– А ты внимательный юноша… Знаешь что? Пожалуй, я буду тебя учить.
Кристоф улыбнулся, польщенный похвалой. Тогда он еще не подозревал, чем это для него обернется.
Так начался ад Кристофа Вагнера.
С тех самых пор каждый день Доктор приказывал слуге явиться к себе в кабинет и усаживал его за книги. Вдалбливал в голову законы логики и правила риторики, заставлял зубрить латынь и читал ему вслух Гомера. Поначалу Вагнер изо всех сил косил под дурачка, надеясь, что Фауст, разочарованный его тупостью, откажется от своего плана. Но Доктор упорствовал. Тогда Вагнер избрал другую тактику: он ныл и жаловался, убегал и прятался. Ничто не помогало. Каждый день Фауст заставлял Кристофа учиться. Если он забывал повторить урок, Доктор сек его безбожно: ни за какую другую провинность в жизни Кристоф не получал столько синяков и ссадин, как за небрежность в учебе.
Как-то раз, когда, вместо того чтобы слушать «Одиссею», он считал мух на потолке, Фауст рассердился. Тогда прямо из пола перед ними вырос циклоп Полифем. Яростно вращая своим единственным глазом, он рычал и тянул руки к Вагнеру, готовый схватить его и сожрать, как спутников Одиссея в пещере. Кристоф тогда знатно струхнул! Он нырнул под стол и трясся от ужаса, пока не услышал, как хохочет Доктор. Утерев слезы, тот заметил:
– С нерадивыми студентами тоже сработало.
Явившийся в учебный класс Полифем не добавил Кристофу тяги к знаниям, но устрашил достаточно, чтобы он больше не зевал на уроках. А то неизвестно, кто следующий придет по приказу Фауста!
Заметив интерес хозяина, Мефистофель несколько раз опоил Кристофа вином до беспамятства. Доктору это не понравилось, и он запретил демону подливать слуге. Тогда, кажется, впервые на памяти Вагнера они поссорились. Кристоф как раз чистил в углу плащ Доктора. Обычно, если этим двоим хотелось поговорить, его прогоняли, но тут, видно, в пылу ссоры оба забыли, что они не одни в комнате.
– Я не желаю, чтобы ты его спаивал, – с нажимом произнес Фауст. – Если бы мне был нужен в услужении пьянчуга, я бы вытащил его из любой канавы у трактира.
– Я ему вино насильно в глотку не заливал, – Мефистофель с ленцой растягивал слова. Он катал по столу серебряную монету, то и дело заставляя ее замереть на ребре. – А ты, господин мой, кажется, куда больше озабочен мальчишкой, чем своими амбициями. Неужели все дело в том, что он хорошенький?
Хотя демон тоже называл Фауста господином, звучало это совсем иначе, чем из уст Кристофа. Доктор не шелохнулся, но Вагнер заметил, как у него заходили желваки, а взгляд остекленел. Мефистофель не дал ему ответить. Он подался вперед, положив локти на стол, и рукава их рубашек соприкоснулись.
– А как же наши планы, Иоганн? При первой встрече ты покорил меня своим умом. Другие умоляли дать им власть, деньги и сотню лет жизни, чтобы провести их в бесконечном угаре среди шлюх и собутыльников… Продли я их существование хоть на тысячу лет, они бы и тогда ничего не создали. Черви, недостойные даже котла в аду! Ты же явился ко мне совсем другим. Ты тоже просил время. Вспомни, зачем?
– Чтобы закончить свои эксперименты и проникнуть в самую суть вещей, – бесцветным голосом отозвался Фауст. – Я хотел завершить великое делание[5] и передать свои знания следующим поколениям.
Мефистофель откинулся на спинку стула. Монета сделала полный круг по столу и остановилась на ребре перед Доктором.
– А чем ты занят вместо этого? Учишь тупицу, который ноет каждый раз, когда его сажают за книги. За свою никчемную жизнь этот щенок по доброй воле не прочел ни строчки!
В груди Кристофа вспыхнула ярость – во многом из-за того, что в словах Мефистофеля была своя правда. В число его добродетелей прилежание не входило. Все же, когда об этом сказал демон, у Кристофа кулаки зачесались ему врезать.
– Смотрю я на тебя, – заметил Мефистофель, вставая и запахивая плащ, – и вижу все тех же бесконечных нытиков, кому по случайности удалось докричаться до нашего брата: «Дай, дай, дай, дай, дай!»
Фауст резко поднял голову:
– Я ничего не просил у тебя после того, как мы ударили по рукам. – От его голоса Кристофа бросило в дрожь, таким он был уставшим и пустым. – Необязательно сопровождать меня, если тебе в тягость моя компания. Дождись срока и забирай то, что тебе причитается.
– Дурак ты! – с неожиданным жаром выплюнул демон уже у самой двери. Он обернулся так резко, что плащ снова распахнулся. Сверкнула в свете камина золотая вышивка. – Как ты не возьмешь в толк? Если бы мне было плевать, я бы давно оставил тебя! Ты думаешь, я таскаюсь с каждым, кто подписал Пакт? Услышь меня, Иоганн! Я хочу, чтобы ты преуспел. Больше всего в этом мире я желаю, чтобы ты достиг своей цели! Чтобы, когда твоя душа спустится в ад, мы оба знали, что она горит не напрасно!
Он ушел, хлопнув дверью с такой силой, что ветер задул почти все свечи. Осталась гореть только та, что стояла на столе перед Фаустом. Кристоф смотрел на лицо учителя, которое словно плавало в темноте отдельно от тела. Бросилось в глаза, что Доктор уже не молод. Жестокий свет вычерчивал каждую морщинку в уголках его глаз, набрякшие веки и седые волосы на висках.
