Насмелился мальчишка, пошёл на другой день к Щуру, положил хлеб у подножия и попросил о защите. Ветерок над ним прошелестел, и послышались Степашке такие слова: «Я Щур! Я великий Щур! От врагов тебя за-щи-щу!» Холодок в животе у мальчонки образовался, развернулся он и пошёл прочь от того места.
Ну, после забылось всё это. Солнышко светит, травка под ноги мягким ковром стелется, ветки деревьев ласково макушку гладят. Хорошо!
За то время, что на заимке рос, — а уж годок пролетел! — Стёпка окреп, подрос, разговорчивым стал. А тут собрались они в деревню съездить. Всё ж таки хочется и с народом пообщаться!
Приехали, остановились у тётки Зарины, как водится. Стёпушка на улочку вышел, а там уж ребятня ждёт. Давай пытать его, какое, мол, житьё с дедом? Каково на заимке жить, не страшно ли? Споначалу мальчишка оробел, а потом ничего, отошёл, рассказывать начал, до чего в лесу интересно. Тут один из ватаги ткнул в Чурашку, что за пазухой притаился:
— А что это там у тебя? Кукла что ль? Али ты девка, чтоб играться?
Ну, смеяться стали, знамо дело, подначивать. Тут Стёпка и скажи:
— Это мой личный охранник, маленький Чур.
Попритихли насмешники, удивились. Ни у кого из них, вишь, такого не было.
— Покажь, взаболь[98]? — старшой смиренно спросил.
— Показал бы, — отвечает малец, — да после ваших насмешек, Чур не имеет охоты знакомиться с вами.
Тут ватажники и вовсе отступились. Знамо дело, воля Чура велика, его лучше не дразнить. Посопели малость и разошлись. А Стёпка до избы поспешил. Вечером Иваныч давай спрашивать, что, мол, случилось, почто так скоренько вернулся? Внук и поведал ему всё, как на духу.
— Ну, верно всё сказал, Степан, — негромко дед говорил внуку, — нечего каждому урекать[99] да учить тебя, как жить да с кем дружить. А ты, поди, расстроился?
Внучек голову склонил.
— Ничего, Стёпа, не та дружба, в которой кланяешься, а та, в которой опираешься.
Наутро набрали они, что надобно, и домой отправились. По дороге внук и молвит:
— Деда, а кто ж корову и козу наших сторожил? Как они не доены там?
— Э-э-э, — ухмыльнулся Иваныч, — а на что Чур? Я ж попросил его перед уходом, чтоб охранял!
Воротились они на заимку и покатились денёчки далее. Степашка ещё шибче привязался к своему братцу названному, Чурашке. Встанет, бывало, поутру и первым делом с ним здоровается:
— Поздорову ли ты, братец Чурашка? Как ночку ночевал, какие сны видывал?
Ну, и всякое такое выспрашивает. А после всё рассказывает про себя. Иваныч на это лето стал мальчонку с собой брать, по лесу водить, тропы показывать. И на озерцо водил. Учил, как из прутьев ловушку для рыб изготовить. Где медок брать и сколько можно, чтоб пчелиный народец не обидеть. Как Медовую Бороду ублажить, чтоб не супротивничал, а помогал. Где травка растёт съедобная, да как сподручнее рвать такую, чтоб росла она далее, не пропадала. Где камешек лежит, который в огне горит. Многое чего поведал ему в то лето Иваныч, секреты, что от других таил, всё внуку открывал.
— Запоминай, Стёпушка, да сильно обо всём не рассказывай, потому как это наши секреты, родовые.
Вот как-то раз возвращались они под вечер до дому, а тут птичка над ними лётает, не отстаёт. А после и вовсе на плечо Стёпке присела и щеки коснулась клювом.
— Ох ты! — озабоченно вскрикнул дед. — Кабы беды не случилось! Поторопимся, внучок!
— А что такое? В чём кручина?
— То не простая птичка кружит над нами. Прозывают её щур! Гнездо у неё недалече от нашей заимки, иной раз я подкармливал эту птаху. Она, что Щур-охранник также предупреждает об опасностях.
Поспешили они к заимке и не напрасно! Корова, вишь, отвязалась, да и забрела в топь. Насилу вытащили! После этого Иваныч приболел. Видать остудился в болотной водице, кикимора[100] осерчала — не дали коровкой полакомиться. Дня три метался в лихорадке. Стёпка ничего, не испужался. Деда лечил, как тот обсказал — траву заваривал, мёдом натирал. Корову и козу доил, на пастбище их отводил. В общем, за хозяина был и вполне с этим справился.
На третью ночь жар у Иваныча спал, и он крепко заснул. Ну, и малец умаялся и прикорнул рядышком тоже. Проснулся Стёпка под утро в тревоге, а что к чему не поймёт. Слышит, пёс воет, мечется. Ухватил он Чурашку и в двери кинулся. Отворил, видит тени мрачные посередь двора выросли. С двумя тенями бьются два богатыря, а третья тень, чуть поменьше, крадётся к дверям избы. Страшно мальчонке, а всё ж не сробел, выскочил на крыльцо да как крикнет во весь голос:
— Чур, защити меня! — и Чурашку бросил изо всех силёнок прямо под ноги тени неведомой. Кукла деревянная в тот же миг превратилась в богатыря невысокого, но ловкого. Кольчуга на нём посверкивает, шлем сияет звёздочкой, а в руках, слышь-ка, меч лунный. Размахнулся защитник рода и давай кромсать ворога-нечисть. Застонал, заметался гость непрошеный, морок ночной, да супротив[101] меча лунного никто не устоит! Вмиг расправился Чурашка с посланцем тьмы, а после вновь превратился в деревяшку и подкатился к ногам мальчишки. А два богатыря превратились в Чуров-оберегов, что крыльцо держат.
