В 16-м году Кэйтё Кацумото Катагири удалось-таки сломить Тятино сопротивление — после долгих уговоров та согласилась во второй раз отправить Иэясу новогодние дары и благопожелания. Но, как она и опасалась, ответа из Сумпу не последовало.
Вторая луна сменила первую, и Тятя устроила в Осакском замке пир в честь начала цветения сливы. Хидэёри наравне с остальными взрослыми воинами присутствовал на том празднике. В саду прислужницы расстелили циновки меж сливовых деревьев, подали яства и напитки, и гости трапезничали, услаждая взор дивным зрелищем. А Тятя глаз не могла отвести от профиля сына, медленно подносившего к губам тёко[129], которое свитская дама только что наполнила сакэ. Хидэёри исполнилось девятнадцать. Он стал прекрасным молодым воином.
Тяте казалось, что сын её необычайно красив: огромные прозрачные глаза, прямой нос, матовая бледная кожа… Он унаследовал правильные черты лица от матери и был похож одновременно на своего родного деда, Нагамасу Асаи, и двоюродного деда — Нобунагу Оду. В его характере проявлялась безудержная отвага и дерзость молодого тайко, он обладал сильной волей и энергией, но вместе с тем умел сосредоточиться на мелочах. Ростом Хидэёри, по счастью, пошёл не в отца и не в мать — к девятнадцати годам был уже высок и статен. Стоя рядом, Тятя едва доставала макушкой до его плеча и замирала от восхищения, любуясь собственным ребёнком.
Сэн-химэ тоже присутствовала на пиру — по всей видимости, её пригласил Кацумото Катагири, поскольку сама Тятя давным-давно и думать забыла о своей невестке. Между тем супруге Хидэёри уже исполнилось пятнадцать, стало быть, в Осаке она провела восемь лет — в безвестности, словно некое сокровище, доверенное кланом Токугава под охрану клану Тоётоми. На свадьбе Хидэёри и Сэн-химэ Тятя приняла решение относиться к девочке как к заложнице из дома Токугава, а не как к законной жене сына, и за долгие восемь лет не изменила этого решения. Оно, казалось бы, нашло отклик и в поведении юных супругов, которые с момента обмена брачными чарками и до сих пор, судя по всему, не считали себя семейной парой.
При появлении Сэн-химэ в саду Тятя сделала ей знак приблизиться; девушка, пришедшая в окружении нескольких свитских дам, слегка склонив голову, направилась к ним и заняла место неподалёку от Хидэёри. Внешне Сэн-химэ больше походила на своего отца Хидэтаду, чем на Когоо: у неё было овальное личико с правильными, строгими чертами. Зато нравом она пошла в мать — в её движениях, речи, походке проявлялась та же безмятежная отстраненность, отличавшая когда-то юную Когоо. Тятя не могла не признать, что Сэн-химэ красива; прелесть невестки показалась ей в тот день такой же неоспоримой, как мужественная красота Хидэёри.
Молодые супруги поприветствовали друг друга наклоном головы, продолжая хранить молчание. Сэн-химэ со скучающим видом то посматривала на сливовые ветви, усыпанные цветами, то опускала взгляд к своим рукам, лежавшим на коленях. Тятя, сидевшая поодаль, украдкой наблюдала за ней. Она пригласила невестку присоединиться к ним с Хидэёри, но не испытывала ни малейшего желания заводить беседу. Девица из дома Токугава, по её мнению, заслуживала соответствующего обращения — слишком свежа была обида, нанесённая Иэясу, дедом Сэн-химэ, который не ответил на Тятино новогоднее поздравление, и внучке теперь приходилось расплачиваться.
— Пойдёмте любоваться сливой в другой конец сада, — внезапно предложила Тятя.
Многочисленные вассалы и дамы из её окружения поднялись одновременно со своей госпожой. Тятя, которую присутствие невестки стало раздражать, хотела бросить её в полном одиночестве, но, поскольку Хидэёри даже не пошевелился, часть вассалов остались сидеть подле него и Сэн-химэ.
Тятя с десятком придворных дам прогулялась под сливами в лучах зимнего солнца, пронзавших белое марево лепестков. Женщины весело щебетали и пересмеивались на ходу, Тятя медленно шла вперёд, время от времени обмениваясь с ними лаконичными репликами. Вдруг она обернулась и посмотрела туда, где только что сидела. Небольшая группа воинов во главе с Хидэёри оставалась на прежнем месте. Тятя в общем-то и не ожидала, что сын покорно последует за ней, и всё же ей не понравилось, что он остался на циновке. Цель, впрочем, и без того была достигнута: Сэн-химэ очутилась теперь немного в стороне от свиты мужа, никто не заговаривал с ней, и она казалась жалким, потерянным ребёнком. Тятя окинула её удовлетворённым взглядом и отвернулась.
Дней через десять после праздника любования цветущей сливой одна из прислужниц принесла Тяте весьма неожиданное известие: в последнее время Хидэёри вечерами наведывается в покои Сэн-химэ.
Тятя выслушала прислужницу с недоверием. Сэн-химэ, конечно, законная супруга Хидэёри, но лишь формально; сын тайко не может питать к девице из дома Токугава никаких чувств, кроме ненависти, — что ему делать в покоях Сэн-химэ?! Тем не менее Тятя поручила своим приближённым разведать всё поподробнее. Результат дознания вывел её из заблуждения: со дня любования цветущей сливой Хидэёри проводит ночи в опочивальне супруги. К девятнадцати годам у юного наследника тайко уже было несколько наложниц, и Тятя о его похождениях прекрасно знала. В этом возрасте все молодые люди проявляют интерес к противоположному полу — что тут такого? Она и не думала ему препятствовать. Но интимная связь сына с Сэн-химэ повергла её в панику. С одной стороны, свадебная церемония между двумя детьми состоялась восемь лет назад, малолетняя чета выросла, и нет ничего удивительного в том, что муж с женой, достигнув брачного возраста, выполняют свой супружеский долг, — это даже вполне естественно. С другой стороны, Тятя не могла смириться с тем, что положение её племянницы в Осакском замке изменится, — ведь ради безопасности Хидэёри им по-прежнему нужна заложница на случай нового столкновения с Токугава.
Однако, тщательно обдумав последствия поступка сына и то значение, которое приобретёт для него Сэн-химэ, Тятя немного успокоилась. Хидэёри, плоть от плоти её, разумеется, не способен потерять голову от любви к внучке Иэясу; в нём конечно же кипит горячая кровь тайко, большого ценителя женских прелестей, а посему Сэн-химэ для него — не более чем мимолётное увлечение. Просто-напросто Хидэёри, как и его отец, не может спокойно смотреть на красивую девушку — ему нужно ею обладать, вот он и воспользовался случаем удовлетворить свою прихоть.
Проанализировав отношения молодых супругов, Тятя окончательно убедила себя в том, что бояться нечего. Статус её племянницы в Осакском замке не изменится: Сэн-химэ, как и прежде, будет заложницей, чья жизнь и смерть навсегда останутся в её, Тятиных, руках.
В двадцатый день третьей луны Иэясу, отец сёгуна Хидэтады, прибыл из Сумпу в столицу и неожиданно выразил желание побеседовать с Хидэёри. Он долго не позволял себе поступков, ведущих к открытому противостоянию, однако на сей раз незамедлительно отправил в Осаку Ураку Оду с приказом Хидэёри явиться в Киото. Дерзкое требование Иэясу посеяло бурю в Осакском замке.
Тятя спешно созвала на совет ближайших вассалов во главе со смотрителем замка Кацумото Катагири и спросила, что надлежит ответить великому министру. Большинство воинов заявили, что со дня смерти тайко Иэясу Токугава смиренно просил аудиенции у Хидэёри и самолично навещал его всякий раз, когда возникала такая необходимость. С какой же стати теперь он требует Хидэёри к себе в Киото? Как-то это непочтительно. Коли отец сёгуна возжелал повидаться с наследником тайко, ныне взрослым мужем и воином, пусть едет сюда, в Осаку!
Тятя знала, что в Киото её сына может подстерегать опасность, и всё же материнскую заботу перевесил гнев: как смеет Иэясу, вассал дома Тоётоми, отдавать приказы её сыну и своему господину?
— Этот человек ни за что не дерзнул бы проявить подобную непочтительность, будь тайко жив! — с горечью воскликнула Тятя, и собственные слова вызвали в её душе безудержный приступ ярости.
До того момента Хидэёри, присутствовавший на совете, внимательно и бесстрастно слушал то, что говорили другие, но дрожащий от гнева голос дамы Ёдо его растрогал. Ему, в конце концов, было всего девятнадцать лет — неудивительно, что чувства матери пока ещё находили отклик в его сердце и гнев её он считал праведным. Негодование смешалось в его душе с горечью, и чело юного воина омрачилось.
Заметив, что эмоции дамы Ёдо завладели и всеми присутствующими, Кацумото Катагири, до сих пор молчавший, взял слово:
— Однако же если молодой господин не примет приглашение сёгуна, мы окажемся в ловушке — это будет равносильно открытому объявлению войны между Осакой и Эдо. Должен ли я рассказывать вам о последствиях? Дороги назад уже не будет, мы потеряем всё, потому я считаю, что молодому господину надлежит покориться и отправиться в Киото. Иэясу это успокоит — он убедится в том, что против него никто не злоумышляет, и мы избежим столкновения.
Речь Кацумото Катагири была встречена гробовым молчанием. В тот момент Тятя его возненавидела. Этот человек прикрывался благом Хидэёри, а на самом деле думал лишь о собственной безопасности. Если войне суждено разгореться — пусть разгорится! Она, Тятя, безоглядно верит в своего сына. Сейчас, когда он стал взрослым воином, верные вассалы дома Тоётоми воспрянут духом, сплотятся вокруг него, и, быть может, их численность превзойдёт даже самые смелые ожидания!
— Да рассудят нас боги, — холодно произнесла Тятя. — Обратимся за советом к прорицателю Рюгаку Сираи.
— Прекрасно, — невозмутимо кивнул Кацумото Катагири, — я немедленно отдам необходимые распоряжения.
Новое совещание было назначено на следующий день, на тот же час. Тятя ожидала, что на нём будет присутствовать сам Рюгаку Сираи, но он не появился. Божественную волю, изъявленную в процессе обряда укэй[130], огласил Кацумото Катагири. Жрец-прорицатель, по его словам, два раза задал богам вопрос, надлежит ли господину Хидэёри отправиться в Киото, и два раза боги выразили своё одобрение. Тятя была вне себя от возмущения. Кого Катагири надеется обмануть?! Она уже приготовилась обвинить его в подлоге, но не успела — слово взял Хидэёри: