Тятя провела с сыном в Ёдо. Гонцы от вельмож и знатных самураев один за другим прибывали в замок с гостинцами для Цурумацу; суета, поднявшаяся по случаю торжеств, утомляла хозяйку.
На пятый день нового года приехал Хидэёси, поиграл с сыном, провёл два часа с Тятей и засобирался в обратный путь, несколько раз повторив, что у него дел по горло.
— И что же за дела тревожат нынче покой вашего высокопревосходительства? Теперь, когда Одавара покорилась вашей власти, вы, надо думать, готовитесь усмирить Тохоку? — не без иронии осведомилась Тятя.
— Тохоку занимается Удзисато Гамоо, мне, стало быть, тут не о чём беспокоиться — к осени север будет усмирён, — отозвался Хидэёси.
Сразу после окончания осады Одавары он пожаловал Удзисато Гамоо земли в Айдзу с доходом в девятьсот двадцать тысяч коку и вменил ему в обязанность наведение порядка в северо-восточных землях. Головокружительный взлёт тридцатипятилетнего полководца, который из уездного князька, получавшего триста двадцать тысяч коку с рисовых полей в Исэ, превратился в правителя обширнейших угодий в Айдзу, потрясал воображение. Однако его нынешнее положение завидным назвать было нельзя. Поговаривали о разногласиях Удзисато с Масамунэ Датэ, влиятельным даймё из северных краёв, и о том, что подчинённые молодому полководцу войска бездействуют в ожидании оттепели, поскольку не привыкли вести боевые действия на заснеженных просторах севера.
— Коли Тохоку вас не тревожит, о чём же тогда печалитесь?
— Мало ли забот у государственного мужа, душа моя? Одно совещание за другим — глаз сомкнуть не могу, времени совсем не хватает.
С начала Нового года военные советы действительно не прекращались, но лишаться из-за этого сна было не в привычках Хидэёси.
По окончании семидневных новогодних празднеств он опять нанёс визит в Ёдо. На сей раз кампаку добился своего: совет поддержал его решение о строительстве внушительного числа боевых кораблей во всех приморских провинциях. Цель этой затеи держалась в тайне, подданные терялись в догадках: намерен ли его высокопревосходительство напасть на Чосон[84] или же он отправится воевать страны в южных морях. Слухи распустились буйным цветом.
Своими истинными планами Хидэёси не поделился даже с Тятей, ясно было одно: он строит флот для броска за море. Тятя между тем недоумевала, почему наезды её господина в Ёдо стали столь редки.
— Мне так одиноко в этом замке, живу словно на обочине мира. Пожалуйста, позвольте мне перебраться обратно в Дзюракудаи, господин.
Услышав просьбу, Хидэёси пришёл в изумление:
— Но ведь у тебя есть собственный замок! Только тебе, матери моего сына, дарована такая привилегия. Чего же тебе здесь не хватает?
— Здесь нет тэнсю, а мне бы ужасно хотелось жить в замке с настоящей высокой-превысокой башней. Я читала в одном старинном свитке, что тэнсю — это такое место, которое для женщин не предназначено, вот и размечталась о том, чтобы там пожить.
— Так-так, всё ясно! — захохотал Хидэёси. — Что ж, значит, Омаа скоро распрощается со своей тэнсю.
Он выполнил обещание, не прошло и двух месяцев. Дама Kara покинула резиденцию, увенчанную многоярусной укреплённой башней, и сад с пурпурными леспедецами. По приказу кампаку она перебралась в особняк отца, Тосииэ Маэды, тоже расположенный в пределах крепостной стены Дзюракудаи.
В начале десятого месяца состояние Цурумацу резко ухудшилось. Несколько дней мальчик метался в жару. Хидэёси спешно прибыл в Ёдо и — неслыханное дело! — остался на трое суток, до того испугался за своего наследника. Безутешный отец заказал молебны о здоровье сына во всех буддийских и синтоистских храмах в окрестностях Киото и пожертвовал триста коку риса святилищу Касуга в Наре. Лихорадка отпустила Цурумацу, но он по-прежнему кашлял.
В начале третьего месяца к Тяте с визитом нежданно-негаданно явился Такацугу — хотел лично справиться о здоровье наследника кампаку, поскольку совсем недавно получил о нём неутешительные вести. Во вторую луну 18-го года Тэнсё[85], перед началом осады Одавары, Такацугу удостоился перевода из Омидзо в Хатиман, где ему были пожалованы угодья с доходом в двадцать восемь тысяч коку риса. Тятя тогда отправила поздравление Оха-цу, и сестрица не замедлила ей ответить. Искренне радуясь повышению супруга, Охацу уповала на то, что и в будущем его высокопревосходительство кампаку не оставит их своими милостями. «Как это похоже на Охацу, — подумала тогда Тятя. — Ещё несколько лет назад от одного упоминания имени Хидэёси её бросало в дрожь, словно при виде демона, как же она ненавидела его и боялась в глубине души, а теперь вот себя не чует от благодарности к нему».
Такацугу уже исполнилось двадцать восемь. Он тоже сильно изменился, совершенно утратил и мятежный дух, и высокомерную удаль ранней юности. И в манере держаться, и в выражении глаз его теперь сквозили безмятежная отстраненность и лёгкая холодность, подобающие взрослому самураю благородного происхождения.
Тятя снова сидела лицом к лицу с кузеном, и ей уже совсем не верилось, что всего лишь тремя годами раньше, в замке Адзути, она жаждала броситься в объятия этого мужчины.