Стихло всё. Стёпка Чурашку поднял, смотрит, кое-где вмятинки да полоски на нём остались. Не почудилось, знать, битва, вправду всё было! Погладил он тело деревянное и молвил:
— Спасибо тебе, Чур-защитник!
Тут ветер поднялся и до Стёпки донеслось: «Я — Щур! От врагов защищу-у-у-у!»
Вскоре небо посветлело, над избой птичка щур вспорхнула, песенку завела. Отступила мгла в очередной раз.
Иваныч, как проснулся, рассказал внуку сон странный, в котором Чурашка бился против тёмного гостя и победил. А Стёпушка деду поведал о том, что сам видел во дворе.
— Это черти были, — объяснил дед, — те, кто переступил черту, нарушил законы людские и божьи, запутались и злое приняли за хорошее. В них света нет, тьма одна, ходят они по ночам, людей ищут, хотят свет у них забрать. Завидно им и холодно, поди-ка.
Подивились дед с внуком на то, что увидели — один во сне, другой воочию — и порешили, что пора обойти Щуров-сторожей, отнести им подаяние, сказать, что помнят пращуров своих. Так и сделали. А охранителей избы — Чуров поясным поклоном поблагодарили да словами добрыми.
История эта незнамо как разлетелась по свету. С той поры, когда нарождалось дитя, вырезали ему деревянного Чурашку, чтобы охранял он деток от всякой нечисти. Норовили из берёзы, а то из рябины сладить. Чуть заплачет дитё, так матушка сразу ему под бочок охранителя положит, тот и успокоится враз.
Давно это было и кажется небывальщиной ныне, но ведь и по сию пору любой человек в минуту опасности или страха первым делом то крикнет, то мысленно скажет: «Чур, меня!» И Чуры охраняют! Потому как вера пращуров наших сильна была и пришла к нам через века.
Потапыч умолк, подбросил дровишек в костёр, подлил в кружку горячего и стал набивать трубочку. Пацанята смотрели на огонь, и каждому из них представлялся Стёпка с Чурашкой в руках. Такие резные охранники-куклы в каждой избе водились. И хотя о Чурах рассказывали им и дома, но сейчас, в ночном, у реки они особенно остро ощущали связь с ушедшими в небытие. Теми, кто по сию пору стоял на защите живых.
Шиловы саночки
Сельцо стояло на реке, слышь-ка, чуть повыше нашего. И жил там дедок по прозванию Шило. Не то, чтобы он по сапожному делу мастером слыл или, скажем, по дереву ладил что-то. Просто любил он вставить словцо с усмешкой о ком-либо. Бывало, выйдет на круг девица ладная, ведёт танец павой, а Шило возьми и скажи:
— Хороша! Нет слов, как хороша, да больно росточку маловата! Ну, чисто карлица!
Девка, понятное дело, смутится и в сторонку спрячется. Или покажет мужик изделие деревянное, красоты невиданной. Все в изумлении, а дед и тут встрянет:
— Оно, конечно, красота, да только такую безделицу мой прадед ладил забавы ради! В избе вон, за печкой валяется!
Ну, знамо дело, не привечали Шило. Под разными предлогами отказывали от дома. А тому, как с гуся вода, токмо похохатывает:
— Правда глаза колет!
Как-то раз осерчал на него сосед за слова язвительные да и говорит:
— Ежели ты такой умелец, Шило, то изладил бы вещь чудную, невиданную. Вот мы бы и подивились!
— А что, я могу! Ахнете все! — бросил в сердцах и ушёл в избу. А на печи отошёл малость и призадумался, чем народ удивить-порадовать. Сам-то он больше по рыбному делу ловчил. Рыбалил, значит. Семьи у него не было. Жена в родах померла, а детки один за другим на погост ушли. Кто от болезни, а кто по шалости. Так и бедовал один. Крутится Шило ночью в однова на печи, и тут на ум пришла ему просьба ребячья. Сынок его младшенький перед смертью всё просил на саночках прокатиться. Да не на простых, а на таких, чтобы сами ехали, а где надо, так и летели. Покряхтел дед, самокруточку покурил и решил за советом сходить к ведунье. Жила одна бабушка на краю села, знахарила помаленьку, людям помогала советами.
Вот к ней и решил он сходить. У всех на виду не пошёл, а пустился задками, вдоль речки. Пришёл к избушке, почесал макушку и стукнул в двери три раза. А в ответ тишина. Шило дверку толкнул и спрашивает:
— Есть в избе кто аль нет?
К порогу токмо котище выскользнул чёрный. Стрельнул зеленющими глазами на пришлого и сел напротив. Ну, поскольку хозяйка голос не подала, устроился дед на скамеечку под окно и дожидается. Уж дело к вечеру, а ведуньи нет как нет. Собрался Шило до дому идти, а тут бабушка и показалась из лесу. Несёт котомку полную трав разных. Шило, знамо дело, подскочил, чтоб подсобить. Та его в избу пригласила, за стол усадила, накормила, напоила да и спрашивает:
— Почто на ночь глядя пришёл, любезный? Али беда какая принудила?