— Я провожу тебя до гостиницы, — сказал Фредерик, помогая Беатрис надеть пальто. — Наверное, было бы лучше пойти в бар. Это была неудачная мысль, приглашать тебя домой.
— Хорошо, что пригласил, иначе твой дом скоро бы весь покрылся плесенью.
— Верно, буду иметь в виду на будущее.
Они шли по тихим темным улицам. Холод колол лица иголками. Когда они дошли до дверей гостиницы, Фредерик торопливо заговорил:
— Вероятно, сейчас не самый подходящий момент говорить об этом, Беатрис, но нет смысла все время держать это при себе. Я люблю тебя. Не знаю, отвечаешь ли ты мне взаимностью, и не знаю, можешь ли себе представить, что ответишь. Но ты должна знать, что чувствую я.
Он прижал ее руку к губам, поцеловал и исчез в ночи так быстро, словно боялся, что ее ответ развеет все его надежды. Она еще некоторое время постояла на улице, дожидаясь, когда схлынет судорожное напряжение. Постепенно кровь снова спокойно потекла по жилам, а сердце забилось в своем привычном ритме.
Может быть, это отвращение пройдет. Как-нибудь, когда-нибудь. Может быть, жизнь вернется к ней, снова станет легкой и приятной. Может быть, она снова будет способна любить.
Вернувшись в Лондон, они стали видеться почти каждый день. Беатрис начала понемногу привыкать к его обществу, его близости. Он все больше узнавал о ней, о ее жизни со всеми постигшими Беатрис ударами судьбы, и, кажется, многое понял в той боли, которая никак не хотела ее отпускать. Однажды Беатрис рассказала Фредерику и о Жюльене. Он выслушал и задал неизбежный вопрос:
— Ты его до сих пор любишь?
Она задумалась.
— Нет. Думаю, что нет.
— Ты думаешь?
— Я до сих пор чувствую обиду. Обиду за то, что он бесцеремонно, не думая, подвергал мою жизнь опасности. За то, что он, не попрощавшись, исчез с острова сразу после войны. Эта история до сих пор причиняет мне боль.
Он задумчиво посмотрел на нее.
— Если тебе больно, значит он до сих пор не отпустил тебя.
Она пожала плечами, но ничего не ответила. Они сидели в маленькой пивной в Сохо, пили темное пиво и слушали прокуренный голос черной певицы, изо всех сил пытавшейся развлечь немногочисленных посетителей. На улице впервые за много дней дул теплый ветер, несший запах оттаивающей земли.
— Хочешь, пойдем ко мне? — предложила Беатрис.
— Сейчас?
— Да, — она кивнула. — Сейчас.
В груди наконец появилось теплое нежное чувство. Оно пришло тихо и незаметно, как дыхание весны. Панцирь треснул. Она без колебаний взяла его под руку, когда они вышли на улицу. Держа Фредерика под руку, она — к собственному удивлению — могла спокойно дышать. Она могла радоваться его близости, ночи, которая им предстояла.
Она отперла дверь подъезда и снова взяла его под руку, когда они стали подниматься по лестнице.
Перед дверью квартиры, на чемодане, сидела Хелин и укоризненно смотрела на Беатрис.
— Я сижу здесь уже несколько часов, — сказала она. — Скажи, где тебя носит?
Она говорила по-немецки, сразу исключая Фредерика из разговора.
— Что ты здесь делаешь? — вопросом на вопрос ответила Беатрис. Она демонстративно заговорила по-английски.
Хелин с трудом поднялась с чемодана. Она, видимо, страшно устала, была бледна и выглядела не на тридцать пять, а на все сорок лет.
— Я приехала, чтобы увидеться с тобой, — она упорно продолжала говорить на родном языке, разговор пошел на двух языках, так что Фредерик мог понимать только половину.
— Ты не писала мне целых пять недель. Ты очень странно вела себя на Рождество и на Новый год. Я подумала, что с тобой что-то случилось, поэтому и решила тебя навестить.
— Хелин, это Фредерик Шэй, — сказала Беатрис. — Фредерик, это Хелин Фельдман.
Из рассказов Беатрис Фредерик хорошо знал, кто такая Хелин. Он протянул ей руку.
— Очень рад с вами познакомиться, миссис Фельдман. Беатрис много мне о вас рассказывала.
Хелин взяла протянутую руку, но было видно, какого труда ей это стоило. Она не смогла даже вежливо улыбнуться.
— Добрый день, — выдавила она из себя.
Беатрис тем временем открыла дверь.
— Как ты вошла в дом?
— Меня впустила какая-то женщина, когда я объяснила, что иду к тебе, — Хелин дрожала. — Там внизу я бы совсем замерзла. Или упала бы в обморок. В каком ужасном месте ты живешь. Как ты это выносишь?
— Я всем довольна, — лицо Беатрис побелело от ярости. Хелин не могла выбрать более неудачный момент для своего неожиданного появления.
— Не мешало бы предупредить меня о приезде, — сквозь зубы произнесла она.
— Но как? — в голосе Хелин появились хорошо знакомые Беатрис плаксивые нотки. — С тобой вообще невозможно связаться.
— Ты же знаешь, что со мной можно связаться через миссис Чендлер. Могла бы выяснить номер и позвонить. Но ты сознательно этого не сделала, потому что знала, что я тебя не приглашу.
Хелин стояла посреди крошечной комнатушки, крепко вцепившись в сумочку.
— Ты что, вообще не рада меня видеть?
— Ты могла бы подумать о том, что твой приезд может оказаться некстати, — враждебно ответила Беатрис.
