– Ты ничего не скажешь господину Вагнеру?
Голос у Урсулы был совсем слабый, как у умирающей кошки. За последние недели она сильно похудела. «Вот оно как, – думала Агата, – сперва младенец высасывает из тебя все соки, а затем разбухает внутри, как хлеб, брошенный в воду».
– Он меня прогонит, если узнает.
Агата не думала, что Кристоф выставит Урсулу за дверь. Его настроение менялось, как погода в мае, и зависело от множества обстоятельств: от того, что он ел, сладко ли спал, не стало ли ему скучно… Скорее всего, он позволит Урсуле остаться, но ей придется безвылазно сидеть в поместье, чтобы никто не увидел живот и не донес властям. Штраф за незаконнорожденного ребенка можно заплатить, но что делать с позором, если известия дойдут до Оффенбурга? Рожать тоже придется тайно, без повитухи, а потом сразу подбросить младенца куда-нибудь или…
Неожиданно для самой себя Агата сдавила плечо Урсулы и слегка встряхнула, чтобы та взглянула на нее.
– Это можно исправить прямо сейчас, слышишь?
Не с первого раза, но Урсула разобрала ее слова.
– Ты знаешь как? – ее голос был едва различим.
«Понятия не имею», – подумала Агата, но вслух бодро ответила:
– Конечно. Завтра мы все уладим.
Глава 14
Она не сомкнула глаз всю ночь. Вспоминала, как в детстве так же до утра лежала в кровати, прислушиваясь к звукам поместья. Тогда Агата выучила каждый шорох, каждый скрип половиц и легко отличала крысиную возню от игрищ мелких бесов. Эти звуки дарили ей утешение и спокойствие. Но Эльвангенский замок молчал тяжелой, каменной тишиной. Он накрывал их, точно огромный колокол.
Урсула спала урывками: часто просыпалась и вставала, доставала ночную вазу, ворочалась с боку на бок, вздыхала. Агата лежала молча и думала, что скажет Кристоф Вагнер, если обо всем узнает. Наверняка сначала разозлится. Для него, как и для тысяч мужчин в этом мире, не существовало последствий. Может, и его отпрыски бродили где-то по земле, хотя сам он уверял, что, не считая времен разгульной юности, с женщинами ложился крайне редко. Насчет Ауэрхана она не была так уверена. Что, если это он соблазнил глупышку Урсулу? Нет, едва ли. Демон сам бы нашел способ все уладить.
Кто бы ни был отцом ребенка, избавляться от плода им предстояло самим. Агата перебрала в уме все известные ей способы вызвать выкидыш. В медицинских текстах, что она читала, это обходили умолчанием. Даже князь Столас, что знакомил ее с полезными свойствами трав, если и упоминал абортивные свойства какого-нибудь растения, то лишь вскользь. Это знание не для высоких ученых умов. Подобным ремеслом владеют лишь те, кто сам не раз попадал впросак: женщины. А женщины не пишут трактатов, они действуют.
О том, как вытравить плод, Агате когда-то рассказывала Берта. «Бери болотную мяту, – говорила она. – Рута тоже сгодится. А лучше всего, если под рукой окажутся пижма, душица, что зовется материнской травой, можжевельник, зверобой, да еще кое-что…»
К пробуждению Урсулы Агата уже подготовилась. Она слышала, как за окном пробуждается Эльванген, похожий на огромный нарыв на теле страны. Как бы худо ни жил город, как бы ни страдал, пока в его стенах обитают женщины, они будут беременеть и рожать – или избавляться от детей.
Урсула просыпалась медленно, точно ночь в замке вымотала ее похуже тряского путешествия.
– Я приготовила нам плащи, – сказала Агата. – Недавно прошел такой дождь, что не удивляйся, если мы встретим Ноев ковчег.
Уже у самой двери Урсула вдруг схватилась за живот, совершенно плоский, а другой рукой дотронулась до плеча Агаты.
– Как думаешь, он может как-то сам исчезнуть?
– Никогда о таком не слышала, – призналась та. – Полагаю, если бы такое происходило часто, женщины не искали бы способ изгнать плод.
Урсула кивнула. Ответ ее не удивил.
Еще два месяца назад Урсуле казалось, что она усвоила урок, который преподал ей Господь. Она была тщеславна и позволяла себе обманываться. За это Бог отправил к ней Зильберрада, который надругался над ее телом. Затем пришел недуг, и Урсула решила, что это еще один урок. Она ощущала болезнь как пиявку, что присосалась к ее внутренностям. Все время клонило в сон, бросало то в жар, то в холод, от запаха кухни мутило, и только квашеная капуста – хрусткая, с привкусом бочки – приносила облегчение.
Урсула знала, что сама заслужила это. Дура! Она ведь мечтала, что ее заметят. Хотела выйти замуж за богача с собственным огромным домом, где она станет хозяйничать, как Агата в поместье. Ее муж не будет вонять кровью и потом, как отец. Не будет приходить домой пьяным и буянить. Он будет умен и красив, как Кристоф Вагнер, и бережлив, как Ауэрхан.
Но когда в поместье прибыл Зильберрад, Урсула на мгновение впустила в свой ум развратную мысль и позволила ей там задержаться. Неспроста ведь она надела свое лучшее платье! Не случайно наклонялась и опускала взгляд! «Женщина, оголяющая себя перед мужчиной, все равно что прелюбодействует»… Эти слова врезались ей в память и не покидали ни днем, ни ночью.
