? – настойчиво повторил вопрос Леший, заинтригованный рассуждениями своей собеседницы.
– Музей народного бессмертия – вот как.
– Как круто! Круто-то как! Ну и мужик был!
– Да. И дочь его такая же. Сила нечеловеческая. Сам увидишь.
– А может, именно человеческая? Может, просто человеков настоящих мало осталось?
– Ты знаешь Волошина? – спросила вдруг Лена.
– Какого? Ты кого имеешь в виду? – не понял Алексей.
– Поэта. Максимилиана Волошина. Вот кто был уверен, чем все дело кончится. Наперед знал. Я тебе сейчас стих его прочту, послушай, там недолго, кусочек.
– Я и долгий послушаю, – внимательно глядя на нее, произнес Леший.
– Вот, я не с самого начала:
…И духи мерзости и блуда
Стремглав кидаются на зов,
Вопя на сотни голосов,
Творя бессмысленные чуда, —
И враг что друг и друг что враг,
Меречат и двоятся… – так,
Сквозь пустоту державной воли,
Когда-то собранной Петром,
Вся нежить хлынула в сей дом
И на зияющем престоле,
Над зыбким мороком болот
Бесовский правит хоровод.
Народ безумием объятый
О камни бьется головой
И узы рвет, как бесноватый…
Да не смутится сей игрой
Строитель внутреннего Града —
Те бесы шумны и быстры:
Они вошли в свиное стадо
И в бездну ринутся с горы[23].
– Вот это да! – тихо восхитился Алексей. – «Сквозь пустоту державной воли// Когда-то собранной Петром…» – как сказано-то, а! Кто это, скажи, «строитель внутреннего Града»?
– Наверное, тот, кто душу свою строит, укрепляет, жизнь в ней поддерживает. А про бесов знаешь? Почему они в свиное стадо вошли?
– Нет, – честно признался Алексей, – не знаю. Темный я. Но, честное слово, буду стараться. Ты расскажи.
– Это же Евангелие. Ты Евангелие не читал?
– Я буду. Буду. Ты – расскажи.
– Иисус повстречал человека, одержимого множеством бесов. Он изгнал их, они вошли в стадо свиней. И после этого свиньи бросились с горы в глубокое озеро. Так сказано в Евангелии. И это истина.
– Для верующих, – уточнил Алексей.
– Истина одна. Для всех. И я верю, что у бесов конец один.
– И я верю. Долго только ждать, вот что жаль.
– Надо просто спокойно строить свой внутренний Град. Укрепляться. Я так понимаю. Бесы обязательно сгинут. Они трусливые, бесы. Знают, что бездна их ждет. Вот и лезут, вцепляются в кого угодно, кто поддается.
Они были готовы к отъезду. Пора, давно пора.
– Ты в музей ездить собираешься? – спросил Леший.
– Конечно. Только там теперь объявляться опасно.
– Вот и я думаю. Мы здесь будем базироваться. И Афанасию твою сюда можно привезти, забрав у спуска. Я в любой момент на коняге ее внизу подберу и доставлю.
– Это правильно. Отличная мысль, – обрадовалась Лена.
– Ты сумку свою здесь оставь. Что туда-сюда не таскать. Я тебе комнату гостевую выделю.
– Думаешь? Оставить лучше?
– Конечно, давай налегке отправимся.
Все эти рассуждения звучали убедительно. Лена с легким сердцем оставила в доме Лешего сумку с вещами, пыльник Афанасии, платок, сапоги. С собой она брала лишь то, что касалось музея.
Близился полдень.
Стоял чудесный, радостный, весенний денек.
– А мы, правда, на лошадке в Москву поедем? – спросила Лена, щурясь на солнышке.
– На какой лошадке? – удивился Леший.
– На мерине. Ты же сам говорил.
Леший радостно засмеялся.
– На мерине – правда. На нем, родимом.
Они подошли к приземистому бревенчатому домику с маленькими окошками почти у самой крыши. Двери его точнее было бы назвать воротами. Сейчас они оказались широко распахнутыми.
– Заходи, – пригласил Леший.
Широким жестом указал он на красивую машину, стоящую в глубине.
– Вот он, мой мерин.
– А почему?
– Что почему? Мерин – почему?
– Ага, – кивнула Лена, радуясь, что мерин оказался не лошадкой и что доедут они до Москвы гораздо быстрее, чем рисовало ее воображение.
– «Мерин» – потому что «Мерседес», поняла? Давай залезай. Поехали.
И они поехали.
В машине нон-стоп, раз за разом проигрывалась все та же «Случайная любовь».
– Тебе не надоедает? – спросила Лена.
– А тебе? Надоело? Я потише сделаю, – уступил Леший и вздохнул, – хорошая же песня.
– Знаешь такую историю?: «Хорошего понемногу, сказала бабушка, вылезая из-под трамвая, где она пробыла в течение получаса», – отреагировала Лена сквозь одолевающий ее сон.
– Э, да ты спишь совсем. Спи-спи, – донеслось до нее.
И больше она уже ничего не слышала. Просто спала крепко-крепко до самой Москвы.
3. Кто ж нам поможет?
– Приехали, бабуля!
Лена проснулась от этих слов и улыбнулась.
Алексей улыбался в ответ.
