Вылезла Оадзь из болота, вся в зеленой тине. Лапки тоненькие. глаза выкачены, рот до ушей. Паук не паук, кузнечик не кузнечик, жаба не жаба. Одно слово — кикимора.
— Брю-брю, — говорит. — Близко ходит Хозяйка Травы, а попробуй возьми ее, Тала-Медведь. Живо примчится муж ее — огнерогий олень Мяндаш-Гром. Весь белый, черная голова воздета высоко. На невидимых крыльях летит. Топотом копыт оглушит, рогами-молниями ослепит, ливнем небесным зальет. Будешь слеп, глух и нем.
Почесал Тала в затылке. Хоть и не простой он медведь, а дух лесной, но с Громом небесным ему не тягаться.
— Хва-хва, — смеется Оадзь, — испугался? Не робей! И на Гром небесный управа найдется. Подставляй ухо!
Шепчет Оадзь, учит Талу, как огнерогого оленя хитростью взять, тина у нее изо рта брызжет. Велит затаиться, ждать пока прилетит с грозою Мяндаш-Гром. Будет он в небе играть, огненными рогами сверкать, копытами греметь, а как прольется дождем - всю свою силу земле отдаст. И падет он тогда на вершину Зеленой Вараки и заснет богатырским сном. Тут уж, Тала-Медведь, смотри не зевай!
Сказала так и бултых в трясину, только пузыри пошли. Поплелся Тала-Медведь домой, залез на печку, брюхо греет, лапу сосет, ждет. Тут взыграла гроза, загремел гром, засверкали молнии. Вскочил Тала, схватил вангас,[10] схватил цепи железные, побежал к Зеленой Вараке. Взобрался на вершину, засел за елкой, ждет, пока весь дождь прольется.
Затих дождь, громыхнул последний раз Мяндаш-Гром, прыгнул с неба на вершину Вараки и спать повалился. Лежит на земле, спит, ничего не слышит.
Подобрался к нему Тала-Медведь, вангасом белую шею ему стянул, цепями ноги опутал, взвалил на спину и понес домой.
Проснулся огнерогий олень, рванулся, цепями загремел, а вырваться не может. Втащил его Тала в бревенчатый амбар, свалил у стены, дверь закрыл и пудовый замок повесил.
Лето миновало, зима прошла, весеннее солнце выехало на небо в своей кереже, огненным оком землю палит. Самое время Грому загреметь, дождю пролиться. Но не летит, не гремит Мяндаш-Гром. Все глаза проглядела Хозяйка Травы не видать, не слыхать огнерогого оленя. А ежели Гром не гремит дождь не идет, дождь не идет — земля не родит, земля не родит — трава не растет, лист на деревьях сохнет. Худо всему живому.
Прибежали к Хозяйке Травы полевые мыши, плачут:
— Все-то мы былинки изгрызли, все корешки сжевали. Чем теперь деток кормить, не знаем. Выручай, Хозяйка Травы!
Прискакали из лесу белки, плачут:
— Все-то мы шишечки посбивали, все орешки пощелкали. Чем теперь деток кормить, не знаем. Выручай, Хозяйка Травы!
Прилетели со всех сторон птицы, плачут:
— Все-то мы зернышки пособрали, всех мошек поклевали. Чем теперь деток кормить, не знаем. Выручай, Хозяйка Травы!
Рада бы Хозяйка Травы выручить всех, да не может. У самой зеленой травинки во рту не было давно. И Олешка-сынок не скачет, не играет, взобрался на небо, опустил понуро золотые рожки, ждет материнского зова. А Хозяйка Травы только вздыхает — нет у нее молока для любимого сына.
Вот говорит она Олешке:
— Пойду-ка я к людям попрошу у них еды и питья. Спрошу, может знают они, где отец твой огнерогий олень Мяндаш-Гром. А ты тут дожидайся.
Припала она грудью к земле и стала молодицей саамской. Заплелись рога в длинные косы, вместо шкуры на теле замшевая рубаха с узором, на ногах беленькие каньги.
