Тятя ненавидела Иэясу. Его лицо, походка, манера держаться — всё вызывало у неё отвращение. В её присутствии князь вёл себя с тем же почтением, которое неизменно демонстрировал по отношению к ней ещё при жизни тайко, однако его взгляд оставался ледяным, а бесстрастное лицо надёжно скрывало истинные мысли и чувства. Иэясу исполнилось пятьдесят семь, он был на семь лет моложе тайко и являлся полной его противоположностью: никто и ничто не могло его заставить поддаться эмоциям, скинуть маску извечной невозмутимости. Прошло дней десять после приезда Иэясу в Осаку, как вдруг он огорошил Тятю неожиданным предложением составить ему компанию на пиру в честь праздника хризантем[113]. Тятя спросила самурая, с которым Иэясу передал это приглашение, будет ли Хидэёри также присутствовать на пиру.
— Его превосходительство Токугава не дал мне никаких указаний на этот счёт, — ответил посланец.
— В таком случае я должна подумать. Господин получит ответ чуть позже, — сказала Тятя и отпустила самурая. Затем отослала прислужниц и долгое время сидела в покоях одна, погрузившись в раздумья. Что за блажь посетила Иэясу? Странное приглашение — полюбоваться цветами наедине с ним… При мысли о том, что она интересует его как женщина, Тятя вскинула голову, побледнев от гнева.
Позвав прислужницу, она велела передать Иэясу ответ: госпожа, мол, нижайше благодарит его превосходительство за любезное приглашение, но чувствует себя дурно и посему нет у неё возможности присутствовать на пиру. Это, по её мнению, должно было прояснить их отношения в глазах Иэясу, лишить двусмысленности и в будущем помочь избежать недопонимания. Либо она, Тятя, одержит верх над Иэясу, либо он полностью подчинит её своей власти. Её и Хидэёри. Могущество Иэясу, конечно, велико, но и у дома Тоётоми хватает верных вассалов. Надобно лишь дождаться подходящего момента, и тогда она сможет победить Иэясу!
На следующий день Иэясу нанёс визит Хидэёри, после чего остался выпить чаю с Тятей, но о вчерашнем приглашении даже не заговаривал.
— Прошу меня извинить за причиняемые присутствием столь внушительного числа самураев неудобства. Вероятно, скоро в Фусими снова воцарится покой — думаю, мне придётся отрядить свои войска в Кагу, — сообщил Иэясу.
Кага была вотчиной Тосинаги, сына и наследника Тосииэ Маэды.
— Неужели? Присутствие здесь воинов и правда весьма обременительно, — только и сказала Тятя.
Иэясу затевал военную кампанию против своих бывших соратников и союзников своего сына. Тятя подняла на него глаза — в них невозможно было прочесть ни единой враждебной мысли, лишь равнодушие да полнейшую безмятежность. Взгляд, которым ответил ей Иэясу, был так же холоден и спокоен.
Не прошло и нескольких дней после этого разговора, как по Фусими, словно огонь по пороховой дорожке, прокатился слух о военном походе Иэясу против клана Маэда. Не замедлила прозвучать и весть о скором прибытии вдовы Тосииэ — она должна была остаться подле Иэясу в качестве заложницы. Моментально выяснилось, что это не просто досужие вымыслы. Всё оказалось чистой правдой.
Тятя хорошо знала супругу Тосииэ. Впервые они встретились много лет назад, когда князь Маэда приютил в своём замке Футю трёх осиротевших княжон Асаи. За истёкшие с тех пор шестнадцать лет жизнь ещё не раз сводила Тятю с этой женщиной, всегда вызывавшей у неё симпатию. Супруга Тосииэ была столь же красива и отличалась тем же необузданным нравом, что и ненавистная Тятиному сердцу Омаа, но в присутствии Тяти она держалась с неизменным почтением. Дело было не только в том, что общественное положение матери и дочери по отношению к любимой наложнице Хидэёси разнилось, — просто супруга Тосииэ была куда умнее, чем дама Kara, её внутренний взор проникал в самую суть вещей.
Какая же беспросветная скорбь должна была таиться в глубинах сердца этой отважной женщины! Несомненно, она сама вызвалась стать заложницей Иэясу, бывшего соратника её покойного мужа, чтобы попытаться спасти дом Маэда. Получив извещение о прибытии вдовы, Тятя из деликатности не стала отправлять к ней даже посланника с приветствием — ей хотелось избавить госпожу Маэду от чувства неловкости, которое неизбежно возникло бы в сложившихся обстоятельствах при встрече с формальной хозяйкой замка.
Шум вокруг похода на клан Маэда немного поутих с приездом вдовы Тосииэ в Осаку, но тут же поползли новые слухи о мятеже, замышляемом против Иэясу теперь уже князем Кагэкацу Уэсуги. В отличие от пересудов о клане Маэда, они зиждились на конкретных фактах. Не было ничего удивительного в том, что Кагэкацу, в прошлом не раз доказывавший свою верность тайко и снискавший славу человека прямолинейного и безукоризненно честного, недоволен поведением Иэясу. После смерти Удзисато Гамоо тайко пожаловал Кагэкацу Уэсуги земли покойного в Тохоку, и Кагэкацу был безмерно признателен за этот дар, принёсший ему годовой доход в один миллион триста тысяч коку риса. Так что теперь честолюбивые замыслы Иэясу, угрожавшие дому Тоётоми, не давали ему покоя.