Ей хотелось бы ехать и ехать рядом с ним, неважно куда.
– А мы где, дедуля? – поинтересовалась она, вздохнув о своем.
– У моего офиса. Я тебя не будил, заскочил туда, дела свои порешал. Теперь в твоем распоряжении. Поедем, куда скажешь.
– Правда? Ты, правда, со мной поедешь?
– Ну, мы ж договорились. Еще там, у меня. Ты чего? Все забыла, пока спала?
Ничего она не забыла. Просто не верила, отвыкла от того, что кто-то чужой может предложить свою помощь, что кому-то может хотеться быть с ней рядом.
Отвыкла – и привыкать не к чему. Вызвался человек помочь, и только. Ради спасения культурных ценностей. И нечего предаваться пустым иллюзиям.
Лена встряхнула головой и решила:
– Едем к Мане сначала. Там все обсудим.
– Едем.
Дорогу Алексей знал прекрасно.
– Ого! – многозначительно протянула Маня, увидев сестру с Лешим. – Это как это? Все хотела вас познакомить, а вы сами? И где ж это вас угораздило? В лесу твоем дремучем? Леш, представь, я ей вечером вчера звоню, а она говорит, что в густом лесу гуляет.
– Все так и было, Маш, в лесу и гуляла. Я ее там утром подобрал, – подтвердил Леший.
– Подобрал?
– Ну да. Она из лесу ка-а-ак выскочит! Ну, лошадка моя остановилась как вкопанная. И я вместе с ней.
– Лен! То есть что? Ты ночью в лесу была? Одна? – Маня встревожилась по-настоящему, понимая, что с сестрой происходит нечто экстраординарное.
– Так получилось, Манечка! – вздохнула Лена. – Пришлось. Устала очень. И поняла, что не дойду до станции впотьмах. И вот осталась в лесу.
– Невероятно! Ты – такая бояка – и осталась одна в лесу! Возможно ли это?
– Если бы мне кто-то вчера днем сказал, что это со мной произойдет, я бы первая не поверила. Но оказалось – человек очень многое может, даже если пока не знает об этом. Вот смогла.
– И ты случайно ехал мимо? – все еще недоверчиво обратилась Маня к Лешему.
– Представь себе! Я, как узнал, кого в лесу нашел, сам себе не поверил. Вот точно, как ты сейчас. Однако прими как факт. Сестра твоя ночевала одна в лесу. И ты еще ее не видела – жаль! В каком виде она на дорогу-то выскочила – это надо было запечатлеть! А в общем, давай с нашей случайной встречи переключайся на важное – мы к тебе не просто так. Там, похоже, срочная помощь нужна.
Лена теперь смотрела на Лешего со стороны. Он впервые за время их знакомства обращался не к ней, и она могла просто понаблюдать за тем, как он говорит, как общается. Волевой, решительный, дружелюбный.
Нет, нет! Она не имеет права думать о том, что потом, в одиночестве, вспомнившись, заставит зайтись сердце тоской утраты. Тем более есть дела гораздо важнее, чем ее ощущения.
– Все, Мань. Хватит удивлений. Спала в лесу, довез меня Алексей до Москвы. Спасибо ему. И это удивительная встреча, правда. Но есть дела еще удивительней, слушай внимательно. Надо что-то делать. И срочно, – сухо обратилась она к сестре.
Маня внимательно слушала. И о музее, и об Афанасии с Домеником, и о том, что ей, Лене, приснилось, как встревожилась она, почуяв опасность. И про то, каким образом сбылся ее злосчастный сон.
– Это прямой шантаж, вымогательство, понимаешь? Они требуют от Афанасии Федоровны, чтобы та передала им в дар свою собственность. И тогда они снимут обвинения с Доменика. И они смогут улететь за границу. А музея больше не станет. Все. Конец.
– И что она собирается делать? Отдаст? – злым отчаянным голосом спросила Маня.
Как хорошо знала Лена эту сестрину интонацию! Так реагировала она на творящуюся несправедливость, если чувствовала свое бессилие.
– Нет, Мань. Она хочет бороться. До конца. И – представь – верит в победу! Несмотря ни на что!
– Сильная, да? – встрепенулась Маша.
– Очень сильная. Но боюсь я за них. Она – сильная. А Доменик ее – такой, знаешь, поздний ребенок. Книжный червь. Они, если изменят ему меру пресечения, поместят в СИЗО, сломают его в два счета. Изуродуют. Мне кажется, она до конца не отдает себе в этом отчет.
– Ладно. Давай действовать. Будем людей поднимать. Я сейчас кое-кому позвоню, договорюсь о встречах, это все по телефону не обговоришь. Мне кажется, к ним туда надо кого-то жить послать. Из наших. На всякий случай. Им же могут теперь что угодно подстроить. Да хоть прибьют эту «жертву изнасилованную» и подбросят к музею. Для полноты злодеяния. И будет уже пожизненное Доменику. Нужны независимые свидетели. Для страховки. И необходимо камеры видеонаблюдения установить. Давай-ка нашему коллекционеру кича отзвоним. Может, он пожертвует на благое дело? Как меценат. Третьяков. А то ему слава Третьякова покоя не дает. Попробуем. Иногда чудеса случаются, дают. Мы тоже со Свеном внесем свою лепту. И – срочно. Теперь – ЮНЕСКО. Я первым делом этим вопросом займусь. Ты мне официальное заключение предоставь, только скорее, – быстро говорила Маня, что-то помечая в своем блокноте.
