На рассвете Хидэёси отправился в святилище Киёмидзу и затворился в покоях для медитации, отказавшись принимать кого бы то ни было. На девятый день восьмой луны он прибыл в Ариму на горячие источники, но и там время проводил в одиночестве.
Погребальный обряд состоялся в Миёсиндзи — Будзэн Исикава, бывший наставник Цурумацу, был последователем Нанкагэнко, настоятеля этого буддийского храма.
После похорон Тятя, измученная душевной болью, Удалилась в замок Ёдо и стала ждать визита Хидэёси — только он мог облегчить её страдания, больше помочь было некому.
В середине десятого месяца Хидэёси наконец вырвался к ней и провёл ночь в замке. Впервые после смерти сына они остались наедине. В тот вечер все обитатели замка были приглашены на пир, устроенный в зале приёмов в честь праздника любования полной луной. Всех потчевали сакэ, даже гонцов и оруженосцев, которым подали угощение на энгаве.
Прохладный ночной воздух был пропитан грустью, отражение восхитительно прекрасной луны скорбно тонуло в водах Ёдогавы. Хидэёси и Тятя старательно избегали упоминаний о Цурумацу. Его высокопревосходительство рассказывал о прошлогоднем военном походе по прибрежным восточным трактам после взятия Одавары, превозносил красоту леспедец в Ивацуки и виды Киёмидэры в Окицу, где он провёл несколько дней, восхищался очарованием залива Таго.
Затем они заговорили о Когоо, и Хидэёси вдруг предложил:
— А не выдать ли мне её замуж?
— Полагаю, тогда она быстрее утешится, — кивнула Тятя.
— Вот и славно. Что скажешь о Хидэкацу?.. Да, пожалуй, это удачная мысль. Я выдам её за Хидэкацу в нынешнем месяце или в начале следующего.
Решение, как всегда, было принято мгновенно. Когоо лишилась семьи ради безопасности Цурумацу в будущем, но и юный наследник кампаку, и Ёкуро Садзи покинули этот мир, так что заложничество Когоо потеряло смысл. Осталась только её скорбь. Хидэёси, схоронивший сына, внезапно проникся жалостью к этой несчастной женщине и вознамерился устроить её свадьбу как можно скорее.
На пир по случаю любования полной луной был специально приглашён знаменитый танцор Умэмацу. Таким образом, Хидэёси посвятил праздник памяти своего наследника — маленький Сутэ когда-то любил пляски этого искусника. Теперь осиротевшие родители смотрели представление, испытывая одни и те же чувства, их сердца бились в унисон. В глазах Тяти Хидэёси перестал быть и смертельным врагом, и повелителем, которому она отдала своё тело, и возлюбленным, чьи похождения заставляли её жестоко страдать от ревности. Общая боль всё уравняла, они превратились в обычную семейную пару: пожилой муж и молодая жена, убитые горем, безутешно оплакивающие потерю своего единственного ребёнка.
Хидэёси имел склонность быстро принимать решения, и в тот вечер определилась судьба не одной Когоо. Под конец пира он объявил Тяте, что собирается сделать наследником своего племянника Хидэцугу, передать ему титул кампаку и Дзюракудаи. В глубине души Тятя не могла с ним не согласиться: пятидесятишестилетний полководец, только что потерявший единственного сына, просто обязан позаботиться о преемнике, и чем раньше — тем лучше.
Она осмелилась спросить его о строительстве военных кораблей — в последнее время пересуды об этом не утихали, — и на сей раз Хидэёси ответил честно, без тени колебания:
— Воля изъявлена. Мои воины скоро отплывут на них завоёвывать Чосон.
Самодержец, осознавший скоротечность и тщету человеческой жизни, был охвачен безудержным стремлением молниеносно осуществить все свои замыслы как в политическом, так и в личном плане. Он торопился жить, и у Тяти от этого щемило сердце, и она любила старого воина ещё сильнее. Разделяя чаяния Хидэёси, она поддерживала все его решения.
— Вы поступаете мудро, — вот и всё, что она сказала тогда, услышав о готовящемся походе на Чосон.
Вопросом наследования Хидэёси не замедлил заняться вплотную — вскоре после разговора об этом с Тятей на пиру по случаю любования луной он приступил к действиям.
Хидэцугу, племянник кампаку, был старшим сыном его сестры и правителя Мусаси, а значит, самым близким родственником по мужской линии. К тому же он участвовал в многочисленных битвах на стороне Хидэёси, взял штурмом замок Яманака во время осады Одавары, одержал несколько побед на севере и после падения дома Ходзё получил в награду от главнокомандующего в дополнение к своей вотчине в Оми прежние земли Нобукацу Оды на севере Исэ и в Овари, став, таким образом, владетелем обширнейших угодий с доходом в миллион коку.
Настал одиннадцатый месяц, и Хидэцугу был объявлен приёмным сыном Хидэёси, а на четвёртый день двенадцатой луны дадзё-дайдзин[86] по воле его высокопревосходительства предпринял меры, целью имевшие передачу полномочий кампаку наследнику рода Тоётоми. В двадцать восьмой день двенадцатой луны, когда подходил к концу 19-й год Тэнсё[87], Хидэёси назначил Хидэцугу на пост кампаку, а себе взял титул тайко[88].
На том же пиру по случаю любования полной луной Хидэёси пообещал Тяте выдать замуж Охацу, и в начале нового года дело было сделано. Хидэкацу, младшему брату Хидэцугу, в ту пору исполнилось двадцать четыре года. Хидэёси усыновил его ещё в 13-м году Тэнсё, отдав ему при том во владение уезд Камэяма в Тамбе и присвоив чин десятника Левой императорской гвардии. Под этим именем молодой воин и прославился — десятник Тамба. Позднее Хидэёси пожаловал приёмному сыну земли в провинции Этидзэн с доходом в пятьдесят тысяч коку, а после Одавары к ним прибавились угодья в Синано и Каи. Резиденция Хидэкацу какое-то время находилась в Футю, но по просьбе матери ему пришлось переехать в Гифу, чтобы жить подле неё. В довершение характеристики добавим, что Хидэкацу был крив на один глаз.
Перед официальным оглашением помолвки Тяте предстояло сообщить обо всём сестре. Поскольку приказ исходил от самого тайко Хидэёси, не было и речи о том, чтобы испрашивать у Когоо согласия, просто Тятя хотела дать ей время привыкнуть к мысли о новом замужестве и подготовиться к свадьбе.
Дождавшись окончания празднеств первой недели нового года и отъезда гонцов, передававших поздравления от своих высокопоставленных хозяев, она нанесла визит сестре. Когоо вежливо пригласила её войти и спокойно осведомилась:
— Чему обязана столь внезапным посещением?
За последнее время она изменилась до неузнаваемости — приобрела царственные замашки и к Тяте стала относиться как к чужому человеку.
— Я пришла сообщить о предстоящей свадьбе с десятником Тамбой.
— О свадьбе? О моей свадьбе, вы хотите сказать? — Когоо подняла на Тятю глаза, в которых не было и намёка на волнение.
— Совершенно верно. Такова воля его светлости тайко. — Тятя тоже держалась с бесстрастной почтительностью, словно обращалась ни к сестре, а к незнакомой особе.
Когоо и глазом не моргнула.
— Слушаю и повинуюсь, — тихо проговорила она, слегка склонив голову с таким видом, будто давно отринула собственные устремления и теперь готова покориться любому приказу, от кого бы он ни исходил.
«И у неё нет выбора, — сказала себе Тятя, — ради того чтобы выжить, ей ничего другого не остаётся теперь, когда её насильно оторвали от мужа, за которого просватали, не спросив её воли, теперь, когда она носит траур по нему и двум дочерям».
В начале второго месяца Когоо покинула замок Ёдо в свадебном паланкине и отправилась в Гифу. За несколько дней до этого из Гифу в её распоряжение прислали десяток свитских дам, которые сделали необходимые приготовления к брачной церемонии. Когоо было двадцать два года.
Тятя проводила сестру до ворот замка, как и шесть лет назад в Адзути по случаю её свадьбы с Ёкуро Садзи. В памяти с удивительной ясностью встал тот промозглый осенний день, серое небо снова нависало над озером, и жалкий тоненький силуэт шестнадцатилетней сестрёнки в белом шёлковом кимоно исчезал под пологом паланкина. Тятя вспомнила и тот безудержный порыв любви, который бросил её тогда к Когоо…
В этот день тоже было холодно, и пепельно-серое небо застыло над равниной Ямадзаки. Когоо, которая обычно очень редко первая заговаривала со старшей сестрой, по-, дошла к ней, прежде чем сесть в паланкин, и поблагодарила за долготерпение и гостеприимство.
— Гифу совсем рядом с Киёсу, где мы жили детьми, — попыталась утешить её Тятя. — Тебе там будет лучше, чем где-то ещё.
— Я никогда не питала особой привязанности ни к Мино, ни к Овари. Жизнь в Овари принесла мне одни беды, и я не знаю, что ждёт меня в Мино.
Ответ сестры лишил Тятю дара речи, заставил устыдиться своих необдуманных слов. В Гифу Когоо каждый день будет видеть то же небо, на которое она смотрела из замка Ооно, и те же пейзажи будут пробуждать в ней горестные воспоминания…
Третий замысел, которым Хидэёси поделился с Тятей, — военный поход на Чосон — через какое-то время после отъезда Когоо в Гифу также начал воплощаться в жизнь.
На пятый день первой луны Хидэёси разослал к своим вассалам гонцов с приказом о всеобщей мобилизации для броска за море, но вслед за тем в течение двух месяцев он не предпринимал каких-либо действий. Разговоры о скором завоевании государства Чосон были у всех на устах, но многие в это не верили — заканчивался второй месяц, а новых распоряжений от главнокомандующего не поступало. Даже полководцы, получившие приказ о мобилизации, стали испытывать сомнения.
Лишь в тринадцатый день третьей луны Хидэёси повелел всем воинам выступить к бухтам для отплытия на Корейский полуостров. Затем он объявил о том, что сам возглавит армию в провинции Хидзэн и поведёт её к северо-восточной оконечности Кюсю, где будет размещена его главная ставка.
Как и во время осады Одавары, Тяте и даме Кёгоку предстояло сопровождать Хидэёси. Дата отбытия была уже назначена, но лёгкое недомогание заставило его отложить выступление до двадцать шестого дня третьей луны. На сей раз проводы войска были обставлены с не меньшей пышностью, чем в одаварскую кампанию. Хидэёси должен был выступить из Осакского замка, но желание устроить ещё одно грандиозное зрелище для искушённых столичных жителей побудило его выбрать местом действия Киото. На рассвете двадцать шестого дня он в церемониальных одеждах посетил император