Ещё в восьмом месяце того года, едва вернувшись в свои владения в Айдзу, Кагэкацу, по слухам, начал собирать войско для нападения на Иэясу. Даже придворные дамы в Осакском замке без устали шептались о том, что князь Кагэкацу воспользовался своим возвращением на север для того, чтобы заключить союз с Мицунари Исидой против Иэясу. Называли даже точное место встречи, где два князя держали военный совет; поговаривали, что Кагэкацу нанимает на службу ронинов[114] по всей стране.
Пятый год Кэйтё[115] начался в предчувствии смуты.
Первые пять дней года жизнь в Осакском замке кипела и бурлила. Гонцы с благопожеланиями и дарами от многочисленных даймё сменяли друг друга в приёмных залах. Среди гостей были и такие, кто прямиком направлялся к Иэясу, минуя покои наследника тайко, иные поступали наоборот. Тятя и её окружение внимательно следили за порядком, в котором посланники приносили поздравления, и было весьма неприятно слышать, что к Иэясу они обращаются с тем же почтением, каковое по праву должны были выказывать только Хидэёри.
В третьем месяце осакские воины открыто заговорили о карательной экспедиции на север против Кагэкацу Уэсуги — события, о которых до этого шептались в замке на каждом углу, повлекли наконец за собой решительные действия. Иэясу, по слухам, призвал Кагэкацу на совет в Киото, и тот отказался явиться. Нобуясу Фудзита, вассал Кагэкацу, повздорил со своим господином, восстал на него и, вынужденный бежать из Айдзу, прибыл в Осакский замок, где предложил свой меч клану Токугава.
Иэясу предпринял ещё одну попытку заманить Кагэкацу в Киото — его эмиссары отправились в Айдзу с требованием подписать клятву в верности их господину и незамедлительно прибыть в столицу. Кагэкацу проявил непочтительное высокомерие и открытую враждебность. Его ответом стал твёрдый отказ без каких-либо оправданий и извинений.
Услышав эти вести, Тятя прониклась к Кагэкацу живейшей благодарностью, которую, разумеется, никто не смог прочесть на её бесстрастном лице. Она хранила внешнее спокойствие, а внутри у неё всё пело и ликовало при мысли о том, что настанет день, когда Иэясу, чьё поведение становится всё более вызывающим, будет повержен отважными воинами, такими как Кагэкацу, верными дому Тоётоми и презирающими клан Токугава.
Во второй день шестой луны Иэясу дал своим полководцам приказ о выступлении в поход. Боевая тревога и воинские сборы повергли Осаку и призамковые посады в суматоху. В главных покоях тэнсю каждый день проходили военные советы. Пятнадцатого числа Иэясу испросил у Хидэёри аудиенцию, на которой должна была присутствовать и Тятя. До того дня Иэясу и словом не обмолвился при ней о назревающей войне с Кагэкацу, но на этот раз торжественно объявил о своём броске в Айдзу.
— Теперь мы с вами долго не увидимся, молодой господин. Я иду войной на дальние северные земли, — сказал он Хидэёри.
Восьмилетний мальчик внимательно слушал.
— Печально слышать об этом. Когда вы отбываете? — осведомилась Тятя, от души надеясь на то, что войско Иэясу будет разбито и она никогда больше не увидит его в Осаке.
— Завтра. Берегите себя и молодого господина в моё отсутствие — предатели только и ждут удобного случая, чтобы затеять мятеж против… дома тайко, — произнёс Иэясу, полоснув по Тяте таким ледяным взглядом, что она вздрогнула, и вдруг зловеще расхохотался.
На следующий день он действительно покинул Осакский замок. Авангард его войска миновал главные врата на рассвете, воины всё шли и шли, замыкающие ряды исчезли за крепостной стеной лишь к часу Овна[116]. Всё это время замок трясло в боевой горячке, ржали лошади, скрипели подпруги, бряцало оружие, весь этот тревожный шум волнами докатывался до Тятиных покоев, находившихся довольно далеко от тэнсю. Любопытствующие слуги и придворные дамы из её окружения вышли к воротам на проводы армии, но Тятя осталась, заперлась с сыном в своей резиденции. Когда прислужница явилась к ней с сообщением о том, что его превосходительство Токугава с войском покинул наконец Осаку, Тятя высоко подняла голову.
— Тот, кто ступил сегодня за крепостную стену, никогда не вернётся — Хидэёри этого не допустит! — воскликнула она и заглянула в глаза сыну, словно искала подтверждения. Тут ей вспомнился неприятный смех Иэясу, и в сознание закралась пугающая мысль: а ведь он наверняка подготовился к тому, что сторонники Хидэёри воспользуются его отсутствием, чтобы собрать армию и поднять оружие против него. Одно за другим в памяти стали возникать лица из жалкой горстки даймё, которые не отреклись от своих обязательств по отношению к дому Тоётоми и остались верны наследнику тайко. Что ж, если Иэясу ожидает восстания союзников Хидэёри, она, Тятя, постарается его не разочаровать!
Иэясу в тот же день вошёл в Фусими, назначил полководца Мототаду Тории комендантом крепости и восемнадцатого числа продолжил путь на север.