– Я еще там, в музее, докладную записку составила. Мне бы ее распечатать, оформить, – откликнулась Лена.
– Я тоже, – поддержал Алексей общий настрой, – я тоже на видеокамеры дам. И знаю, кого туда на подкрепление послать. Гошку моего. Он сильный. И деловой. Звал его сегодня ко мне подъехать, на воздухе отдохнуть. А там ведь тоже воздух. И скучать не придется.
– А я Риту попрошу. У Риты сейчас время есть, – поддержала Лена.
– Ну и Свен пусть с Риткой отправляется, ему такой материал жизнь подбрасывает! – присовокупила Маня. – Хорошо, что дети есть, да? Наследники идей, можно сказать.
– Там еще сигнализации нет никакой, – жалостливо объявила вошедшая во вкус Лена. – Я, как услышала, все понять не могла, каким образом все это продержалось без краж столько лет…
– Что теперь думать, как и почему продержалось. Вполне может статься, что везение окончится. Народы тоже умирают. Даже великие, создавшие потрясающие цивилизации. И вот время приходит, народ мельчает, сходит на нет, – с тоской проговорила Маня.
– Да, народы исчезают. Но следы цивилизации остаются. Даже через тысячелетия. Майя, ацтеки, древние египтяне. Но мы же знаем, что они были. Благодаря именно культурному наследию. Они свою душу оставили человечеству, – возразила Лена, – а если мы сами сейчас позволим самое главное, что от человека остается, уничтожить, значит, нас уже и нет. Хоть мы вроде и живы. Но как народ мы, получится, не существуем.
– Ну и все! И будем защищать, спасать, – спокойно вступил в разговор Алексей. – Да и народу нашему еще жить и жить. Ты ж сама, Лен, стихи мне говорила: «Да не смутится сей игрой //Строитель внутреннего Града». Мало ли что кто задумал. А мы защитим. Главное – спокойствие. Без паники. Гады должны чуять, что мы сильнее. И пойдем до конца. Эх! Всю жизнь мечтал быть бойцом невидимого фронта.
– Ох, я и злая! – подытожила Маня. – Хотя и сил на злость даже не остается. Куда ни глянь – сплошной бред творится. Необъяснимый бред. Как в сказке про голого короля. С той только разницей, что там мальчик крикнул: «А король-то голый», и все поняли, устыдились… Тут уже народ хором вопит про голого короля, про мошенников, преступников, воров – ноль эмоций. Раньше, помню, сила слова была такая, что боялись газетных публикаций панически. Не столько даже наказания. Стыда боялись. Позора. Сейчас все другое. Что ни напиши – все равно. Ноль эмоций. Хоть нассы в глаза – божья роса. И уже не знаешь, с какой стороны подступиться, чем одолеть. Какие-то погремушки трескучие выдумывают, чтоб народ от главного отвлечь: то реформу какую сочинят, от которой все в ужас приходят, то переименование. И вроде деятельность кипит, умы бурлят.
Захваченные разговором, они не заметили, как в комнату вошел Свен-младший. Он слышал только последние слова матери, но видно было, что тема разговора волнует его.
Он поцеловал мать и тетю, пожал руку Алексею и, не усаживаясь с ними, подошел к компьютеру.
– Я, мам, тут как раз одним переименованием занимаюсь. Отслеживаю изменения. Милиция-полиция. Вот что меня волнует. Про милицию мы все знаем. Даже те, кто ничего знать не хотел, так или иначе столкнулись. И вот предлагается магическое действо. Изменим вывеску. И начнется новая жизнь. Если над вратами ада написать «Рай», суть изменится? Или издать указ к придорожным проституткам обращаться «госпожа девственница», они перестанут собой торговать? Это – манипуляция сознанием общества. Простая и примитивная. Это попытка отвлечь от сути. И я стал просто собирать факты. Смотрю, что поменялось. И – не вижу. Те же пытки. Вон полицейские из мести заперли человека в подсобке и подожгли. Он не смог выбраться – на окнах решетки. Сгорел заживо. А пока еще был жив, по Интернету выходил на связь, с девушкой своей прощался. А полицейские стояли снаружи, следили, чтоб он не выбрался. Это же предел гниения! Полиция! Почему это слово выбрали – вот что еще меня волновало. Допустим, решили вернуться к истокам. Но странное возвращение. Почему-то оставили советский гимн. Это как бы народная память. Хорошо. А то, что в народной памяти полицай – синоним предателя, это уже никого не волнует. Судорожные, непоследовательные решения, рассчитанные на быдло. Так они нас тут называют. И постоянно эти словечки появляются, чтоб народ знал свое место. Я эти словечки тоже коплю.
Смотрите: быдло, планктон, зверьки, хомяки. Еще вот мне прислали: в Норникеле работников называют гномами. А деятель один известный сказал, что народ России – генетический мусор. Этими словами людей ставят на колени, приучают к рабству.
Я тут у Салтыкова-Щедрина прочитал: «Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления». Девятнадцатый век – а как свежо звучит!
