— И что же дальше?
— Будем искать. Я отдам это дело толковому детективу. Не сомневайтесь: если есть хоть малейшая зацепка — мы найдем вашего отца. Не иголка… Если откровенно — я убежден, что искать его долго не придется. — Он увидел, как удивленно поднялись ее тонкие, мастерски подрисованные брови, и с улыбкой сказал: — Вероятнее всего — сам объявится. Или похитители позвонят. Вариантов много.
— Да кому придет в голову его похищать?! — изумилась она.
— Умельцев много, — сказал полковник, и поскольку ее изумление не прошло — добавил: — Вы можете представить, сколько миллионов могут запросить за вашего отца? — Потом взглянул на майора. — Ты не возьмешься за это дело? — Майор кивнул. — Вот и славно. На сегодня остальные дела отставь. До вечера далеко, осмотреться успеешь. Мне бы хотелось поскорее узнать, что ты обо всем этом думаешь.
Майор кивнул и вышел. Когда она уже заканчивала писать заявление, он возвратился в потертой кожаной куртке поверх глухого застиранного свитера, в кожаной плоской кепке с пуговкой наверху. Даже ботинки он поменял: вместо дорогущих английских штиблет надел уже немало повидавшие на своем веку нашенские мокроступы на толстенной микропористой подметке. Через плечо висела брезентовая сумка для инструментов.
Прощаясь, полковник дал ей свою визитку:
— Если что-нибудь узнаете первой — звоните.
В нем что-то изменилось. Ну конечно же, поняла она, ведь в нем была праздничность и даже кураж. Пусть я совсем не в его вкусе, но он меня встретил, как приключение. Но свечи догорели, возбуждение угасло, и утренняя елка оказалась всего лишь срубленным деревом, пережившим свой праздник и потому нелепым жалкими потугами сохранить полуночную красоту с помощью игрушек из стекляруса, бумаги и ваты.
Дом, в котором жил профессор, был неказистый, старый — четырехэтажная «сталинка», построенная пленными немцами в конце сороковых. Майору доводилось бывать в нем по службе, он помнил обшарпанные, с обвалившейся штукатуркой стены парадных, какие-то проблемы с канализацией и водопроводом — в последний раз дом ремонтировали лет двадцать назад, а капитально — вообще ни разу. Кабы его строили не немцы, а наши, сюда вообще было бы страшно войти, — размышлял майор, шагая следом за молодой женщиной. — Вот никогда бы не подумал, что в нем живет такая знаменитость.
Парадное было именно таким, каким майор его помнил. Отполированные временем дубовые перила ему и в этот раз понравились; в них было что-то, оставленное миллионами прикосновений человеческих рук. Майор поднимался по лестнице, скользя по ним рукой. Снимаю информацию, иронически думал он, но руки не отнимал, а, напротив, прислушивался к себе, словно ждал какого-то знака. В паранормальной практике он ничего не смыслил, а случайно попавшая ему в руки книжка убедила его, что все это — хренотень, придуманная для обмана дураков. Но в его практике был случай, когда ясновидящая помогла ему в расследовании дела. Сразу после этого она исчезла. Скорее всего — убрали (дело было серьезное), но не исключено, что — поразмыслив (майор был убежден, что ясновидящие не могут видеть своего будущего — полагаю, ему это внушили фильмы-фэнтэзи; как человек прагматического склада ума, дальше в эту тему майор не углублялся, а потому и не замечал противоречия в схеме: для других — вижу, для себя — нет), — так вот, почему бы не допустить, что та ясновидящая, поразмыслив, взяла да и поменяла паспорт. И слиняла куда подальше. А жаль: он уж, было, вознамерился испытать ее еще в одном деле, и если бы получилось… Да что теперь об этом говорить.
Дверь в квартиру Н была, как и положено, железная, но с таким замком, что майор при необходимости разобрался бы с ним отмычкой за одну-две минуты. Впрочем, за этот замок майор не мог поставить профессору минус. Скорее всего, профессору было безразлично, сколь надежно запирается его дверь. Будем считать, что имеем дело с редким экземпляром — обыкновенным свободным человеком, — размышлял майор, входя за дочерью профессора в квартиру.
Переступил порог — и застыл.
Жалкая однокомнатная квартира. Дешевые обои с безвкусным коричневым орнаментом, поблекшие и кое-где пострадавшие от времени, старое круглое зеркало, потускневшее, с облупившейся основой, вешалка, каких не делают уже лет тридцать. Н въехал сюда после прежних жильцов сразу, даже не сделав косметического ремонта, — понял майор. — И брошенные ими вещи оставил на прежних местах…
Майор приподнял край зеркала. Так и есть: под зеркалом обои были куда ярче, хотя тоже явно постарели. Боже мой, сколько же десятилетий оно здесь висит! Неужто с первых дней, как сюда въехали жильцы?
Майор мельком заглянул в туалет, ванную и кухню — мало ли куда могли подбросить тело, — и лишь затем вошел в комнату. 6 х 4 — привычно прикинул он, и высота отменная — 3.20; сейчас такую для народа не строят. Правая стена — вся — закрыта стеллажом с книгами и папками; перед широким окном — большущий письменный стол, из цельного дерева, сразу видно — заказная работа; под тыльной стеной — развернутый диван с неубранной постелью; подушка одна, постельное белье полуторное, одеяло и вовсе узкое — одному только-только укрыться.
