— За дело, — поторопил Джон. — Фиксируйте эту красоту на пленку.
Да, такие кадры — настоящая удача. Они достойны самого Натана Эрскина.
— Эх, не догадалась прихватить штатив, — посетовала Одри. — Придется выдержать экспозицию в пять… нет, в десять секунд.
— У меня есть штатив от допотопной камеры. — Джон уже был в проеме окна. — Я на всякий случай притащил его сюда.
Он протянул ей треножник, который Одри нетерпеливо выхватила. Понимал ли Джон то, что делает? Ведь он не только принес ей необходимую вещь, но за два последних дня продемонстрировал свое уважение к профессии фотохудожника и пробудил в ней, Одри, творческий азарт. Потом, когда выдастся свободная минутка, она попытается понять, каким образом Джону это удалось.
— Джон, — коснулась она его руки. — Спасибо, что притащили меня сюда, дали возможность все это увидеть.
— Я всего лишь исправно исполняю обязанности гида и помощника. — Он понимающе улыбнулся: — Ведь, как ни крути, я на подхвате у профессионального фотографа. А теперь забудьте обо мне. Принимайтесь за работу.
Он сел на плоскую поверхность крыши, прислонившись спиной к слуховому окну; одну ногу вытянул перед собой, а другую — для устойчивости — подтянул к груди и принялся откупоривать бутылку.
И Одри полностью забыла о его присутствии, увлеченная лишь камерой и кадрами, которые, у нее не было сомнений, принесут ей признание ценителей и мастеров художественной фотографии. Сделав несколько снимков со штатива, она в поисках лучшего ракурса легла ничком на краю крыши, не задумываясь об опасности падения. Нужно как-то закрепить камеру, на каком-нибудь кронштейне, чтобы сделать снимки с большой экспозицией. И где лучшая точка съемки?.. То ли здесь, у карниза… то ли там, на коньке крыши?
Наконец все было сделано. Она открыла шторку затвора и осторожно отползла назад. Теперь лунному свету оставалось произвести свое волшебное воздействие на эмульсию.
— Вот, выпейте вина. — Джон протянул ей стакан, когда Одри добралась до слухового окна. — Заслужили.
Устало улыбнувшись, она взяла запотевший холодный стакан и уселась поудобнее.
— За нашего ночного «Буревестника», — предложил Джон тост.
— И за моего великолепного помощника, — добавила Одри с искренней благодарностью.
Джон признательно улыбнулся. Они чокнулись, и легкий хрустальный звон нарушил тишину лунной ночи.
Несколько минут прошло в молчании. Одри пребывала в состоянии эйфории. Фотографии должны получиться изумительные. Она верила в успех, не сомневаясь, что волшебство этой ночи убережет ее от неудачи. Спасибо Джону, что привел ее сюда.
Одри улыбнулась, вспомнив, с какой подозрительностью встретила его на пороге, как испугалась предложения подняться наверх. И вообще вела себя, словно жеманная старшеклассница, которая, придя на футбольный матч, уверена, что все игроки только и думают, как бы забраться ей под юбку. Она рассмеялась. Господи, нельзя же быть ханжой и видеть во всем подвох.
Джон лениво повернул голову.
— Что вас так рассмешило?
Она прищурилась, рассматривая рубиновую жидкость в стакане.
— Я почему-то вообразила, что вы тащите меня сюда с намерением обольстить.
— Да? — усмехнулся он в ответ. — Что ж, это никогда не поздно. Кровать рядом, за окном. Какую вы ставите в фотокамере выдержку?
— Пять-десять секунд, — фыркнула она. — А вы хотите, чтобы я поставила на полчаса?
Он коснулся ее коленей своими.
— На полчаса и еще минутку. Чтобы раздеть вас.
— Ну ладно, хватит, — вздохнула она, желая положить конец скользкому разговору.
Они опять погрузились в блаженное молчание. Наверное, оба слушали дыхание друг друга. Оно перемежалось с тихими вздохами прибоя, накаты которого подчинялись каким- то неведомым лунным ритмам.
— Я любил забираться сюда, еще когда был мальчишкой, — заговорил наконец Джон. — Когда я буквально сходил с ума от сложностей жизни, стоило залезть на крышу — и приходило успокоение.
Одри удивленно посмотрела на него.
— То есть вы еще ребенком жили в этом коттедже? — А ей-то казалось, что он всегда жил в гостинице, вместе с остальными Олтманами.
— Да, с детства, — тихо отозвался он. — Мой отец умер, когда мне не исполнилось и семи. Скончался, полностью разорившись. Мать решила, что близкие родственники отца должны позаботиться о нас. Она сказала, что я — Олтман и должен расти в Сент-Вудбайне.
— И они приняли вас?
— Конечно. — Он постукивал по колену пустым стаканом. — Дядя Марк был очень благородным человеком, добрым и отзывчивым.
Одри попыталась припомнить старого мистера Олтмана, но не смогла. В поле зрения двенадцатилетней девочки люди его возраста не попадали.
Отпив глоток вина, она рассеянно спросила:
— И что же было дальше?
— На восемнадцатилетие дядя подарил мне двадцать пять тысяч долларов. Он считал, что дети не должны страдать из-за промахов своих отцов. Дядя Марк выразил надежду, что я сумею достойно распорядиться деньгами, скажем, потратив их на оплату учебы в колледже.