А про полицию вот что отыскал. Тоже девятнадцатого века исследование, послушайте: «…Общественное сознание в отношении полиции выражалось двояко: в высших и даже средних общественных слоях на полицию у нас смотрели свысока, с презрением, в низших – со страхом. Высшие слои общества, по своему родовому или имущественному привилегированному положению, вовсе не считали своим долгом исполнять требования полиции, и даже сами еще предъявляли к ней свои притязания для ограждения своих юных птенцов от последствий их собственного бесчинства; военные же и лица, состоящие на службе, даже мелкие чиновники, опираясь на защиту своего начальства, смотрели на полицию еще бесцеремоннее; а средние промышленные и торгующие классы отделывались ото всяких требований полиции или приобретали, где нужно, ее содействие посредством взяток, получивших, например, на фабриках, заводах, в лавках и по питейной части характер постоянного жалованья полицейским чинам. Оставалась затем почти бесправная масса низших городских обитателей, а в уездах – поселяне, но для них полиция была уже не охраной, а самым строгим и придирчивым начальством, от притязаний коего необходимо было откупаться. Само собой разумеется, что такому значению прежней полиции соответствовал и ее состав: в ряды ее вступил всякий, кто, не имея средств, искал в полицейской службе возможности не только кормления, но и наживы. Понятно, что такие агенты полиции, немые перед высшими и притязательные перед низшими, не только не образованные, но и совсем грубые, никому не внушали уважения, и всякое соприкосновение порядочного человека с полицейским чиновником считалось почти осквернением»[24].
Вот точный портрет и сегодняшней милиции-полиции. Они так устроены. Веками. Кое-что поменялось, конечно. Так пытать, как сейчас пытают, и в голову тем полицейским не приходило. И людей сжигать живьем – тоже. Сейчас уже совсем край. Что-то надо менять, да. Но это получится, если люди по всей стране перестанут бояться, если перестанут лениться… А про лень и страх можно тысячи томов написать…
– Ты еще не знаешь, что с Леной приключилось, подожди, – вздохнула Мария. – Вот ты со своим бесстрашием где понадобишься. Идемте-ка все на кухню. Кормить буду. Я-то знаю, зачем сын мой приходит к старухе-матери. Поесть домашнего.
– Точно! – встрепенулся Леший. – И мы голодные! Мы ж с утра только и перекусили.
Лена отметила это его «мы». Он говорил как о решенном: «мы голодные», «мы с утра».
А за нее решать не надо. И ложных иллюзий ей не надо. Ей сейчас силы нужны для дела. Дал Алексей себе какой-то зарок, встретил ее, и все у него, видите ли, сложилось. Но надо еще ее спросить: у нее-то что-то сложилось или нет.
– Я бы, Мань, тоже что-то перекусила, – независимо проговорила она, явно давая понять, что к этому «мы» Алексея никакого отношения не имеет.
Маня незаметно для других скорчила Лене рожу, словно копируя выражение лица сестры, строгое, неприступное, церемонное.
– Пошли, пошли кормиться, – это было сказано для остальных.
На кухне Маня первым делом включила музыку.
О-о-о! Ну сколько же можно! Сотый раз за сегодня «Случайная любовь»!
– Ма-ня! Хва-тит! – слезно взмолилась Лена.
– Да что с тобой такое? – удивилась сестрица, и не думая даже потише сделать.
– Это я ее замучил. В машине, пока ехали, – деликатно вступился Леший.
– Так бы и сказала, откуда мне знать, – вздохнула Маня, выключив музыку. – Ночь в лесу тебя явно растревожила. Нервная стала. Или голодная?
Голодного человека надо прежде всего накормить. Остальное – потом. Так сестра и поступила.
Теперь на кухне царила тишина. Только экран телевизора светился, кадры мелькали. Такой живой фон. Имитация окна в мир. Вроде где-то жизнь идет, в которой все понарошку, а потому даже самое страшное – не в счет.
За столом, как заведено, о плохом говорить не полагалось. Да и не хотелось ни о чем говорить. Собрались голодные люди, ели и радовались.
– Ммммм! – промычала вдруг Лена с полным ртом, вытаращив глаза.
Она тыкала вилкой в направлении телеэкрана, судорожно глотая.
Маня, хорошо понимавшая сестру без всяких слов, немедленно усилила звук.
– Смотрите! Доменик! – выкрикнула наконец Лена.
Впрочем, кричать «смотрите!» было совсем не обязательно. Все и так вперились в живую картинку.
Да, в новостях одного из центральных каналов показывали хронику происшествий:
– В провинциальном городе по горячим следам раскрыто отвратительное, жестокое преступление. Иностранный подданный, временный сотрудник небольшого местного музея, тихий и неприметный, оказался жестоким насильником. Он напал на юную девушку и изнасиловал ее, уверенный, что несчастная не осмелится обратиться в полицию за помощью. Однако свидетелем преступления стала подруга потерпевшей. Она и убедила жертву подать заявление. Преступник был немедленно задержан, доставлен в отделение, но вины своей не признал, несмотря на неопровержимые доказательства. Уголовное дело возбуждено. Ведется следствие. Не за горами суд. И пусть не думают насильники всякого рода, что иностранное подданство спасет их от сурового, но справедливого наказания.
Все время, что диктор грозным потусторонним голосом зачитывал леденящий душу текст, мелькали кадры, изображавшие Доменика. Снят он был настолько искусно, в таком ракурсе, что сомнений не возникало: зрителям довелось заглянуть в глаза вселенскому злу, к счастью, обезвреженному доблестными защитниками правопорядка.
– Вот – бессовестное нарушение конституционных прав! – заявил Свен-младший. – Человека снимают без его согласия и показывают перед миллионной аудиторией в качестве преступника, хотя вина его еще не доказана судом. В правовом обществе за такой репортаж пришлось бы платить огромную компенсацию. Тут – в порядке вещей.
– Я знаю, зачем они… Это чтоб он не убежал. Чтоб все его узнавали, – убежденно проговорила Лена.
– Ну да, – мрачно кивнул Леший, – намекают. Показывают силу и возможности. Чтоб не сомневались, подписывали передачу собственности скорее и валили подобру-поздорову.
– И это он-то насильник? – недоумевала Маня.
– Ты его еще вживую не видела. Увидите – поймете. Это все чушь, абсурд, вранье самое бесстыжее. Но основная масса верит ящику. Надо скорее Афанасию предупредить. Они телевизор не смотрят, а про это им узнать надо обязательно.
– Сначала доешь! – приказала Маня. – Все сначала доешьте. Пять минут погоды не делают. Кому кофе, кому чай? И успокойтесь! Суета ничего не даст.
Репортаж о преступлении действительно доказывал, что за музей взялись всерьез, что жаждущие прибрать его к рукам хорошо связаны с центром. Это ничего хорошего не сулило Доменику. И торопиться следовало. И, возможно, следовало плюнуть на все и бежать. То, что в тюрьме Доменик и месяца не протянет, было очевидно.
Наспех перекусив, принялись действовать. Алексей звонил адвокату, Лена – Афанасии, Маша – коллекционеру китча. Свен договаривался с Ритой о поездке в музейную глушь.
Афанасия Федоровна поразила Лену своим спокойствием. Она еще успокаивала свою недавнюю гостью, призывала собраться. Все у них, мол, тихо, все будет хорошо, главное – дожить до суда в целости и сохранности.
– А если суд признает Доменика виновным? Вы же знаете, как это сейчас делается. Не примут во внимание никакие доказательства. Тупо вынесут заранее написанный приговор и все тут, – убеждала Лена.
– Мы постараемся, чтоб так не случилось. Спасибо вам – нашелся хороший адвокат. А если еще и видеонаблюдение установите, вот это будет уже настоящее счастье.
Лене показалось, что о сохранности музея Афанасия печется гораздо больше, чем о судьбе сына. Или это благородное умение держаться и не показывать посторонним свою тревогу? Конечно, второе. Она же видела, как нежны друг с другом мать и сын, какие они единомышленники. Научиться бы этой силе духа! Стать бы такой же крепкой, как Афанасия Федоровна!
Итоги переговоров подводили все за тем же кухонным столом.
Адвокат собирался ночным поездом отправляться к подзащитному. С ним договорились ехать Свен и Рита. Сын Алексея, Гоша, мог подключиться к группе защитников через пару дней: он должен был закончить кое-какие дела.
Коллекционер китча наотрез отказался от какой бы то ни было помощи музею.
Он, как и большинство отечественных телезрителей, посмотрел репортаж о преступнике, пойманном по горячим следам. Посмотрел и, будучи человеком умудренным богатым опытом ведения бизнеса на родных просторах, сразу все смекнул. Достаточно было взглянуть на «насильника» и вслушаться в тон репортажа. Человека явно дожимали. Цель в репортаже, естественно, не обозначалась, но то, что задумка осуществлялась серьезная, просматривалось вполне. Поэтому, когда позвонила Мария, он лишь порадовался тому, насколько силен его деловой нюх. Разгадал с полувзгляда. Рисковать же собственным делом из-за совершенно чужих и чуждых ему интересов коллекционер не собирался. Даже анонимно категорически отказался пожертвовать на охрану музея.
– Все равно все приберут к рукам, Маша, разве вам это до сих пор не ясно? Это же видно невооруженным глазом. Все слишком запущено. И любые вложения на этой стадии бессмысленны. Камеры видеонаблюдения ставить будут новые владельцы. Так что тут я не помощник, увольте, – объяснял владелец несметных богатств, для которого просимая сумма значила намного меньше, чем один рубль в бюджете одинокого пенсионера.
На прощанье мудрый олигарх дал бесплатный совет: Доменик должен активно сотрудничать со следствием. Имеет смысл частично признать свою вину. Имеет смысл вступить в переговоры и отступиться от некоей части имущества. Возможно, кое-что в этом случае удастся сохранить. А может, и нет. Смотря, насколько серьезно взялись. И главный совет: не сердить своих преследователей. НЕ стоить тянуть время. Решать все в таких случаях полагается быстро, четко, с пониманием.
– Поняла, – отреагировала Маня, желая поскорее окончить разговор с «бывшим человеком».
Так она называла тех, кто оказался способным нагадить и предать. Надо сказать, благодаря своему пониманию людей, подобные «бывшие» попадали в круг ее знакомых нечасто и при первом же проявлении своих качеств вычеркивались раз и навсегда.