— Ваш отец — аскет? — спросил майор.
— Ну что вы! — улыбнулась женщина. Когда она вошла в квартиру, ее тревога явно ослабела, потому что все здесь было привычно, покойно, все на своих местах; все производило впечатление, что хозяин вышел ненадолго и с минуты на минуту возвратится. — Он жизнерадостный человек, от всего — что бы он ни делал — старается получить удовольствие. Друзья его любят. Правда, с ним непросто. Не из-за характера… — Она поискала подходящее слово, но это ей не удалось. — Понимаете, его так много, что рядом с ним трудно находиться долго. Даже мне. И мама не смогла…
— Он оставил ей квартиру? — спросил майор, хотя понял это сразу. Это был не вопрос, а поддержание разговора. Пусть говорит; глядишь — какая-то подсказка и всплывет.
— Он ей все оставил.
Она не стала развивать эту мысль. Майор кивнул и прошел к письменному столу.
— Если не возражаете — я здесь немного пороюсь…
Он сел в удобное кожаное кресло, положил руки на подлокотники. Кожа была изумительная; а как кресло поддерживало спину, как расслабляло тело! Я себе такое не скоро смогу позволить, — с грустью признал майор, — да и где б я его поставил…
Порядка на столе было немного, но в бумагах очевидно никто не рылся — с ними работали. Заметки к статье. Или книге. Медицинская заумь. Листочки с наспех записанными телефонами тоже ничего не дали: майор сразу понял, что они валяются на столе давно, профессор их просто не замечал. Потом на всякий случай проверю, решил майор, и открыл верхний ящик стола.
Паспорт. Удостоверение. Служебные пропуска. Сберкнижка (всего несколько тысяч рублей; последняя операция — январская). Пухлая записная книжка. Сименсовский мобильник, приличный, но устаревшей модели. Даже мой сын выканючил бы у меня что-нибудь поновее, подумал майор и выложил на стол записную книжку и мобильник. В остальных ящиках ничего примечательного он не обнаружил.
Ничего не дал и поиск в компьютере.
Майор поглядел на часы: двадцать минут четвертого; еще успею и в клинике побывать. Привычка подталкивала его к действию, но он продолжал сидеть, потому что какая-то неясная, но явная сила удерживала его в кресле. Он ощущал вокруг себя нечто, какое-то незримое присутствие. Оно обволакивало его, погружая в полудрему, обещая, что еще чуть-чуть — и он все поймет. Что именно он должен понять — майор вспомнил не сразу, но он постарался сосредоточиться — и оно всплыло из глубин сознания: ах да! ведь я должен понять, куда исчез профессор… Устал я, подумал майор, не столько от работы, сколько от жизни устал. Все в ней получается как-то наперекосяк, из-за этого постоянное напряжение, внутренняя борьба. Неужели так будет всегда? — это ежедневное безрадостное рабство…
Огромный тополь за окном трепало ветром. Красивое дерево. Его ветви, обещающие близкую листву, были налиты пробуждающейся жизнью. Циклон прижал небо к самой земле, посыпая ее то мелкой моросью, то запоздалым снегом. И откуда только его принесло? Ведь только вчера был такой славный солнечный денек…
Майор прошел на кухню. Женщина сидела возле застланного потертой клеенкой кухонного стола и пила чай из изысканной фарфоровой чашки. Но стол был явно от прежних хозяев. Майор положил на него записную книжку и мобильник профессора.
— Если не возражаете, я заберу эти вещи с собой. Мне нужно с ними поработать.
— Вы неважно выглядите, майор. Выпейте со мной чаю. Он не хуже, чем у полковника.
Майор отрицательно качнул головой.
— Мне может понадобиться ключ от квартиры. Не думаю, что еще что-нибудь смогу найти… Это чтобы вас не беспокоить.
— Конечно, конечно. — Она подошла к двери и сняла с гвоздя связку ключей; выбрав нужный — отдала его майору. — Вот.
— Вы меня не подвезете до клиники? — я бы хотел успеть туда до конца рабочего дня…
Визит в клинику оказался бесплодным. Майор не обнаружил у персонала особого беспокойства. Их шеф был известен неординарностью, его поступки привыкли принимать такими, какие есть, без оценки. Трагедия, которая произошла в клинике в прошлую пятницу, потрясла всех; возможно, профессору понадобились уединение и время, чтобы справиться с ударом.
— Он единственный, кто в первое же мгновение понял размеры трагедии, — сказал майору амбициозный хирург, операцию которого в ту пятницу патронировал профессор. В этом хирурге было что-то странное. Возможно, это впечатление возникало из-за его очень коротких рук, которые правильнее было бы назвать детскими ручками. Чтобы смягчить впечатление от этого дефекта, хирург опустил кресло предельно низко, так чтобы можно было сидеть, положив руки на стол. Но и в лице его, удивительно подвижном, обнажающим каждое новое состояние души, была какая-то борьба, словно он тонул в дерьме, выныривал и снова тонул, но не мог себя заставить позвать на помощь. Да я к такому психу ни за какие деньги не лег бы под нож, подумал майор и спросил: