ь тайны с подставными лицами? Хохол и в самом деле не отказался бы продать компанию ему – какая разница, у кого брать деньги.
Неслышно вошла Даша с телефонной трубкой в руках:
– Женя… Маша звонит чего-то…
– Ну?! – задохнулся от нетерпения Хохол, выхватив трубку и взглядом велев Даше выйти. – Машка, что? Да говори ты!
– Не кипи, – осадила Мышка. – Все узнаешь. Доктор сказал, что наметился небольшой сдвиг. Они какое-то обследование сделали, так вот – мозг в порядке, все там хорошо. Видимо, дело все-таки в наркозе, как Валерий Михайлович и говорил.
– Елки зеленые – уже пять! – ахнул Хохол, глянув на часы. – Мышка, я приеду, я должен сам увидеть! – И бросил трубку.
Он в панике заметался по дому, удивив домработницу и Егоркиного охранника, побросал в сумку парик, костюм и все остальное и опрометью выскочил из дверей, бросившись к гаражу. Через пять минут «Хаммер» уже понесся по улице в направлении городской трассы.
– Что это с Женькой? – недоуменно спросила Даша, и Гена, тоже наблюдавший за происходящим с изумлением, хмуро отозвался:
– Не наше дело, Даша. С ним вообще что-то странное творится, а что – он даже мне не говорит. Ладно, пойду, сейчас няня домой поедет, мне к Егору пора.
Он ушел наверх, в детскую, а Даша принялась доставать из духовки булочки и пирог с брусникой. Обычно перед тем, как няне уехать, они вдвоем пили чай и разговаривали. У женщин было много общих тем – обе одиноки, жили с матерями, обе вынуждены были зарабатывать себе на старость. Однако если Дашу это совершенно не угнетало, то Наталья Марковна со своим высшим образованием считала такую работу унизительной. Даша же не понимала, что такого в их нынешнем положении, чего следовало бы стыдиться – такую зарплату не платили на государственных предприятиях и в учреждениях, труд не особенно тяжелый, особенно у няни – Даша успевала делать всю свою работу и еще присматривать за Егором, пока не появилась Наталья Марковна. Домработница искренне не понимала, что постыдного в том, чтобы работать няней в приличном доме.
Наталья Марковна спустилась из детской и прошла в кухню, налила стакан воды и положила в рот какую-то таблетку.
– Давление что-то прыгает, – пояснила она Даше, расставляющей на столе чайные чашки. – О, брусничный пирог! Даша, вы чудо!
– Ну, это не сложно, Наташенька, – улыбнулась домработница, подвигая блюдо с нарезанным пирогом ближе. – Вот еще сметана с сахаром, как вы любите.
– Спасибо, с удовольствием.
Няня покрыла кусочек пирога слоем взбитой с сахаром сметаны, откусила и зажмурилась от наслаждения. Даша помешивала чай и задумчиво смотрела на большую банку корицы, стоявшую на полке со специями. Именно эту банку брал в руки покойный Егор Сергеевич, когда варил кофе жене, она помнила его прикосновения и прикосновения самой Марины. Вроде бы пустяк, мелочь – а столько воспоминаний, от которых болит сердце. Даша смахнула непрошеные слезы и постаралась отвлечься:
– Наташа, ну, как сегодня день прошел?
– Да неплохо. Егор почти не капризничал и к маме не просился каждые пять минут – это уже хорошо. Не знаю, может, это и не мое дело, но все-таки зря все кругом обманывают его, говоря, что мать уехала. – Няня отпила чай, аккуратно поставила чашку на блюдце. – Ребенок надеется…
– Знаете, Наташа, Евгений Петрович делает так, как считает правильным, и мы ему тут не советчики. И вообще в этом доме никто не указывает хозяину, что делать.
– Даша, а вас не коробит вот это – хозяин? – полюбопытствовала няня, водя пальцем по краю чашки. – Особенно если учесть, что хозяин едва школу окончил, весь в наколках и говорит на арго?
Даша могла вынести что угодно, но не пренебрежение к кому-то из живущих здесь. Она не делала разницы между хозяевами и охраной, относилась одинаково хорошо и к покойному Егору Сергеевичу, у которого начинала работать, и к появившейся здесь чуть позже красавице Марине, и к ее любовнику Женьке, и даже к новому охраннику на воротах. А Хохол в последнее время вообще казался ей святым – то, как он относился к маленькому Егорке, сильно возвысило его в Дашиных глазах, да и вообще – она видела, как непросто ему давалась жизнь с Мариной и без нее.
– Вот что, Наташа, – начала она. – Я не люблю ругаться и спорить, уж такой я человек, но вот про Женьку вам так скажу – не троньте его! Он умнее многих образованных и порядочнее многих несидевших, вот так! Вы ничего не знаете ни о нем, ни о его жизни, ни об этом доме вообще, так что не вам судить. А я тут очень давно, всякое повидала – и меня не коробит ничего из происходящего. Если вам невмоготу – чего ж не уволитесь? Я скажу – потому что таких денег вам не заплатят нигде, и ребенок просто золото, и развозят вас на машине туда-сюда, и мать вашу Марина Викторовна, когда жива была, в больницу хорошую устроила. Что – не так? – Даша была вне себя от негодования, лицо раскраснелось, глаза сверкали, и няне стало немного не по себе. – И молчите вы сейчас потому, что я правду говорю.
Даша резко отодвинула от себя чашку и, встав из-за стола, кинулась к раковине и открыла воду. Она принялась мыть посуду, а няня, наскоро допив чай, попрощалась и вышла.