Оба долго сидели неподвижно. Потом Кристоф вдруг сказал:
– Я буду учиться.
Фауст вздрогнул и растерянно посмотрел в угол.
– Ты все это время был здесь?
Вагнер встал дрожа. Голова гудела, хотелось плакать и кричать одновременно. Вместо этого он подошел к Фаусту и, бухнувшись на колени, схватил его руку. Его трясло от ненависти к Мефистофелю, но еще больше – от ненависти к самому себе, к своей тупости, к ленивой бестолковой голове и неповоротливому уму. Доктору следовало выбрать кого-то другого. Уж точно не подавальщика в кабаке!
Тяжелая рука Фауста опустилась на его голову, погладила.
– Я буду учиться, – упрямо повторил Кристоф. – Я выучу все, даже если на это потребуется сотня лет. Даже если мне самому надо будет продать душу!
Доктор запустил руку ему в волосы и потянул, заставляя поднять голову. Никогда прежде Кристоф не видел его таким серьезным.
– Никогда, – сказал Фауст, – никогда так не говори.
Глава 8
Незаметно пролетел январь, наступило Сретение. Дома матушка всегда покупала в этот день сладкую выпечку, орехи и пряники. Здесь матушки не было, но праздник есть праздник, и к вечеру все домашние собрались ехать в церковь на благословение свечей. Для Агаты Урсула приготовила хорошенькое платье, на воротник и манжеты которого пришила кружево, чтобы смотрелось наряднее. Для себя не выбрала ничего особенного, но надела лучшую шаль и заколола ее старинной медной брошью, которую родители подарили на конфирмацию. С того дня, как Агата чуть не убила Урсулу, их отношения на удивление наладились: одна больше не поднимала руку на воспитанницу, а другая старалась вести себя, как хочет нянька.
Внизу их уже ждали остальные, разодетые в пух и прах. Полные груди кухарки распирали расшитый разноцветными нитками корсет. Свои золотистые волосы Берта заплела в косы и уложила на голове короной, заколов шпильками и накинув сверху шерстяной платок. На Хармане был теплый добротный плащ и сапоги из хорошей кожи. Ауэрхан, не изменивший своей привычке облачаться во все черное, поправил перчатки и молча кивнул. Кристоф Вагнер прятал руки в меховую муфту и недовольно сопел, пуская облачка пара.
У парадной двери выстроились трое одноконных саней, в каких пассажиру полагается сидеть впереди, а кучеру – сзади, на узком высоком сиденье. Такие обыкновенно используются для зимних гонок. Берта ахнула и весело захлопала в ладоши:
– Ну, Ауэрхан! Вот это подарок! Давненько меня не катали с ветерком!
Она повернулась к Урсуле, желая разделить с кем-то радость, но та замешкалась. Уже смеркалось, и под дугами саней болтались зажженные фонари.
– Не опасно ли быстро ехать в темноте?
Берта фыркнула и первая уселась в санки.
– Вот уж не думала, что ты такая трусишка!
– Она права, Урсула, – глубокий низкий голос Ауэрхана эхом разнесся по двору. – Такая осторожность делает вам честь, но если будете всего бояться, так и просидите всю жизнь за шитьем.
Замечание попало в цель, хотя Урсула старалась не показать этого. Ей предстояло выбрать себе возницу, но она слишком долго топталась в нерешительности на снегу. Тем временем Агата, закутанная в шубу и платок, как детская куколка, уже вскарабкалась на скамью перед господином Вагнером. Тот управлялся с поводьями на диво весело и непринужденно. Пока Урсула колебалась, Берта вытребовала себе Хармана. Ничего не оставалось, как только ехать с управляющим.
Сиденье саней было обито мехом, и еще одну меховую накидку девушка нащупала рядом с собой. Должно быть, зверь давно распрощался со своей шкурой, потому что та не сохранила даже запаха. Накинув ее поверх плаща, Урсула вмиг согрелась. Над ее головой покачивались вожжи. Она чувствовала Ауэрхана спиной, и ей мерещилось, что он огромен и страшен, что голова его достает до макушек елей.
Против ее ожидания кони не двинулись шагом, а рванули с места, взвихрив снежную крупу. Сани летели вперед, слегка подпрыгивая на ухабах. Темнота и скорость прятали лес, превращая его в широкую белую полосу снега и черную – деревьев. Ветер дул в лицо, и очень быстро кожа стала гореть. Урсула прикрыла накидкой нос и подбородок и задрала голову к небу. В отличие от леса, звезды плыли над ними медленно и степенно. Одни – крупные и яркие – сверкали, точно камни, какими расшит лиф придворной дамы, другие казались мелкими, как мука, что оставляет след на фартуке Берты.
Кухарка весело смеялась впереди, и Урсула позавидовала ее легкости и задору. Справа Кристоф Вагнер громко свистнул, и его лошадь понеслась быстрее, так что Агата завалилась на спину в санях, показав небу подошвы своих башмаков. Ауэрхан тоже не хотел отставать: над головой Урсулы просвистел хлыст, и хотя он едва коснулся спины лошади, та рванула вперед так, что у Урсулы дыхание перехватило. Сани накренились, и на мгновение показалось, что сейчас она вылетит на снег. Где-то захохотал Харман. Урсула зажмурилась, а затем заставила себя поднять голову. «Смотри на звезды, – велела она себе. – Они никуда не спешат».