– И умница, – одобрил олигарх, довольный собственной прозорливостью, – слушай мои советы, высоко поднимешься.
– А вот это уже зря, – не удержалась Маня, – этого можно было не добавлять. Впрочем, вот вам ответная рекомендация: не разбрасывайтесь своими ценными советами почем зря. Засуньте себе их в жопу: целее будут.
С коллекционером таким образом было покончено раз и навсегда. В списках он теперь больше не значился. И замечательно. Дышать легче будет.
Теперь, после разговора, оставившего смрадный осадок, Маня собиралась действовать, действовать и действовать. Она не раз, выступая в печати, призывала спрашивать с самих себя. Нельзя расслабляться и ждать чьей-то помощи. Нас со всеми нашими достижениями в духовном плане никто не спасет, кроме нас самих.
– Как будто тапком по морде получила, – пожаловалась Мария, пересказывая содержание беседы с «Третьяковым».
– Он тебя тапком, а ты его дубиной по мозгам, – засмеялся Алексей.
– Но реакция его важна! В основе – страх, полное принятие не законов, а воровских понятий. Только в этом случае можно рассчитывать на возможность относительно спокойного ведения бизнеса, – заговорил Свен. – Получается, мы имеем особое устройство, особую идеологию: клептократию – власть воров. А воровская власть – это уже жизнь по инстинктам: «хочу – дай – мое». Это уже не человеческое общество, это звериная стая. Это конец цивилизации.
– Ну мы же не в стае? Мы – люди? Значит, что-то можем, ведь так? – неожиданно для себя самой проговорила Лена.
Страх ее снова отступил. Как тогда, в лесу.
Тем более сейчас она была не одна, среди своих.
4. Болтовня и решения
Она и ночевать решила у Мани. Сил не оставалось ехать домой. И завтра столько дел.
Свена-старшего не было в Москве. Маня, как в детстве, прискакала в пижаме в гостевую комнату и плюхнулась рядом с сестрой. Они впервые за день остались наедине, а столько всего надо было рассказать, обсудить!
– Я ведь еще когда хотела вас познакомить! – удивлялась Маня. – А вы сами нашлись – это же чудо!
– Чудо, конечно, что в лесу повстречались. Удивительно, какие бывают совпадения и случайности. А с другой стороны в чем тут чудо? Я по работе была в командировке. Это разве чудо? А он у себя живет, в родовом гнезде. Тоже ничего чудесного. Ведь так?
– Но вы ж не на вокзале и не в музее познакомились! А в лесу. И чудо знаешь в чем? Я тебе скажу. Оно из его характера происходит. Чудо в том, что он перед бабкой остановился. Что он бабке бродячей предложил в тележку залезть и даже до Москвы довезти. Вот это – да, чудо. Он человек редкий. Просто хороший человек.
– Да, это правда, – вздохнула Лена. – Я и сама этому удивилась. Доброте его. Открытости.
– Ну, видишь? – с укором произнесла сестра.
– Что мне полагается видеть, Мань?
– Сама прекрасно знаешь что. Он так на тебя смотрел все время.
– Он на меня, ты на него…
– Ага, ага… А ты на кого? Слушай, просто как у Окуджавы получается:
Музыкант в лесу под деревом
Наигрывает вальс,
Он наигрывает вальс то ласково, то страстно.
Что касается меня, то я опять гляжу на вас,
А вы глядите на него, а он глядит в пространство.
Конечно, с первых же слов Лена принялась подпевать Мане. Они улыбались друг другу, возвращаясь в юность, когда мечтать о счастье можно было с уверенностью, без горестных вздохов.
Целый век играет музыка,
Затянулся наш пикник,
Тот пикник, где пьют и плачут, любят и бросают,
Музыкант приник губами к флейте,
Я бы к вам приник,
Но вы, наверно, тот родник,
Который не спасает.
– Хорошая песня, – улыбнулась Лена.
– Ты не увиливай, – велела Манечка, – песня хорошая. Но ты на кого смотришь? Вот отвечай!
– А ты сама не знаешь? Да? Не на кого мне смотреть. Я свое отсмотрелась. Хватит. И больше не собираюсь. Понимаешь, я привыкла одна. Мне так спокойно. И поздно уже на кого-то смотреть, что-то себе выискивать. Не надо мне этого.
– И не ври! И слушать не желаю! Тебе не надо, Ритке твоей не надо… Попрятались, переживаний боитесь. Это жизнь, по-твоему? Леша хороший парень. Сильный человек. Порядочный. Я его в деле не раз видела. И что ты вся топорщишься? Он что, непристойно себя вел? Все равно не поверю. Такого быть не может!
– Практически – да, – гордо ответила Лена, вспоминая, как охарактеризовал ее Леший, удивленный превращением бабки во вполне привлекательную особу.
– Выдумываешь. Все выдумываешь. Что ж я раньше за ним ничего такого не замечала?
– Откуда я знаю, почему ты не замечала? Ох, Манька, не знаю я ничего. Сил нет мечтать. И себя жалко. Я сама с собой давно договорилась: стоп. Живу одна, никаких больше проб и ошибок. Иначе сердце разобьется. Он смотрит – да. Я знаю. Но это не надо ни мне, ни ему.
– Уже и за него решила, умная самая, – заворчала сестра.