Фредерик между тем занес в квартиру чемодан Хелин и поставил его в угол.
— Я, пожалуй, пойду, — тихо сказал Фредерик. — Вам лучше остаться наедине.
Она хотела было попросить его остаться, но в присутствии Хелин, — в бешенстве подумала она, — это было лишено всякого смысла. Поддерживать светскую беседу в такой ситуации было невозможно. В воздухе буквально физически чувствовалось напряжение.
— Может быть, мы увидимся завтра? — жалобно спросила Беатрис.
— У тебя гостья, с которой тебе придется заняться, — сказал Фредерик. — Но мы созвонимся, хорошо?
Он поцеловал Беатрис. Краем глаза она заметила, как застыла Хелин, сжав губы в тонкую нитку. «Проклятая ревнивая ворона», — злобно подумала Беатрис.
Хелин немного успокоилась, когда Фредерик ушел, но не смогла скрыть ужаса от условий, в которых жила Беатрис.
— У тебя только одна эта комната? — спросила Хелин после того, как безуспешно попыталась найти еще одну дверь. — Где ванная?
— Здесь есть один туалет на всех съемщиков этого и верхнего этажа, — объяснила Беатрис. — Туалет находится выше — на один лестничный марш.
— О… и как много людей пользуются этим… туалетом?
— Семнадцать или восемнадцать. Точно я не знаю.
Лицо Хелин было таким серым и изможденным, что Беатрис стало ее даже жалко.
— Ты меня не покормишь? И где я буду спать?
— Я сплю на диване, но уступаю его тебе, — теперь она должна отдать ей и свое спальное место, подумалось Беатрис. — Себе я постелю на полу.
— А…
— Чего еще ты хочешь? Ах, да, поесть. Посмотри вон в том шкафу.
Она показала Хелин угол, в котором стояла электрическая плитка и маленький шкафчик, в котором Беатрис хранила посуду и еду. Хелин пошарила в шкафчике и нашла там немного хлеба, плитку мармелада и пару кексов.
— У тебя же почти ничего нет. Понятно теперь, почему ты такая худая.
— Я редко ем дома.
— Ты ешь вместе с этим… этим Фредериком Шэем?
— Обычно я ем в перерывах между уроками в близлежащих кафе. Но вечерами я, да, часто ужинаю с Фредериком.
Кусок кекса, который Хелин только что сунула в рот, едва не застрял у нее в горле.
— Я не понимаю, почему…
— Что ты не понимаешь?
— Почему ты так живешь. В этой жалкой дыре, которую ты именуешь квартирой. У нас на Гернси такой чудесный дом. Ты…
— Хелин, прости меня за прямоту, но на Гернси дом у меня, а не у нас. Он принадлежит мне. Ты просто можешь в нем жить, вот и все. И я одна буду решать, где мне жить. В данный момент я хочу жить в Лондоне, а не на Гернси. Ты сможешь когда-нибудь это понять?
У Хелин дернулись углы рта.
— Ты хочешь жить здесь из-за этого человека, ты в него влюблена.
Беатрис промолчала. Она, черт возьми, не обязана отчитываться перед Хелин.
— Как он на тебя смотрел! — продолжила Хелин. — И какие взгляды ты бросала на него. Я сразу заметила, что между вами чувство. Но как ты могла прийти с ним вечером в свою квартиру? Это очень неудачное время, и мне кажется, что ты должна…
У Беатрис застучало в висках. Нервы загудели, как провода.
«Ее надо раз и навсегда поставить на место, — подумала Беатрис. — Раз и навсегда. Иначе это никогда не кончится. Расслабляться нельзя ни в коем случае».
— Хелин, сегодня ты, конечно, можешь переночевать у меня, но завтра утром ты соберешься и уедешь. Я очень тебя об этом прошу, — сказала Беатрис. — Я тебя не приглашала. Я не хочу, чтобы ты была здесь.
— Что, что? — переспросила Хелин, не веря своим ушам.
— Я не хочу, чтобы ты была здесь, — повторила Беатрис, — и прошу, чтобы ты завтра уехала.
— Ты шутишь!
— Нет, я говорю вполне серьезно. У меня своя жизнь. Уже много лет. Ты должна наконец начать жить своей жизнью. Ты еще достаточно молода для этого.
Лицо Хелин мертвенно побледнело и стало серым, осунувшимся и безмерно усталым.
— После всего, что было, — сказала она, — после всего, что мы пережили вместе, нас уже ничто не сможет разлучить.
Беатрис без сил упала на диван. В словах Хелин она услышала неприкрытую угрозу.
— Господи, — тихо простонала она, — ты когда-нибудь оставишь меня в покое?
— Мы принадлежим друг другу, — мягко возразила Хелин. — Почему ты этому противишься?
— Потому что я хочу жить своей жизнью.
— Наши жизни неразделимы.
— Завтра ты уедешь.
— Я останусь, — сказала Хелин.
Хелин осталась и прожила в Лондоне четыре недели. На третий день Беатрис поняла, что не сможет выгнать ее из своей квартиры. Она выносила за дверь ее чемодан, но Хелин садилась на него и сидела, не двигаясь с места. «Она была как клещ, и даже хуже клеща, — думала Беатрис, — который вцепился в шкуру собаки». Клеща можно тащить, вертеть, крутить до тех пор, пока он не сдастся и не отцепится от своей жертвы. Хелин можно было тащить и крутить, сколько угодно, но она не отставала. В известном смысле, Хелин была очень подвижна. Она крепко держалась за свою цель, и на пути к ней с Хелин можно было делать все, что угодно —