— Что вы и сделали?
— Ни в коем случае, — засмеялся Джон. Он налил себе вина и отпил пару глотков. — Я вложил их в фармацевтическую компанию, о которой прочитал в каком-то солидном журнале. У меня хватило ума понять, что она будет развиваться, и я не обманулся. Через пару лет я разбогател настолько, что смог купить матери дом в Вирджинии. Когда мне минуло двадцать, я наконец нашел время, чтобы посещать колледж. В двадцать три вернулся в Сент-Вудбайн и стал партнером кузенов. И с тех пор я здесь что-то из себя представляю.
— Управляете отелем?
Он кивнул и неторопливо продолжил:
— У Фреда и Юджина были определенные денежные затруднения и они искали партнера, который помог бы им быстро расплатиться по обязательствам. К счастью, я отвечал этим требованиям.
Одри невольно улыбнулась, представив, как Фредерик с распростертыми объятиями и с кислой миной принимает в партнеры бывшего «бедного родственника».
— И сколько же процентов акций приходится на вашу долю?
В уголках губ у Джона мелькнула улыбка.
— Давайте прикинем. У Юджина двадцать три процента, у Фреда двадцать шесть. Остальное мое.
Она быстро подсчитала:
— Значит, у вас… пятьдесят один процент?
Джон насмешливо взглянул на нее.
— Я же говорил вам, что предпочитаю контролировать свои финансы. И своих врагов.
— Кто же входит в их число? — тихо спросила она.
Он с нескрываемым облегчением вытянул ноги и немного помедлил с ответом, словно прикидывая, не нанесет ли он ущерб бизнесу.
— Думаю, что оба моих кузена, но в разной степени.
— Зачем же вам жить с ними? Вы же можете получать свое и не оставаясь здесь. Что же вас держит? — Поставив стакан на подоконник, Одри повернулась к собеседнику, отчетливо видя выражение его лица. Неужели годы борьбы за благополучие и независимость оставили в душе Джона такой след, что он продолжает холить жажду мести, каждодневно подпитывая ее? — Фредерику вполне по плечу руководство гостиницей. Почему бы вам не уехать отсюда?
Джон долго не отвечал, рассматривая Одри потемневшими глазами, словно надеялся найти ответ в ее глазах.
— Наверное, потому, что «Буревестник» стал частью меня, — медленно произнес он, не отводя взгляда. Протянув руку, он взял девушку за подбородок. — Ибо, полюбив эту гордую птицу, плывущую в лунном свете, уже трудно расстаться с ней.
Одри оцепенела, испуганная тем, как запылало лицо от жара его пальцев. Еще немного — и она потеряет контроль над собой. Ее захлестывала неудержимая, как половодье, страсть.
Благоговение, с которым Джон относился к старому отелю, к красоте здешней природы, к легендам, связанным с «Буревестником», — все это каким-то образом слилось воедино с растущим в Одри чувством.
Но между мною и этим человеком нет ничего похожего на физическое влечение. Нас связывает некое эмоциональное начало двух творческих натур. Да, Джон любит и понимает краски и цвет, изящество форм, не равнодушен к редким и неожиданным проявлениям красоты в природе. Схожесть интересов не имеет ничего общего с сексом. Так почему же… почему так сладко забилось сердце, когда Джон прикоснулся ко мне?
Словно в тумане девушка увидела склонившееся над ней лицо Джона. Внезапно небольшое пространство плоского участка крыши, которое они делили друг с другом, показалось Одри опасно тесным. Она вжалась в стену, не в силах даже вздохнуть. Прикосновения Джона были мягкими и нежными. С одной стороны, Одри было приятно, с другой— она чувствовала какую-то смутную тревогу.
Когда Джон провел большим пальцем по щеке Одри, кожа запылала, а когда очертил рисунок губ, девушка с трудом подавила желание облизнуть их, такими сухими они вдруг стали. Потом он коснулся шеи…
— Джон, не надо, — мягко попросила она, боясь нарушить очарование ночи. — Я не могу… мы не должны…
Будто не слыша, он привлек ее к себе, загородив от лунного света. Ноги Одри скользнули по гладкой крыше, и ступни оказались за карнизом.
Она испуганно вцепилась в плечи Джона.
— Не бойся, — с веселой хрипотцой шепнул он. — Расслабься. Я не собираюсь сбрасывать тебя с крыши.
Но Одри уже как бы падала в непроглядную бездну, что разверзлась под ногами. Сердце бешено колотилось.
— Я боюсь, как бы не упала камера, — сдавленно сказала она, презирая себя за малодушие, ведь боялась-то она совсем другого. — Надо бы снять еще несколько кадров.
Джон приник к ней и уверенно овладел ее ртом. Его губы… Какие они удивительно теплые и нежные. Исходящий от них аромат вина смешивался с жарким дыханием, и от этой пьянящей смеси у Одри внезапно приятно закружилась голова.
— О нет, не надо… — не узнавая собственного голоса, пролепетала она, но Джон и не думал выпускать ее. Ответив глубоким громким вздохом, он прижал ее к себе, как самую дорогую вещь на свете.
— Я хочу тебя. — Он чуть приподнял голову и глаза его блестели в лунном свете. — И ты не можешь не чувствовать этого.