– И потом… – продолжала Лена начатый монолог. – Потом… Он чем-то неуловимо похож на Славика. Я сразу заметила, как только он побрился – вылитый Славик. И вещи у него вокруг кровати разбросаны…
Маня захохотала по-разбойничьи.
– Ну, ты, я вижу, уже пригляделась своим зорким оком. Все заприметила. И что? Сердце твое разобьется от брошенной на пол рубашки? Или носка? А на Славика что похож… Так Славик красивый мужик. И очень приличный человек. Чем плохо-то тебе?
– Мне не плохо. Я просто… просто… мечтать не хочу, поняла? Это тебе легко рассуждать. Ты замужем, ты в теме. А я отвыкла. От всего.
– Ну, так привыкнешь. Не фырчи только. Два человека просто так на лесной тропке не встречаются. Тебе судьба подарок делает, а ты отворачиваешься. Брезгуешь.
– Я не брезгую. Не брезгую! Но столько всего… Мне бы Риточку устроить. О ней сердце болит.
– И у меня о Ритке болит. И о Свене болит. Сидят холостые, – согласилась Маня, – и фиг устроишь. Слушай, а может, Доменик этот на Ритку западет? Как думаешь?
– Не-а. Не думаю. Доменик вообще не по этой части. Он какой-то… не знаю даже как сказать… Асексуальный, что ли… Нет в нем плотского начала. Хотя человек интересный. С юмором, знающий. Но вот бывают такие поздние дети… Умненькие. Совсем домашние. При маме-папе. И ничего им больше не нужно… Ну, ты ж его видела сама по телеку.
– Видела. Вполне симпатичный. А так… кто его знает. Но – вдруг? Свен мой, как сюда рвался, все собирался на русской жениться. А теперь раздумал. Говорит, все корыстные и продажные. Переубеждаю его, как могу, не верит. Приводит примеры женатых друзей. Ни одной надежной семьи. Катастрофа. Чуть что не так, шантажируют детьми, что отнимут, не дадут общаться… Что происходит, смотреть страшно.
– Ну вот, а я о чем! И ты меня еще сватаешь. Верить сейчас чужим страшно. Верить – это подставляться.
– А как же ты ему картины доверила? И он тебе ключи от дома и сейфа вручил? Как же? Если никому не верить, то и жить тогда будет совсем невозможно. Хватить трусить. Живи! Я и сыну говорю: живи. Ну хорошо, корыстная попадется. Но сначала-то тебе будет хорошо. А если всего бояться, то это будет никак. Безвоздушное пространство.
– Ничего не безвоздушное! У меня работа. Картины. У меня душевный покой. И что? Начать думать о совсем чужом человеке? Страдать? Я уже не маленькая. У меня сердце разобьется. И вообще, сейчас у нас другие проблемы. Сейчас человеку тюрьмой грозят… Я не могу на части рваться… Да потом мне никто ничего не предлагал. И что он предложит? Переспать в своей избе на лоне природы? Приезжать и пересыпать… Ах какая красота! Такая у меня полная жизнь начнется – все обзавидуются.
Лена укоризненно глянула в сторону сестры, чтоб убедиться в ее понимании.
Манька безмятежно спала.
Тьфу! Только зря воздух сотрясала. Никому ничего не доказала. Даже сестру ее доводы убаюкали. И только.
Значит, такие доводы. Дурацкие. Потому что сейчас, перед тем как заснуть, она собиралась думать о Лешем. Ничего особенного. Не о встрече мечтать. Не о любви. Просто вспоминать и вспоминать. Как она увидела лошадку с дедом. Как дед подсаживал ее в тележку. Как интересовался, давно ли она мылась, бедная бабка. И как потом… Как потом он вышел – без бороды… Такой, что сердце упало. И еще – как они ехали на «мерине». И она спала. И было ей так хорошо, как никогда. Так спокойно, уютно…
Лена укуталась в одеяло и уснула.
Утром пришло решение.
Выбросить все из головы – раз.
Думать только о проблеме с музеем – два.
Она не одинока. У нее есть Риточка – это три.
И ставим жирную точку, стирая знак вопроса.
А случай в лесу, правда, удивительный. Вот и вспоминать Лена обо всем этом будет, как о чуде. Это чудо произошло вовсе не ради нее, а ради спасения картин. Разве это неясно?
Однако Алексей как ни в чем не бывало заехал к ней на работу. Собственной персоной. Доложил о делах. Рассказал, что адвокат звонил. Спокойный. Сказал, все будет хорошо. Он зря обычно не обещает, а тут уверен был почему-то. Договор заключил с подзащитным. То есть дела идут.
– Ну что? Поедем отсюда? – как о чем-то давно решенном спросил Леший.
– Куда? – оторопела Лена.
– Ко мне. В избу. Тут же дышать нечем. А дела все сделаны. Я уже видеокамеры купил, установку заказал. Гошка туда едет. Ты отчет о командировке составила. Что еще?
– То есть как что еще? Я вообще-то работаю. Каждый день. У меня дела.
– Но ты же можешь у меня работать!
– О чем ты? Кем? Конюхом?
– Да ладно тебе. По своим искусствоведческим делам можешь где угодно сидеть и писать.
