— Нигде Ясного Пятнышка я не встретил. Видел только старика со старухой, несли они котлы с рыбой на болото к Черной Вараке. Там вежа стоит, а кто в ней живет, не знаю — все щелочки, все дырочки тиной залеплены.
Обо всем догадалось Солнце. Послало оно своего сына Бурю к Черной Вараке. Дунуло, грянуло, затрещало, всю вежу по бревнышкам разметало. Нырнули в трясину детеныши, а Синяя Тень на кочке сидит, от страха дрожмя дрожит.
Долго смотрело на нее Солнце. Под огненным его оком растаяли длинные ее косы, жабьими лапками стали руки, синие глаза выпучились и помертвели. Сама она съежилась живот да голова остались. Куда только красота девалась?
— Так ты выполнила мою волю? — наконец молвило Солнце. — Не дочь ты мне больше. Отныне ты болотная старуха по имени Оадзь, живущая хитростью и коварством. Так пусть же все видят твою черную душу, пусть страшится и бежит от тебя все живое.
Дальше поехало по небу Солнце. Осталась Оадзь сидеть на кочке, с места сдвинуться не может, молча рот до ушей разевает.
Тут как раз Рыбак и Ясное Пятнышко котлы с варевом принесли. Обрадовалась Оадзь, жабьей лапкой к себе Рыбака манит.
— Брю-брю-брю! — говорит. — Иди, пожалей меня, мой милый!
Глянул Рыбак на болотную старуху, со страху попятился и уронил котлы в трясину. Схватила его Ясное Пятнышко за руку, и убежали они с той Черной Бараки домой без оглядки.
Ну, снова с той поры зажили они хорошо. Рыбак с женой рыбу ловят — всю домой несут. Акканийди сети сушит, очаг разжигает, варево варит — отцу с матерью помогает. Большая стала.
Вот раз приходит Рыбак домой и говорит:
— Смотри, жена, я золотой камешек на берегу нашел — весь блестит.
Посмотрела Ясное Пятнышко и узнала обломочек от золотого печка старшей своей сестры Золотой Песчинки. Говорит мужу:
— Брось этот камешек в озеро на глубокое дно. Беда нам от него будет.
Многое, очень многое знала Ясное Пятнышко.
Но не послушался Рыбак жены, говорит:
— Не стану я золото на дно озера бросать. За него люди знаешь что дадут? Стадо оленей, новую сеть и новые котлы! Я лучше пойду еще поищу.
Пошел он по берегу, под ноги смотрит. Нашел еще обломочек, потом еще. Полную кису[6] золотых камешков набрал. А все дальше вдоль берега идет, остановиться не может — такая жадность его душу обуяла. Весь день шел, пол-озера обошел, а к вечеру привели его золотые обломочки к каменной горе. Дальше и пути нету. Топчется Рыбак, а домой не ворочается. Где блеснет в горе золотинка — ножом выбивает. Стукнул раз, другой, третий — вдруг раздвинулась перед ним гора, и видит он: стоит красавица в золотом печке, на ногах канежки рубиновые, глазами изумрудными посверкивает.
— Знала я, что придешь мне служить, — говорит. — Вон моя отметина у тебя на лбу. Полюбился тебе желтый камень, что ж — добывай его. Вон сколько его у меня!
И показывает золотой рукой на каменные глыбы. Тут и кирка лежит, и вода бежит, и лоток для промывки стоит. Ухватился Рыбак за кирку, давай камень дробить. Набил полный лоток, промыл водой — золото на дне лотка блестит.
Он снова за кирку, снова камень дробит, в лотке промывает, золото в кучу складывает. И не чует, что закрылась каменная гора, не видит, что свет небесный померк, темные своды нависли. Стоит перед ним Золотая Песчинка, изумрудами посверкивает, знай Рыбака подгоняет:
— Работай, старик, работай!
А он и сам старается изо всех сил. Намыл кучу золота выше головы, а все мало ему, все киркой машет. Только нет уже прежней силы в руках, ноги дрожат, подкашиваются. И не камень летит из-под кирки, а искры рассыпаются во все стороны.
Опустил старик кирку, дух перевести, тычет его пальцем Золотая Песчинка:
— Ты что! Пришел служить, так служи!
Взмолился Рыбак:
— Сил моих больше нет. Мне бы только золото с собой унести.
Топнула ногой Золотая Песчинка, так что гул подземный пошел.
— Никто еще отсюда золото не уносил. Гляди! — и рукой вокруг повела.
Огляделся Рыбак — сколько видит глаз, груды золота светятся вокруг, и лежат возле них кости человеческие.
Ждала Ясное Пятнышко мужа два дня — не идет Рыбак домой. На третий день говорит она дочке своей Акканийди:
— Не послушался меня старый — видно, стряслась с ним беда. Пойду его выручать. Либо выручу, либо сама пропаду. Если не вернусь до завтрашнего утра, — открой сундук, достань солнечный наряд. Сбрось меховую рубаху, надень шелковый печок, сбрось кожаные чулки, надень алые канежки. Иди в том наряде к каменной горе, поднимись на ее голую вершину, разожги там костерок из травы и мха и сожги на нем пальчик, что я тебе дам.
Отломила Ясное Пятнышко мизинчик с левой руки и дала дочке своей Акканийди.
— Останется в огне белая косточка, спрячь ее под левую пятку в алую канежку. Прилетит тут Пейвальке — Солнечный Луч, станет тебя спрашивать. Ничего ему не отвечай, проси только, чтобы взял тебя с собой, когда домой полетит.
