Нефертари последовала совету царицы-матери и удалилась на некоторое время в Мемфис. К ее большому горю, фараон не высказал никаких возражений.
— Хорошая мысль, если ты там покажешься и примешь участие в праздниках, посвященных божествам, — слишком откровенно обрадовался он. — Не торопись только с возвращением, здесь ничего важного пока не предстоит.
Он мимолетно поцеловал ее в щеку и, как одержимый, побежал к другой.
Она пожаловалась на свое горе Мерит:
— Он, кажется, даже рад, что я уезжаю и на возможно более долгий срок. Раньше он не спускал с меня глаз, я не могла отправиться без него даже в самое маленькое путешествие, а теперь я жду, что он построит ей храм, лучше всего прямо посреди города.
Она разразилась рыданиями. Мерит попыталась утешить свою мать:
— Я думаю, он скоро пресытится этой змеей. Ты заметила, что он, как и прежде, носит на шее половинку твоего сердца из ляписа? Пока он его не снимет… Я не знаю, какими колдовскими средствами она заманивает его ночь за ночью в свою постель и крепко держит, как мальчика, который влюбился впервые в жизни. Поезжай в Мемфис и забудь этот двор на некоторое время. Я буду сообщать тебе обо всем.
Фараон чувствовал себя в постели Мерит-Анта поистине как Могучий Бык — помолодевшим, полным сил, готовым ко всему.
Она не скупилась на слова восхищения, змея с бирюзовыми глазами. На ломаном египетском она хвалила его мужскую силу и называла себя самой счастливой женщиной в Кеми, потому что может наслаждаться безмерными радостями в его объятиях. В ее словах ему не слышалось ни лести, ни преувеличения, она произносила эти похвалы как бы против воли, и Рамзес поверил в то, что она искренна.
Когда в разговоре упоминалось имя Нефертари, Гутана с глубоким уважением осведомлялась о ее здоровье, хвалила ее сияющую молодость и добавляла не без коварства:
— Ах, если бы и моя красота могла сохраниться до столь преклонного возраста! Не знает ли твоя первая супруга каких-либо колдовских уловок? Было бы, конечно, неловко с ее стороны выдавать их…
Рамзес, бестолковый, как и многие мужчины в подобных ситуациях, не улавливал в этих словах злорадства, считая их только хвалой и знаком уважения по отношению к первой супруге, и еще больше ценил за это Гутану.
За полчаса до восхода солнца принц Мерире был на месте. Его высокая крепкая фигура выдавала отцовскую кровь, но круглым, почти детски-трогательным лицом он походил больше на свою мать Нефертари.
Принц Монту, житель пустыни, не знал точности в определении времени. Его понятия о времени были расплывчаты и определялись обстоятельствами. Вечером накануне он болтал с Незамуном и при этом выпил больше, чем обычно, поэтому проснулся только тогда, когда огненный глаз Ра уже светил над его кроватью. Поэтому Монту появился лишь час спустя после восхода солнца с тяжелой головой, едва ворочая языком. Так как ему не было знакомо понятие «опоздание», он не извинился, а только ухмыльнулся в знак приветствия и спросил:
— Волнуешься? А где лошадь?
— Об этом хотел побеспокоиться ты, — сказал Мерире с упреком.
— Только терпение, мой друг. У нас времени целый день.
Когда лошадь была на месте и слуга запряг ее, Монту обошел вокруг боевой колесницы, потрогал кое-какие детали и, наконец, довольно кивнул.
— Я полагаю, можно ехать. Сначала мы вместе сделаем круг, а потом ты попытаешься один. Идет?
Мерире с восторгом согласился, и оба не похожих друг на друга брата запрыгнули на колесницу — среднего роста, коренастый, с более темной кожей и грубым, настороженным лицом Монту, и уже сейчас выше его на полголовы долговязый Мерире.
Тем временем собрались несколько зрителей: дворцовые стражники, наслаждавшиеся свободным временем, придворные чиновники, слуги и еще пара старых сановников, находившихся в отдаленном родстве с царским домом и проводивших вечер своей жизни на полном царском обеспечении в стенах дворца.
Незамун также был на месте. Он перебросился несколькими словами с Монту, ободряюще улыбнулся взволнованному Мерире и излучал, как всегда, совершенное дружелюбие.
Монту взял поводья, взглянул на Мерире и сказал:
— Держись крепче.
Потом оба рванулись напрямую на запад по большой, светлой, мощенной каменными плитами улице для процессий. Они мчались на значительной скорости, потому что отдохнувшая, сильная лошадь летела по широкой улице так, что искры сверкали из-под колес.
Как воин ниу, Монту был настолько знаком с ездой на колеснице, что он мог управлять ею хоть во сне. Он сразу же почувствовал какое-то странное скольжение, которое шло от левого колеса. Он наклонился в сторону, чтобы посмотреть, в чем дело. В то же мгновение склеенные спицы разошлись, выпрыгнули из колеса, и колесницу рвануло в сторону.
В пустыне Монту выучился в минуту опасности прежде всего думать о себе самом. Этому правилу он всегда и следовал. Он не был человеком, который жертвует собой ради друга, во многом поэтому до сих пор был жив. Однако сейчас он действовал против этого правила и проревел Мерире:
— Прыгай! Быстро!
Он пропустил подходящий момент, чтобы спастись самому. Мерире просто выпал из колесницы, бухнулся на мягкое место, несколько раз перекувырнулся и остался лежать неподвижно.
Монту выпустил поводья, но его прыжок из рассыпавшейся колесницы не удался. Он стукнулся головой о бронзовую ступицу правого колеса, которое оторвалось от оси и вместе с ним рухнуло на мостовую. В момент падения тренированный воин ниу покатился, чтобы избежать перелома, костей и казалось, что ничего особого с ним не случилось. Он быстро вскочил на ноги и, хромая, побежал к неподвижно лежавшему Мерире.
— Что с тобой? Ты ранен?
Мерире лежал, как оглушенный, и только прошептал:
— Я не знаю, все произошло так быстро…
— Попытайся встать! — Монту подхватил его под руки. Мерире издал громкий крик:
— Нет, Монту, так не пойдет, у меня такая боль…
— Оставайся лежать, я приведу помощь.
Монту побежал, но внезапно ноги его подкосились, словно невидимый кулак обрушился на него. Он потерял сознание и рухнул на землю.
Зрители наблюдали за происходящим издалека и стояли сначала, как зачарованные. Незамун начал действовать первым. На негнущихся ногах он побежал к Дому слуг Сехмет и позвал лекаря. Когда тот услышал, что произошло, он тотчас послал помощников за двумя носилками, а сам побежал к улице для процессий. Когда он хотел склониться над Монту, Незамун сказал:
— Позаботься сначала о Мерире, сыне Великой Царской Супруги.
Лекарь ощупал мальчика, обнаружил перелом руки и предположил вывих или перелом бедра. Тем временем появился еще один лекарь с носилками. Пока Мерире уносили, лекари обследовали Монту и нашли то, что и предполагали найти у человека, потерявшего сознание. У него был поврежден череп над правым виском. Дыхание его было слабым, его и без того худое лицо ввалилось, нос заострился. Он выглядел умирающим.
Принца Мерире отнесли во дворец Нефертари, где для больного приготовили комнату. В ней тихо стонущего мальчика еще раз обследовали и действительно установили перелом бедренной кости.
— К сожалению, шины применить нельзя, о Прекраснейшая, — обратился врач к Нефертари. — Мы можем только наложить крепкие повязки и привязать принца к его ложу, потому что ему может повредить любое движение. Переломанная рука нас не беспокоит. За тридцать дней кость срастется.
— Как дела у Монту? — осведомилась Нефертари.
Слуга Сехмет бросил предостерегающий взгляд на мальчика и сказал неопределенно:
— Тут мы должны подождать, чтобы стало ясно, насколько серьезна рана на голове. Через несколько часов мы будем знать больше.
Нефертари поняла намек и вышла с врачом из комнаты:
— Итак?
— Надежды мало, о Прекраснейшая. Поврежден череп над правым виском. Наш специалист попробует сделать трепанацию, но никто не знает, каков будет результат.
— Как только могло произойти это несчастье?! Колесницу ведь несколько раз проверили.
Принц Сети приказал провести строгое дознание, обломки колесницы были собраны, и их отнесли в мастерскую.
— Я благодарю тебя и прошу принять участие в молитвах в храме Сехмет. — Рамзес положил руку на плечо сыну, как две капли воды похожему на него. — Пока мой сын будет лежать в постели, я велю ежедневно приносить жертвы Сильной и Всемогущей.
Принц Монту лежал в Доме слуг Сехмет. Несколько врачей занимались им. К его носу поднесли сильные эссенции, чтобы привести его в чувство, однако он только беспокойно крутил головой, и его бледное лицо с запавшими щеками болезненно подергивалось.
— Я попытаюсь провести трепанацию, она могла бы быть для него единственным спасением. — Имхотеп, специалист по переломам костей, отвернулся от больного и приказал: — Побрейте правую сторону черепа, но очень осторожно.
Он долго мыл руки в вине с травами и разложил свои блестящие инструменты на льняной салфетке. Тут были пилы различных размеров и маленькие молотки, выглядевшие совсем игрушечными, а также ложки с острыми краями, узкие ножи, пинцеты, плоскогубцы и еще некоторые вещи, приспособленные для того, чтобы мучить больного, но также и для того, чтобы спасти его.
Среди лекарей дворцового квартала быстро разнеслась весть, что знаменитый Имхотеп будет вскрывать череп. Стремясь посмотреть на это, они хлынули в Дом слуг Сехмет и собрались вокруг ложа Монту. Это вызвало неудовольствие Имхотепа:
— Мои господа, у меня здесь не игра, я здесь для того, чтобы предпринять сложную попытку спасти человеческую жизнь. Если хотите посмотреть, отступите от ложа и не толпитесь у окна.
Помощники отодвинули ложе к северному окну, потому что Имхотепу необходим был яркий свет. Он повернул голову Монту чуть наискосок и приказал своим помощникам крепко держать его. Потом взял узкий нож с длинным лезвием и разрезал кожу над переломом крест-накрест. Один из помощников отодвинул лоскуты кожи и удерживал их маленькими иголками. Когда кровь промокнули, показалась светлая сильно раздробленная кость черепа. Имхотеп маленьким пинцетом удалил обломки, взял крошечный молоток, приставил тончайший резец и осторожными ударами удалил разрушенные части кости на площади величиной с голубиное яйцо. Под ней показалась бело-серая масса — мозг в оболочке. Несколько осколков кости вонзились слишком глубоко, и Имхотеп вытащил их тончайшим пинцетом кусочек за кусочком.