Демоны делали Агату Агатой. С каждым новым уроком, с каждым полученным знанием она чувствовала, как внутри нее растет что-то огромное. «Однажды, – думала она, лежа в кровати, – оно станет больше, чем я, и тогда мое тело больше не будет моим телом. Оно разорвется на тысячи мелких клочков, которые устремятся к небу, чтобы занять свое место где-нибудь в созвездии Пегаса».
Книги и штудии были ответом на все ее вопросы. Агата опасалась как уныния, так и чрезмерного веселья – этому ее учил Ауэрхан. «Оставайся сдержанной, – говорил он. – Заполняй свою голову мыслями, а не чувствами. Плети паутину собственных теорий, проникай разумом в формулы, не останавливайся. Каждый лишний час сна отнимает у тебя драгоценное время, которое можно было посвятить урокам». Иногда голос Ауэрхана становился ее собственным голосом, а ее руки превращались в его руки – тогда она засыпала спокойным мирным сном без сновидений.
Урсула ни о чем не жалела.
То самое Сретение 1602 года переменило все. Жизнь обрела новые краски. Наутро после праздника девушка достала из сундука отрез изумрудного шелка, раскроила его и принялась шить. Она испортила ткань тут же: слишком близко поднесла к свече, чтобы рассмотреть стежки, и не заметила, как шелк занялся. На следующее утро изумрудная материя, нетронутая, ждала ее в сундуке. Сколько Урсула ни портила ее, сколько ни дырявила ножницами и ни ошибалась в крое, каждое утро шелк лежал на своем месте. До тех пор, пока она не сшила из него платье.
Почему-то первым, кому ей захотелось показать готовую работу, был Ауэрхан. Не Агата, днем редко покидавшая библиотеку или кабинет своего опекуна, не Берта, которая любила обновки не меньше самой Урсулы, и даже не Харман, который с той ночи относился к ней с какой-то особенной бережностью. Урсула нашла демона в саду. Он любовался весенним солнцем, нежным, как персиковый цвет. Сквозь снег пробивались первые пучки травы, мокрой и взъерошенной, как собака, попавшая под дождь.
Ауэрхан вежливо и внимательно оглядел Урсулу с ног до головы, изучил вышивку на лифе и кружево на рукавах.
– Хорошо, – прозвучал его вердикт. – Но вы сумеете лучше.
– Я знаю. – Урсула не лгала. Она считала, что это платье – лишь первый шаг к ее триумфу. Пройдет совсем немного времени, и жены бургомистров и членов совета, герцогини и любовницы королей выстроятся в очередь за ее работой.
Они пошли прогуляться по саду, но вскоре Урсула замедлила шаг. Ауэрхан поинтересовался, чем она обеспокоена.
– Скажите, я… продала душу дьяволу? Поэтому у меня все получилось?
Ее спутник поднял брови. Урсула не знала, не оскорбил ли его этот вопрос.
– Когда, по-вашему, вы это сделали? – вежливо уточнил Ауэрхан.
– Когда отправилась на пляски. Когда не ушла, увидев ваши…
Она вспомнила нечисть со звериными головами, стрекот костей и тяжелый кислый запах вина.
– Урсула! – Голос у него был такой мягкий, что в нем хотелось утонуть. Ауэрхан никогда не прикасался к ней первым и держал пристойное расстояние во время беседы. – Поверьте старому демону. Невозможно продаться, как вы изволили выразиться, дьяволу и не заметить этого. Поинтересуйтесь как-нибудь у господина Вагнера, когда у него будет настроение. Сие действие сопряжено с большим количеством бюрократии и длительными переговорами. Мы же не на рынке, в самом деле. К тому же, чтобы что-то продать, заинтересованность должны проявить обе стороны.
Поразительно, как одна фраза может успокоить и обидеть одновременно. Ауэрхан снова протянул ей руку, предлагая продолжить прогулку.
…То утро положило начало их рассветным вылазкам, о которых не знала ни одна живая душа. Урсула и Ауэрхан встречались в саду, едва начинался день. Ей хотелось знать больше о его жизни, но любой вопрос, который она могла задать, завел бы ее в тупик. Поэтому они часто говорили на отвлеченные темы: обсуждали последнюю охоту Вагнера или то, как размыло дорогу, восхищались цветущими яблонями или сетовали на дождливое лето… Урсуле льстило деликатное внимание домоправителя, которое, кроме нее, не доставалось больше никому. Разве что господину Вагнеру, но завидовать ему было все равно что завидовать ветру.
Временами ей казалось, что Ауэрхан – единственный, кто понимает ее в этом доме. Кристоф Вагнер обычно не обращал на нее внимания, Харман осыпал непрошеными советами, а Берта то набивалась в подруги, то отстранялась и чаще болтала с Гвиннер, чем с ней… Один Ауэрхан был неизменно учтив и внимателен. Никогда не переходил черту, никогда не допускал грязных шуток в ее адрес. При этом он всегда чутко подмечал любые изменения ее настроения. Однажды спросил, чем она опечалена, и Урсула созналась: ее тяготит мысль, что она так и не выйдет замуж.