– Ты себе как-то странно все представляешь. Я не могу не ходить работу. Я ее люблю. Мне тут хорошо. Это понятно?
– Понятно. Ты бизнесвумен. Но я же именно тебя встретил. Надо к какому-то соглашению приходить. Нам же уживаться придется.
Он так был уверен в том, что не зря сбрил бороду, что, казалось, другого варианта, как планировать совместную жизнь, и не предусматривал.
– Я не могу работу оставить, – повторила Лена, вздохнув.
– Ну, на выходные? Поедем? Я тебя заберу. Поедем, а?
– На выходные поедем, – неожиданно для себя самой согласилась Лена. – Там музей близко, наших проведаем. Картины из сейфа достанем. Полюбуемся.
На картины посмотреть захотела и Маня. Поехали втроем. Передохнув, наглядевшись на спрятанные сокровища, отправились в музей. Везла их та самая лошадка, которая остановилась перед Леной в лесу.
В музее царило спокойствие. Будто ничего и не изменилось, будто не грозит никакая опасность.
Лена радостно обнялась с дочкой. Та удивительно посвежела и похорошела, свежий воздух и музейный покой сделали свое дело.
Свен и Гоша уехали в пятницу в Москву – дела. Им на смену в понедельник собирались прибыть друзья, проверенные надежные люди. Лена присматривалась к тому, как общаются между собой Доменик и ее дочка. Они чем-то неуловимо походили друг на друга. Худенькие, приветливые. Но – не пара. Увы. Мало ли какие планы строит мать! Дочерям и сыновьям виднее. Они все решают по-своему.
Ночевали у Алексея в избе. Болтали втроем допоздна, смеялись, как давным-давно, в детстве. Лена не ждала ничего, кроме того, что уже было. А было – просто и хорошо.
Больше на выходные выбраться из Москвы у Лены не получилось. Навалились дела.
Следствие будто бы и не велось. Чему там вестись? Следствию и так все ясно. Свидетель есть. Для обвинения хватит. Однако должен был пройти как минимум месяц, чтобы дело оказалось в суде. Так положено по закону. Тщательное изучение показаний. Справки, характеристики. На все это требуется время.
Доменика вызывали несколько раз на допросы. Являлся он в сопровождении адвоката. Разговоры велись ни о чем, намеками. Спрашивали, не надумал ли он.
– Что именно надо надумать? – спрашивал Доменик.
– Это известно вашей матери, – такой давался ответ.
Удивляла всех спокойная уверенность Афанасии, Доменика и адвоката. Суд их не пугал.
– Ничего, в суде все решится, поверьте, – успокаивал адвокат.
Время тянулось медленно. Но дожили и до суда.
Накануне собрались во флигеле у Афанасии Федоровны.
Леший веселил публику выдержками из книги «Беспорядок в американских судах». В ней собрали реальные выражения, произнесенные в зале суда:
ЮРИСТ: Вашему сыну, двадцатилетнему, сколько ему лет?
СВИДЕТЕЛЬ: Ему двадцать… Точно, как уровень вашего IQ.
ЮРИСТ: Вы присутствовали, когда была сделана ваша фотография?
СВИДЕТЕЛЬ: Вы что, издеваетесь?
ЮРИСТ: Итак, день зачатия был восьмого августа утром?
СВИДЕТЕЛЬ: Да.
ЮРИСТ: И что вы делали в это время?
СВИДЕТЕЛЬ: Я трахалась.
ЮРИСТ: У нее было трое детей… Так?
ОБВИНЯЕМЫЙ: Да.
ЮРИСТ: Сколько из них мальчиков?
ОБВИНЯЕМЫЙ: Ни одного.
ЮРИСТ: А сколько было девочек?
ОБВИНЯЕМЫЙ: Ваша честь, по-моему, мне нужен другой адвокат… Можно мне адвоката не идиота?
ЮРИСТ: В связи с чем был прерван ваш брак?
СВИДЕТЕЛЬ: В связи со смертью.
ЮРИСТ: И в связи с ЧЬЕЙ ИМЕННО смертью он был прерван?
СВИДЕТЕЛЬ: Угадайте…
ЮРИСТ: Вы могли бы описать того человека?
СВИДЕТЕЛЬ: Среднего роста, с бородой.
ЮРИСТ: Это был мужчина или женщина?
СВИДЕТЕЛЬ: Если в город не приехал цирк, я думаю, что это был мужчина.
Смеялись до слез. Умоляли списать слова. Вспоминали собственные приключения.
– Мань, помнишь, как в паспортном столе меня попросили: «Елена Михайловна, назовите свое отчество»?
– А меня, беременную на девятом месяце, ассистентка у дантиста, заполняя карту, попросила пол назвать. В Копенгагене, кстати, – подхватила Маня. – И я разозлилась, сказала: мужской. Представьте, она так и записала! Глазом не моргнув.
– В общем, похоже, весь мир – цирк, – поддерживала общее веселье Афанасия.
Лена смотрела на нее и училась. Ведь завтра… Кто знает, чем все закончится завтра? Но сила человеческого духа и заключается в том, чтобы заранее не предаваться тоске, страху. И вот этой силы и у Афанасии, и у ее сына было в избытке.
Да, завтра в город приедет цирк…
Жаль только, что в представлении придется участвовать тем, кто совсем этого не хотел.