— Благодарю за то, что вы проделали столь долгий путь только ради того, чтобы нас навестить. Надеюсь, моя дорогая сестрица пребывает в добром здравии.
После формального обмена любезностями Тятя внезапно поняла, что говорить ей больше не о чём. Такацугу, расспросив о Цурумацу, тоже пришёл в некоторое замешательство и погрузился в неловкое молчание. Наконец, с таким видом, будто нашёл-таки тему, достойную интереса, и от этого гордится собой, он изрёк:
— Подробности мне, к сожалению, не известны, однако же уход мастера Сэнно Соэки Рикю из подлунного мира был столь неожиданным…
— Что же случилось с мастером Рикю?
— Он совершил самоубийство по приказу его высокопревосходительства кампаку.
Тятю эта новость ошеломила. По словам Такацугу, Хидэёси проникся подозрениями к мастеру Рикю, и тот был взят под стражу в Дзюракудаи, затем переведён под домашний арест, а в двадцать восьмой день второй луны исполнил обряд сэппуку. Тятя множество раз встречала мастера чайной церемонии во время осады Одавары. Ей не нравился этот человек с бесстрастным лицом, чья суровая высокомерность более подобала воину, нежели монаху, но она не понимала, отчего вдруг Хидэёси приговорил к смерти учёного мужа, которого сам же приблизил к себе и поднял до невероятных высот. Это казалось немыслимым. Перед ней открылись новые глубины и пропасти в душе Хидэёси. С тех пор как мастер Рикю вышел из заточения в Дзюракудаи, все терялись в догадках и строили предположения по поводу того, что за преступления мог поставить кампаку в вину своему недавнему любимцу.
С того дня как Тятя стала наложницей Хидэёси, ей ещё не доводилось слышать о столь неприятных происшествиях. Она считала, что ни при каких обстоятельствах правитель не должен обрекать на смерть человека, который так долго пользовался его величайшим доверием.
Всю весну Тятя не покидала Ёдо. Быть рядом с сыном — что ещё нужно для того, чтобы чувствовать себя счастливой? Госпожа из Северных покоев отправила к ней гонца с приглашением полюбоваться цветущей вишней в Дзюра-кудаи, но Тятя отказалась, сославшись на недомогание.
В шестом месяце она зазвала в гости даму Кёгоку, и впервые за долгое время кузины наговорились всласть. Однако, глядя на сдержанную, приветливую и робкую Тасуко, Тяте с трудом удавалось подавить гнев, нараставший в её душе и постепенно вытеснявший радость, которую ей всегда доставляло общение с двоюродной сестрой. На обратном пути из Одавары Тятя уже добилась своего — вогнала даму Кёгоку в краску, заявив, что Хидэёси должен принадлежать только им двоим, и теперь ей опять захотелось смутить и напугать эту слишком уж покорную судьбе и застенчивую женщину.
— Вообще-то это я выгнала даму Кагу из её резиденции в Дзюракудаи, она теперь живёт со своим папашей, — заявила Тятя, наслаждаясь произведённым впечатлением: кузина чуть не расплакалась, до того ей было неловко слышать о столь вопиющем поступке. — Возможно, вы тоже хотите от кого-нибудь избавиться? — любезно осведомилась Тятя.
— Ох, что вы такое говорите, сестрица? Конечно нет!
Похоже, дама Кёгоку отчаянно боролась с желанием заткнуть себе уши.
— Ну полно вам! Просто назовите мне имя.
Несчастная Тасуко, не зная, куда деваться под пристальным взглядом кузины, в отчаянии замотала головой, словно умоляя её положить конец этим неподобающим речам.
— Может быть, вам не нравится дама Сандзё? — не отставала Тятя.
— Нет, что вы!
— Дама Сайсё?
Загнанная в угол, Тасуко подняла наконец голову, словно отказываясь бороться, и тихо проговорила:
— Госпожа из Северных покоев.
Настала Тятина очередь прийти в изумление. Она какое-то время таращилась на даму Кёгоку в такой растерянности, словно та нанесла ей неожиданный удар кинжалом.
— Милая Тятя, прошу, оставим эту тему. Но знайте, что я всегда буду вашей союзницей и сделаю всё, что вы пожелаете.
И лишь после ухода дамы Кёгоку Тятя полностью осознала, что кузина произнесла тот самый титул, который ей самой жёг губы, рвался на волю.
В начале восьмого месяца здоровье Цурумацу после небольшого улучшения снова пошатнулось. Тятя ночей не спала, сутки напролёт просиживая у постели сына. Лучшие столичные лекари были спешно вызваны в замок Ёдо. Хидэёси велел молиться за исцеление наследника в храмах и святилищах всех провинций, посулил щедрые дары монахам, ежели Цурумацу поправится. Он заказал службы в храмах на горе Коя и в Кофукудзи, послал своих людей умилостивить самого Дзидзо, покровителя детей, в Согэндзи, знаменитый храм в местечке Киномото провинции Оми.
Боги и бодхисаттвы не снизошли. Цурумацу скончался в пятый день восьмой луны в возрасте трёх лет. Потеряв сына. Тятя обезумела от горя, Хидэёси впал в беспросветное уныние. Скорбную весть о смерти наследника он получил в киотоском храме Тофуку и остаток дня, а затем всю ночь провёл в уединении, на следующий день обрезал волосы и облачился в траурные одежды. Иэясу Токугава и Тэрумото Мори, прибывшие выразить свои соболезнования, тоже обрезали волосы в знак величайшей скорби, и всё прочие вассалы последовали их примеру.