– Я должна вырастить Агату. Когда она станет достаточно взрослой, чтобы найти себе мужа, мне уже будет далеко за двадцать. Даже с хорошим приданым я мало на что могу рассчитывать, учитывая мое происхождение…
Об этом легко забыть, когда живешь в роскошном поместье, каждый день ешь досыта, а в твоем сундуке никогда не заканчиваются запасы парчи и жемчужных нитей. Но кое-что не изменят ни роскошные одежды, ни смазливое личико. Родственники палачей обречены искать суженых себе под стать. Никто не желает с ними знаться, кроме других палачей. За счастье почиталось выйти замуж за кого-то из других «грязных» гильдий, вроде мясников или кожевников.
– Палач нынче – самый нужный в государстве человек, – напомнил ей Ауэрхан. – Взять, скажем, ныне покойного, но при жизни вполне благополучного Йорга Абриеля[12] из Шонгау. Он нажил целое состояние, прославившись как превосходный ведьминский дознаватель. Достаточно было одного его слова, чтобы подсудимую отправили на костер.
Урсула передернула плечами. Иногда, когда отец возвращался домой, от него пахло потом, дымом и кровью, как в лавке мясника.
– Сколько таких, как Йорг Абриель?
– Поверьте, со временем их будет все больше.
Втайне она рассчитывала, что однажды Ауэрхан сделает ей предложение. Урсула была уверена, что ежеутренние прогулки и разговоры, его обходительное обращение – это все не просто так. Конечно, пришлось бы отказать. Никакие молитвы не спасут ее, стань она женой демона… Но тот Ауэрхан, с которым она бродила по саду, вздрагивая от росы, так ни разу и не заикнулся о свадьбе.
Он никогда не вел себя неподобающе. Только в ее снах. Поначалу во сне демон представал перед ней таким, каким она видела его изо дня в день: опрятно одетый, подтянутый, с непроницаемым лицом. Но чем ближе он подходил, тем сильнее менялся. Потом он кусал, а не целовал ее губы, тело его покрывала шерсть, а длинный язык проникал в такие глубины, о которых сама Урсула не догадывалась. Кожа ее горела под его руками, полыхала от укусов. Ауэрхан вторгался в нее, такой горячий, что она вскрикивала. Это всегда было больно и жарко. Урсула просыпалась в поту и бежала вниз, чтобы убедиться, что Ауэрхан не изменился. Вот он, совершенно обычный, без копыт и хвоста…
Она ждала ночи и боялась ее. Однажды, когда сны стали изводить ее слишком часто, решилась поговорить с Агатой. Не найдется ли в книжках ответа, что делать, когда тебе постоянно кто-то снится? Агата, сидя над очередной рукописью, подняла на нее свой темный изучающий взгляд и переспросила:
– Хочешь, чтобы он перестал?
У Урсулы пересохло во рту. Она кивнула, надеясь, что Агата не станет допытываться, о ком речь. Но Гвиннер только опустила взгляд обратно на текст и дернула уголком губ.
– Попроси его.
– Что?
Агата вздохнула:
– Не хочешь, чтобы он тебе снился, – попроси не делать этого.
Никогда в жизни Урсула не отважилась бы сказать такое в глаза Ауэрхану. Да и откуда он мог знать, какие блудливые мысли приходят ей в голову! Он сам когда-то объяснял ей, что демоны не искушают людей: те грешат самостоятельно, достаточно лишь подождать. Все же, перед тем как отойти ко сну, вместо молитвы она пробормотала: «Ауэрхан, прошу тебя, перестань мне сниться». Радуясь, что никто не услышал ее, Урсула уснула.
Она проспала всю ночь и встала отдохнувшая и свежая. Так повторялось ночь за ночью, и к Урсуле вернулось чувство, что тело снова в ее власти. Ушли страх и стыд, но с ними ушло и нечто другое: ожидание. Раньше всякий раз, опуская голову на подушку, она дрожала в предвкушении. Ненавидела себя за это ожидание, но ничего не могла с собой поделать. Теперь же ей казалось, что ее подогревают на медленном огне. Тело требовало то, что у него отняли. Оно хотело Ауэрхана.
Однажды Урсула от отчаяния даже позволила Харману себя поцеловать. Это случилось на конюшне, неуклюже и глупо. В тот же вечер она попросила мелких бесов наполнить бадью, залезла туда и терла кожу, пока та не покраснела. А потом расплакалась. Она никому не могла этого рассказать. Не было никого, кто стал бы слушать.
С Гвиннер было что-то странное. Временами Урсуле казалось, что в девчонку вселяется какой-то дух – быстрый, молчаливый и кровожадный, который только прикрывается лицом милой девочки. Затем это глупое чувство проходило так же, как наступало. Урсула только ругала себя за трусость.
С Бертой дела обстояли еще более странно. Сперва они неплохо ладили – но ровно до того дня, как кухарка заметила внимание Ауэрхана. Как-то раз Урсула дожидалась Агату с прогулки, стоя у ворот и вглядываясь в сумеречный лес. Вдруг на плечи опустился теплый плащ. Она вздрогнула – не слышала, как Ауэрхан подошел.
– Идемте в дом, – сказал он. – Берта подала ужин.
– Не могу, я должна дождаться Агату. Темнеет. Думаете, стоит пойти поискать?
– Уверен, с ней все хорошо. Она знает здешние леса.
– Иногда мне хочется ее отлупить, – в сердцах выпалила Урсула, соединяя на шее края плаща. От него шел горький перечный запах Ауэрхана.
Демон тихо рассмеялся:
– Нам часто хочется наказать тех, о ком мы заботимся, за то, что они недостаточно ценят нашу заботу… Я буду ждать на кухне. Агата скоро вернется. А если нет – отправьте за ней собак.