Даша удивилась сама себе – ее никто и никогда не заподозрил бы в таких проявлениях чувств, она всегда была ровной и улыбчивой, а тут вдруг так взвинтилась от вполне простого вопроса. Но и спустить спесивой Наталье подобные разговоры она тоже не хотела и не могла. Любое слово, не так сказанное в адрес Женьки, она воспринимала как личное оскорбление.
Перемыв посуду, Даша решила пойти к Егорке и дать Гене возможность спуститься в кухню и перекусить.
Мальчик возился на ковре с машинками, а Гена, сидя рядом, то и дело подсовывал под колеса автомобильчиков то кубик от конструктора, то карандаш. Егорка сердился, отбрасывал препятствие и снова катил машинку.
– Егорушка, пусть дядя Гена пойдет поест, а мы с тобой поиграем, ладно? – Даша села на пол, и Егор пополз к ней, сразу запуская руку в карман ее фартука, где обычно лежала конфета. – Ну, нашел? – улыбнулась домработница, когда конфета перекочевала из кармана в рот Егорки. – Иди, Гена, там все на столе.
– Спасибо, Даша, я быстро. – Охранник поднялся и ушел вниз, а Даша притянула к себе мальчика, усадила на колени и обняла, уткнувшись лицом в темноволосую макушку:
– Родной ты мой… опять сиротой остался…
Егор притих, словно понимал, о чем говорит домработница, прижался к ней и засопел носом. Даша гладила его по спинке, а сама украдкой всхлипывала, отчаянно жалея мальчика, снова оставшегося без матери, на этот раз – приемной.
Хохол успел как раз к закрытию, Мышка спустилась вниз и пообещала вахтеру, что ее родственник покинет здание больницы не позднее девяти часов. В лифте она взяла Хохла за руку и прошептала:
– Расслабься, ты так нервничаешь, что это хорошо заметно. А Маринка всегда на эмоции чуткая была, не расстраивай ее.
Хохол передернул плечами, стараясь сбросить напряжение и успокоиться. Но сознание того, что сейчас он увидит свою девочку, свою любимую, совершенно беспомощную, безмолвную, не давало ему сделать этого.
Толкнув дверь, они вошли в палату, и Хохол сразу снял парик и отклеил усы, чтобы не пугать Марину своим видом. Он обошел кровать и сел так, чтобы попасть в поле ее зрения:
– Привет, котенок… узнала?
Синие глаза выразили какую-то эмоцию, не то радость, не то удивление, и сразу потухли, сделались равнодушными и пустыми. Хохол осторожно взял похудевшую руку, прижался губами к холодной коже:
– Замерзла, маленькая моя? Совсем холодные руки…
– Женя, я пойду в холл, посижу с книжкой, – подала голос Мышка. – Не буду мешать…
Он только отмахнулся, как от назойливой мухи, а сам все дышал на Маринины руки, пытаясь согреть. Мышка тихонько вышла, плотно закрыв дверь, а Женька сбросил пиджак, поправил одеяло, дотянув его до Марининого подбородка, размотал бинты на лице и коснулся ее щеки пальцами:
– Котенок мой… улыбнись мне, я так давно не видел, как ты улыбаешься…
Марина перевела на него глаза, и взгляд вдруг сделался каким-то злым, чужим. Хохол отпрянул – лицо Коваль стало почти уродливым.
– Мариша, котенок… что с тобой? Что я не так сделал? – Он наклонился и поцеловал ее в губы, почувствовав, как они дрогнули и зашевелились. – Я тебя обидел?
Он целовал ее все настойчивее, взял ее лицо в ладони, сбив белую косынку с обритой головы, коснулся губами едва пробившегося темно-русого ежика волос:
– Родная моя, как же я соскучился по тебе… Я устал жить один, устал просыпаться один, без тебя… Дома так пусто, котенок, так пусто…
Она вдруг прерывисто вздохнула, и Хохол обрадовался этому так, словно произошло что-то из ряда вон выходящее:
– Маленькая моя, ты только не расстраивайся, у нас все хорошо, просто… мне без тебя невыносимо. Мы не расставались так надолго уже давно, и я никак не могу привыкнуть. Но совсем скоро мы опять будем вместе, втроем, ты, я и Егорка. Я заберу тебя отсюда, буду на руках носить, помнишь, как тогда?
Он опять взял ее руку и стал гладить ею себя по лицу. Неожиданно Марина сжала пальцы, и длинные ногти впились в его щеку. Хохол скривился от боли, но руку не убрал, просто посмотрел ей в глаза. Хватка ослабла, узкая холодная ладонь легла на то место, где остались яркие царапины.
– Мне не больно, котенок… раздери хоть всю морду – только вернись ко мне, будь такой, как раньше… – Он прижал ее руку к лицу, и Марина не пыталась убрать ее, лежала и смотрела на него, а в углах глаз копились слезы. – Не плачь, не надо. – Хохол прилег рядом, прижался к ее похудевшему телу и осторожно обнял за талию. – Вот так… полежим с тобой, пока Мышка не вернулась.
Марина опять вздохнула, и Хохол теснее прижал ее к себе, уткнувшись лицом ей в шею над ключицей. Он вдыхал запах ее кожи и злился, что родной аромат перебивается резким больничным. Если бы мог, он забрал бы ее домой, немедленно, чтобы она была рядом, пусть даже такая, как сейчас. Он согласен был на все – носить ее на руках остаток жизни, ухаживать за ней, кормить с ложечки – да что угодно, только чтобы видеть каждый день, а не так, урывками, тайком, нацепив дурацкий парик, усы и очки. И пусть даже она никогда не стала бы прежней – только чтобы рядом…