Так сказала Ясное Пятнышко, простилась с дочкой и пошла по береговой тропке прямо к каменной горе.
Ждала Акканийди свою мать день и ночь до самого утра — все глаза проглядела. Не вернулась Ясное Пятнышко домой. Открыла Акканийди сундук, достала солнечный наряд, нашла. Все ей в пору пришлось — и блестящий печок, и алые канежки. Пошла Акканийди по той же тропке, что мать ушла, по ее следочкам. Дошла до каменной горы, взобралась на голую вершину и костерок разожгла. Положила она заветный мизинчик в огонь, и когда осталась белая косточка, спрятала ее под левую пятку в алую канежку.
Тут Пейвальке — Солнечный Луч прилетел поглядеть, кто тут костерок жжет на голом месте? Увидал Акканийди, обрадовался. Говорит:
— Ты ли это. моя сестрица Ясное Пятнышко? Откуда ты гут взялась?
Не отвечает ему Акканийди, как мать велела. Просит только:
— Возьми меня с собой, Пейвальке — Солнечный Луч, когда домой полетишь!
— Что же ты, сестрица, неужто летать разучилась?
Не отвечает ему Акканийди, просит только: возьми да возьми!
Подхватил Пейвальке девушку на руки, вознес над землей и полетел с нею к отцу своему Солнцу.
— Смотри, — говорит, — отец, вот меньшая твоя дочь Ясное Пятнышко!
Посмотрело Солнце на Акканийди, головой покачало. Спрашивает:
— Кто ты, девушка, на Ясное Пятнышко похожая?
— Я — Акканийди — матери своей дочка. Ушла моя мать в каменную гору отца выручать, да там и пропала. А мне велела надеть солнечный наряд и отнести тебе все то, что от нее осталось.
Сняла Акканийди канежку с левой ноги, подала Солнцу. Увидело Солнце родную косточку, догадалось, что нету уже на свете Ясного Пятнышка. Застонало оно, стало звать детей своих Ветры, Гром и Тучи. Примчались Ветры, затянули Тучи небо, грянуло, грохнуло, затрещало. Расколол Гром огненным рогом надвое каменную гору. Видит Солнце — стоит в проломе Золотая Песчинка, со страху двинуться не может. А вокруг нее лежат кости человеческие.
Долго смотрело Солнце на Золотую Песчинку. Под гневным оком его расплавился ее золотой печок, стали копытами рубиновые каньги. Изогнулся хребет горбом, голова в плечи вошла, и все тело ее обросло бурой шерстью. Куда только красота девалась?
— Так ты выполнила мою волю? — наконец молвило Солнце. — Не дочь ты мне больше. Отныне ты — подземная старуха злая и ненасытная по имени Вагахке. Пусть же все видят твою черную душу, пусть страшатся и бегут от тебя люди.
— А ты, Акканийди, останешься со мною, будешь Ясным Пятнышком, моею дочкой нежной и кроткой. Сделаю я тебя бессмертной, научу летать и согревать своим теплом все живое.
Сказало так Солнце и поехало в своей карете дальше по небу. Поспешил за отцом сын Пейвальке — Солнечный Луч с девушкой Акканийди, полетели Гром и Тучи.
А Вагахке топнула со злости копытом, да так, что гул прошел по земле, и гора над нею сомкнулась...
Когда это было? Давно, так давно, что никто не упомнит. Только с той поры рыщет по свету ненасытная Вагахке в поисках добычи. Бегут от нее люди, не то схватит и унесет в свою каменную гору.
А хитрая старуха Оадзь живет на болоте, как велело Солнце. Поет она по ночам свою песню, заманивает прохожих. Кто заслушается, подойдет поближе — того схватит жабьими лапками и утащит в трясину. Днем хоронится болотная старуха в тине, чтобы ее никто не увидел. Боится она Солнца, боится Солнечного Луча-Пейвальке, а пуще всего боится нежного взгляда Ясного Пятнышка — Акканийди.
Видишь, вон меж еловых веток девичье личико круглое и румяное теплом дышит? Это она — Акканийди — Ясное Пятнышко, это ее печок блестит шелковый паутинкой, ее канежки из ягод морошки в траве алеют. Жаркими глазами смотрит она на землю. Любит она все живое, всех жалеет, всех согревает — матери своей дочка.
Хозяйка Травы
Вольно ходят по широкой тундре дикие олени. Мать-важенка,[7] Хозяйка Травы, деревья, ягель[8] и травы охраняет, в Синь-озере воду сторожит, чтобы вволю было еды и питья зверям, птицам и людям. Сынок Олешка — Золотые Рожки то скачет-носится по зеленому раздолью, то в небо взлетит — светит месяцем молодым. Наставит на мать золотые рожки — вот-вот забодает. Она тронет его замшевыми губами за бочок, он прижмется к ней, глаза закроет и сосет-сосет материнское молоко.
Шел как-то мимо по лесному болоту Тала-Медведь.[9] Сел на кочку, увидал сквозь ельник Хозяйку Травы, сам себя пожалел:
— Ой, бедный я! Померла моя Талахкне, ушел от меня сын Tалашка! Один живу, как старый пень. Мне бы в жены Хозяйку Травы, — и облизнулся.
Пошли по болоту пузыри — пых-пых, заворочался кто-то под кочкой, забрюзжал:
— Брю-брю! А мне бы Олешку — Золотые Рожки для дочки моей Остроглазки!
— Это кто там голос подает? — взревел Тала и на месте подскочил.
— Это я, Оадзь — болотная старуха. Сиди, сиди Тала-Медведь, гостем будешь!