Пошла Хозяйка Травы к людям. Вот рядами стоят человечьи вежи. Только меж ними не то что людей, а и собак не видно. Заглянула Хозяйка Травы в одну вежу, в другую — лежат пластом старики и малые дети, словно тени, бродят молодые. Очаги в вежах не горят, дымок не вьется, варевом не пахнет. Нет у людей ни еды, ни питья. Голод.
Тихим голосом спрашивают люди:
— Не слыхала ли ты, молодица, скоро ль гром грянет, дождик прольется? Не можем мы долго ждать, мало в нас жизни осталось.
Услыхала такие слова Хозяйка Травы, залилась горькими слезами. Пошла прочь и дорогу сквозь слезы не видит. Тут-то и подстерег ее Тала-Медведь. Выскочил из-за камня, кричит:
— Побежишь — съем, не побежишь — съем! Выходи за меня замуж!
— Как же я пойду за тебя замуж? — отвечает Хозяйка Травы. — Жду я огнерогого оленя Мяндаш-Грома. Прилетит он, худо тебе будет.
Захохотал Тала-Медведь во все горло:
— Ты не жди, — кричит, — своего Грома. Не видать тебе его вовеки. Одолел я его в богатырском бою. Один я знаю, где его косточки белеют. Ну, как, пойдешь за меня? Хозяйкой в моем доме будешь?
Задумалась Хозяйка Травы: хвалится Тала-Медведь или вправду знает, где Мяндаш-Гром? Говорит Медведю:
— Ладно, пойду я в твой дом хозяйкой, домовничать буду. А когда сломаешь эту железную паньгу,[11] тогда и свадьбу сыграем, — и дала Медведю паньгу, которую сам Мяндаш-Гром ковал.
Схватил Тала-Медведь паньгу, схватил Хозяйку Травы, перекинул через плечо и побежал что есть мочи в лесную чащу, домой.
Ждал-ждал Олешка — Золотые Рожки свою мать Хозяйку Травы, не идет она, не несет ему молока. Еще ниже опустил он свои рожки, хотел в Синь-озеро поглядеть, воды напиться. Не тут-то было, высохло Синь-озеро до самого дна. Совсем запечалился Олешка, глаза закрыл, голову на сухую землю склонил.
Тут слышит он, зовет его кто-то тонким голосом:
— Брю-брю! Иди к нам в болото, Олешка — Золотые Рожки! У нас хорошо! У нас сыро!
Одной ногой шагнул к болоту Олешка, остановился — материнский наказ вспомнил. А голос зовет:
— Иди, иди! Брю, брю, не бойся! Мы тебе дадим напиться!
Второй ногой шагнул Олешка, снова остановился. А голос все выпевает:
Иди, иди. Ждет тебя здесь твоя невеста.
Забыл тут Олешка материнский наказ, прыгнул с неба и всеми четырьмя копытцами угодил в трясину. Еще ладно совсем не провалился — рожки в еловых ветках застряли. Однако и с места стронуться не может. Скачет вокруг него Оадзь, лапками мельтешит, то тину ему к губам подносит, то болотную жижу.
— Ешь, — говорит, — пей. Ты теперь будешь нашей породы Вон идет твоя невеста Остроглазка. Ну, чем вы не пара? У тебя рожки золотом блестят, а она вся светится синим светом.
Посмотрел Олешка — и вправду, синим облачком плывет Остроглазка, то в одну сторону покачивается, то в другую, огоньками-глазками посверкивает. Поклонилась она ему, кругом обошла и впереди встала — пусть любуется.
— Ну, как, хороша, брю-брю, моя дочка? — спрашивает Оадзь Олешку.
— Хороша! — отвечает Олешка.
— Так зачем дело стало? Давай играть свадьбу.
Стала Оадзь верещать, гостей на свадьбу созывать. Вылезли из болота жабы да мокрицы, приползли ужи и гадюки, прилетели комары и оводы. Стали они веселиться — жабы на нее голоса голосят, оводы в трубы гудят, комары — в сверестелочки, а ужи с гадюками под их музыку пляшут, извиваются. Пели они, пели, плясали, плясали, тут Оадзь лапку подняла, закричала:
— Дорогие гости, пора и за угощенье!
Накинулись гости друг на дружку — жабы мокриц глотают, ужи жаб хватают, гадюки за ужами гоняются. А оводы на Олешку напали — жалят его, кусают. Бегает вокруг Олешки Остроглазка, хворостиной оводов отгоняет.
— Пошли вы! — кричит. — Всю кровь из него высосете! А нам что останется?
Скачет среди гостей старуха Оадзь, и кто попадется — в рот запихивает. Такая пошла драка, что не увидел никто, как Солнце на небо выехало. Глянуло оно жарким оком, что там за шум на болоте?
Испугались жабы, нырнули в болото, расползлись по норкам ужи и гадюки, разлетелись оводы с комарами. Схватила Оадзь свою дочь Остроглазку, тащит в трясину.
— Идем с нами, — зовет она Олешку, — у нас ни холодно ни жарко, темно и мягко, Солнце не палит и ветер не дует. Хорошо тебе будет с невестой твоей Остроглазкой!
Смотрит Олешка, где же его невеста? Почему не светится синим светом, почему глазками не сверкает? Видит, держит в лапках Оадзь свою дочку Остроглазку — трухлявую болотную гнилушку.
Рванулся Олешка прочь, а вырваться из трясины не может.
— Ничего, мы тебя снизу потянем! — крикнула Оадзь и бултых в болото.
И стали тянуть. Чует Олешка, все глубже ноги уходят в трясину, вот до бабок, вот до коленей. Закричал он, затрубил громким голосом:
— Мать моя, Хозяйка Травы, где ты? Не дай сыну пропасть, выручай!
Тем временем притащил Тала-Медведь Хозяйку Травы к себе домой. Большое у Талы хозяйство: вокруг двора огорожа — бревна в три обхвата, во дворе дом с трубой, амбар, два хлева. В одном — овцы, в другом — коровы. По двору черепа и кости обглоданные валяются.
Велел Медведь Хозяйке Травы овец и коров накормить, напоить, молока надоить и кости на дворе в кучу собрать.
— А к тому амбару не смей подходить, не то худо будет! — так сказал и ушел в лес на охоту.
Хозяйка Травы овец и коров накормила, напоила, молока надоила, стала кости обглоданные в кучу собирать, а сама думает: «Что ж там в амбаре у Талы схоронено?» Подошла близенько, спрашивает:
— Есть там кто живой? Отвечай?
Услышал ее Мяндаш-Гром, цепями залязгал, прохрипел:
— Не ты ли это, Хозяйка Травы, жена моя?
— Я! Я! Как ты в амбар попал, зачем в нем сидишь?
— Взял меня Тала-Медведь сонного, горло вангасом сдавил, ноги цепями опутал, принес сюда и запер. Выручай меня. Хозяйка Травы!
А Тала-Медведь на охоте услыхал, как цепи залязгали, и скорее скоком, скоком домой. Что такое? Почему цепи лязгали?
Спрашивает у Хозяйки Травы:
— Ты ходила в тот амбар?
— Нет, я только мимо шла, а там цепи залязгали. Я испугалась и отошла.
Тала-Медведь вокруг амбара обошел, замок подергал и строго-настрого наказал:
— Даже мимо того амбара не ходи. А то, смотри, я узнаю!
Бросил он кусок оленины да кусок человечины в котел, велел обед варить. Сварила обед Хозяйка Травы, Тала ест, похваливает, а она отворачивается — не по нраву ей мясной дух. Пошла в хлев, сенца пожевала, молоком запила и сыта. Наелся Тала-Медведь до отвала, по брюху себя поглаживает, приговаривает: