Оба служат, один служит своему королю, а вот другой служит своему народу. И в этом есть большая разница.
Служение королю имеет конечность, потому что короли не вечны, а вот служение своей стране, своему народу, здесь нельзя вставать между, можно только сбоку.
— Я ухожу через две недели, — глухим голосом произнёс Алан, — договорился с ганзейцами, они довезут нас до Абердина.
Я молчала, не хотела давать напрасной надежды. Не скрою, как мужчина Алан мне нравился, его природный магнетизм и неукротимая энергия словно искры, из которых мог родиться огнь, вызывали разные желания, но в комплекте с этим шёл риск, а я не быта к этому готова, да и не хотела. Если и принимать решение, то это скорее будет «спокойный берег», а не «бушующее море». И таким мне виделся брак с графом Честером.
Алан, так и не дождавшись от меня ответа, сам рассказал, что уходит с небольшим отрядом, остальных людей, включая женщин и детей пока оставляет здесь. После совета глав кланов станет понятно, что и как.
— Я вернусь, скорее всего, к концу лета, и снова спрошу тебя, — он посмотрел на меня тоскливым взглядом.
Но я снова промолчала, и Алан ушёл.
А через неделю Ян ван Ольден предложил мне... «руку и сердце». Отец Яна был правителем одного из больших городов Ганзы, Готланда. Как «вкусно» он расписывал преимущества жизни в Ганзейском союзе, рассказывая, что там нет королей, а в основе управления лежит экономика.
Ян говорил:
— Нам не нужна большая армия, мы введём эмбарго и другие ограничения, и всё, победа у нас в кармане.
Я чуть было не «клюнула» на его речи, когда он рассказал, что именно Готланд первым заключил договоры с Московским княжеством. Услышав до боли знакомое слово, мне сразу захотелось в этот самый Готланд, хотя я и понимала, что Московское княжество этого времени, совсем не то, что я видела в сериалах и фильмах.
И скорее всего, вряд ли, там кто-то обрадуется приезду английской леди.
В общем, Яну я отказала. И почему-то мне показалось, что он не очень-то и расстроился.
Ганзейские купцы тоже начали готовиться к отъезду, забивали трюм всем, что я могла им продать. Эти проныры готовы были скупить всё, но нам удалось попридержать товары для весенней ярмарки в Карнарвоне.
Поскольку обратный путь у корабля ганзейцев предполагался длинным, из-за того, что они везли Алана и делали крюк по Северному морю, мы сделали для них партию галет в дорогу и вяленой колбасы.
Как раз дозрело прошутто, и несколько ног я продала. Со стороны ганзейских купцов был такой восторг, что я даже сначала не поняла, что это они так восхищение выражают:
— О! О! Unglaublich lecker*, unglaublich lecker.
('непередаваемо вкусно (нем.))
Только и слышалось от «гостей», которые, волнуясь, переходили на свой язык.
Я улыбалась, значит всё нормально, купцам пришлось по вкусу, теперь дело за малым: сырьё и время.
Конечно, не везде я разрешала купцам высматривать и вынюхивать, например, в лабораторию моих «химиков-алхимиков» я запретила пускать любопытных гостей, как бы они не нарезали круги вокруг отдельно стоящего дома,
Обойдутся, и так много всего, включая серебро.
Правда, изделий, подготовленных Родериком для продажи пока было немного, особенно выполненных в технике филигрань, очень уж кропотливая была работа, зато у Родерика появился помощник на финифть. И они наладили конвейер. Я сперва переживала за качество, но потом поняла, что «всё гениальное просто», и в четыре руки, с помощью эмали ребята могут создавать вполне товарные украшения.
За несколько дней до отъезда Ян снова повторил своё предложение. Мы даже с леди Ярон переглянулись, откуда такая настырность, видно же, что «дышит» Ян ко мне ровно. Да я ему нравлюсь, но в жёны он явно не сам меня выбирал.
Накануне отплытия корабля мы прогуливались с леди Ярон, днём уже было приятно пройтись, даже, если было пасмурно
— Ты не пойдёшь провожать ... корабль? — весело проговорила леди Ярон, — всё же все твои женихи уплывают.
— Нет, — ответила я, усмехнувшись, — а то они подумают, что они мои женихи и не уедут.
— Значит, ты всё-таки решила дождаться графа? — спросила Элери.
Я же только улыбнулась в ответ. Вроде и решила, но сперва надо дождаться, а там посмотрим.
Только вот судьба распорядилась иначе.
Утром, когда все ушли провожать корабль, я, как обычно, сидела в кабинете, занимаясь делами. В дверь тихонько постучали, это была одна из монахинь.
— Леди, матушке Агнессе плохо, она очень просит вас прийти, — сложив руки у груди в молитвенном жесте, тихо проговорила монахиня, и добавила, — всю ночь мучилась, наверное, заберёт скоро её господь.
— Беру позвали? — строго спросила я.
— Да, леди, она дала отвар, — из глаз монахини потекли слёзы.
А у меня мелькнула мысль: — «Да что за ерунда такая, пару дней назад всё с аббатисой было в порядке». Но как это обычно бывает в такие моменты, я не придала этой мысли значения. А зря...
Я вошла в полутёмное помещение, где монахини обустроили себе кельи, охрану, конечно туда не пускали, всё же «женское царство».
Матушка Агнесса действительно лежала в кровати и слабым голосом подозвала меня. Я подошла поближе, она прошептала:
— Наклонись.
Я склонилась ближе к её лицу, только и успела увидеть блеснувшие торжеством глаза.
Дальше был удар по голове и темнота.
Глава 40
«Меня похоронили заживо», — была первая мысль. «Началось землетрясение», — пришла следующая мысль.
Когда паника немного схлынула, я осознала, что нахожусь внутри обитого мягкой тканью то ли сундука, то ли ящика. Дышать было тяжело, отверстий в нём не было, разогнуться до конца не получалось, и страшно болела голова.
Ощущения были такие, словно сам сундук вместе со мной находился на корабле. Меня плавно качало.
«Как ещё не проломили голову, сволочи, — вспомнила я, блеснувшие торжеством глаза аббатисы, — какая же змея»!
Я попыталась выпрямиться и плечами упереться в крышку, должна же она как-то открываться. Это потребовало просто колоссального напряжения всех моих мышц. В какой-то момент мне показалось, что у меня получается, и крышка стала поддаваться и даже слегка приоткрылась, но потом, будто бы кто-то сверху надавил на неё, и она снова захлопнулась.
Я начала кричать:
— Помогите! Задыхаюсь! Выпустите меня!
Это подействовало, и крышка открылась. На меня смотрел один из тех ганзейских купцов, которые впервые были в Кардифе.
— Прекратите орать! — достаточно вежливо для похитителя с явно выраженным немецким акцентом, произнёс он, — а не то я буду вынужден завязать вам рот, а это крайне неприятно.
Я сразу же перестал кричать, и тихо произнесла:
— Дайте воды.
Он посмотрел на меня и ответил:
— Нет, пока потерпите, я не смогу выводить вас в туалет днём, только ночью. Поэтому днём вам придётся сидеть в сундуке, — спокойно, даже обыденно, словно он каждый день похищает женщин, заявил этот «купец».
— Да вы с ума сошли, — прошипела я, влезать обратно в сундук совсем не было желания, — я задохнусь, и вообще, по какому праву вы меня похитили?
— Ну, вы же не захотели по-хорошему, а мы вам предлагали выбор, ... дважды, — спокойно и детально объяснил он мне
И я уже открыла рот, чтобы продолжить с ним переговариваться, возможно, я смогу что-то предложить в обмен на свою свободу, но «купцу», видимо, надоело мне всё разъяснять, и он как-то хитро надавил мне на плечо, и как только я согнулась, надо мной захлопнулась крышка.
Зато в сундуке было время поразмышлять.
Я понимала, что я на корабле, на котором плывёт и Алан со своими людьми, и те купцы, которые дружественные, хотя они все из Ганзы, кто их знает, возможно, что они тоже вовлечены в это преступное деяние.
Как бы мне подать знак Алану, что я здесь и мне нужна его помощь. Интересно, за сколько «серебреников» меня продала матушка Агнесса? И как она объяснила моё исчезновение охране.
Вопросов было много, например, будут ли ещё у корабля остановки? Или он сразу пойдёт в Абердин? Это больше десяти дней в пути, скорее всего, могут куда-то зайти, набрать пресной воды.
Возник вопрос, а как они пойдут в Абердин? Почему я не спросила Алана?
Голова болела всё сильнее, и когда я поняла, что глаза закрываются, предпочла уснуть, чтобы время прошло быстрее.
Разбудили меня, когда по моим ощущениям прошло несколько часов. Я сквозь сон слышала, что крышку сундука открывали, но просыпаться не хотелось, я и не просыпалась.
Их было двое, один тот «купец», которого я видела, кода крышку открыли первый раз, и второй была аббатиса. Ага, вот и ответ, как аббатиса ответит перед моей охраной? А никак, она тоже там же, где и я.
Мне помогли выбраться из сундука, мужчина вышел, и аббатиса помогла с туалетом и гигиеной, если можно так назвать протирание маленькой тряпочкой, намоченной в морской воде.
Всё происходило молча, «купец» сразу предупредил, что не потерпит криков, и это будет чревато ещё большими неудобствами.
И хотя сил у меня почти не было, но первое, что я сделала, когда аббатиса, закончив мне помогать, посмотрела на меня, я ударила её по лицу!
Резко! Влепила ей пощёчину!
— Иуда! — произнесла, понимая, что для священнослужительницы это, вероятно, страшное обвинение. Хотя, кто знает, как они для себя трактуют божьи заповеди.
Монашка вскрикнула, дверь распахнулась, и в неё вбежал «купец»:
— Что тут у вас происходит?
Увидел монахиню, держащуюся за наливающуюся красным щёку, и попытался мне высказать:
— Я вас предупреждал, леди.
И двинулся ко мне, но мне надоела роль жертвы, да и в сундук не хотелось:
— Не подходи ко мне! — вытянула я руку вперёд, — иначе я никогда не стану делать того, что вы мне прочите.
Монахиня стояла и вертела головой, глядя то меня, то на «купца», наконец до неё дошло, на что я и рассчитывала, что никто не собирался везти меня в Семпрингемское аббатство.