Как оказалось, от него остались не только слова. Урсула чувствовала себя совершенно раздавленной. Если Агата не поможет ей, то не поможет никто. Только зачем это Агате? Они никогда не ладили, а в последнее время особенно сильно отдалились друг от друга. Единственное объяснение, что пришло Урсуле на ум, – девчонка хочет посмотреть, как тело исторгнет плод, и потом забрать его себе, чтобы разрезать и изучить. Если так, подумала Урсула, она не против. Пускай Агата делает, что хочет. Пусть хоть оживит его при помощи своего колдовства, лишь бы этот выродок никогда не приближался к ней.
…Из замка они выскользнули незамеченными, низко надвинув на головы капюшоны, как преступницы. Дождь недавно прекратился, но небо все еще сочилось сыростью. Отовсюду капало: с карнизов, деревьев, крыш. Копыта лошадей утопали в грязи по самые бабки. В воздухе разносился тяжелый колокольный звон.
Город производил гнетущее впечатление. Окна домов были плотно закрыты, а местами целые этажи заколочены досками. Людей на улицах было совсем мало, да и те прятали лица, отворачивались, не желая встречаться взглядом с незнакомцами. Прохожие шагали медленно, точно спящие, шаркали ногами, сутулились. У одного из домов Урсула заметила телегу, накрытую рогожей, из-под которой торчала нога в поношенном сапоге. Рядом с телегой стоял высокий человек в широкополой шляпе, одетый во все черное. Он повернулся, и Урсула ахнула: на нее смотрел ворон с длинным острым клювом. Она поняла, что это всего лишь маска, когда Агата бросила через плечо:
– Это чумные доктора. Не приближайся к ним.
Урсула и не собиралась. Клюв медленно поворачивался вслед за ними, и на мгновение ей показалось, что человек-ворон сейчас подпрыгнет и взлетит, разбивая оловянное небо взмахами крыльев.
На рыночной площади по сравнению с прочими улицами царило какое-никакое оживление. Квохтали куры в клетках, блеяли козы, стучала мерка, которой торговец отмерял муку. Агата спешилась, и по подолу серого платья немедленно разлетелись грязевые капли.
– Жди меня здесь.
Далеко, впрочем, она не ушла – послонялась по рядам, заговаривая то с одной, то с другой женщиной. Лицо ее по возвращении оставалось мрачным. Усевшись в седло, она коротким движением пяток отправила коня вперед. Урсула поехала следом. Она боялась о чем-либо спрашивать. Только когда они пересекли реку по мосту, Агата заговорила:
– Я думала, что женщины знают, к кому обратиться. В любом городке найдется бабка, которая умеет справляться с такими неприятностями. Здесь была Барбара Рюфин, но ее сожгли. Наверняка есть кто-то еще, но все напуганы, никто не хочет говорить. Дочь пивовара посоветовала мне отправляться за городскую стену, там есть лазарет.
Агата вздохнула и откинула капюшон. Черные волосы были не прикрыты чепцом, и тугая прическа из кос с вплетенными в них жемчужинами напомнила Урсуле клубок змей.
Лазарет за стенами города представлял собой небольшое, окруженное лесом двухэтажное здание с пристройкой. Из труб валил густой дым. Окна пристройки были открыты нараспашку. Здесь, в отличие от остального Эльвангена, царило почти радостное оживление. Множество нищих отдыхали, расстелив на мокрой траве одеяла и подставив грязные лица небу без единого солнечного лучика. Выглядели они при этом почти беззаботно. Мужчины и женщины прогуливались вдоль живой изгороди: кто-то опирался на трость, кто-то баюкал руку или подволакивал ногу… Лица со следами оспы, голода, в шрамах – все они несли сюда свою беду, потому что больше нести ее было некуда.
С больными во дворе возился цирюльник[26] – его легко было узнать по фартуку, тазу с окровавленными тряпками в руках и загнанному виду. Помогали ему монахи-иезуиты, должно быть, из местного монастыря. Девушки оставили коней у коновязи. Урсулу замутило от густого запаха немытых тел и болезни. Пришлось прикрыть рот и нос краем плаща. Только решительность Агаты не давала ей повернуть назад.
– Прошу прощения, – обратилась Агата к цирюльнику, – где я могу найти доктора?
Мужчина остановился и бросил настороженный взгляд на Урсулу.
– Пациентов с чумой тут не принимают.
– У нас нет чумы, – заверила его Агата. – Но мне нужно поговорить с врачом.
Урсула убрала с лица плащ, чтобы показать, что кожа у нее чистая, без бубонов. Цирюльник нахмурился:
– Дамочки, сегодня больница принимает нищих, нам и так рук не хватает. Если вы не помираете, лучше приходите через неделю.
При мысли, что ей придется терпеть до следующей субботы, Урсуле сделалось плохо. Уж лучше она спрыгнет с лестницы, чтобы вызвать выкидыш, чем будет ждать так долго! Агата, не привыкшая, что с ней спорят, ответила:
– У нас безотлагательное дело. Я заплачу вам рейхсталер, если проводите меня к доктору, а ему – три талера, если даст то, что я попрошу.