— Четыре — это много. — По лицу председателя было видно, что жесткие нотки Ильи его не впечатлили.
— Верну восемь.
— Это само собой… Но где мне эту соляру добыть?
— А ты поищи, — посоветовал Илья. Понимая, что дело сладилось, он сменил жесткость на иронию. — Найдешь.
Но все эти психологические нюансы отскакивали от председателя, как бумажные шарики.
— Ага, — сказал он и неожиданно зевнул. — Выходит, то правда, что твою базу разбомбили? — Илья кивнул. — Ну-ну…
Председатель тяжело выпрямился на затекших ногах и подошел к БМП. Пробоины рассматривал как старых знакомых, почти любовно. Одну даже погладил, вспоминая ощущение оплавленного металла.
— Ездить на таком решете — никакой репутации не хватит: вся через дырки вытечет. Нужно заваривать. — Он глянул через плечо на Илью. — За каждую по сотне. — Тот согласился. — Швы тоже необходимо варить… Ну и крыло отрихтуем… — Он опять взглянул на Илью. — Я тебе потом пришлю калькуляцию.
С боевиками он не стал разговаривать, только сделал небрежный жест кистью руки, мол, брысь отсюда, и они, не споря, не спрашивая подтверждения у командира, посыпались с брони и из нутра БМП. «В роще схоронитесь», — кивнул председатель в сторону группы акаций — жалкого остатка былой лесополосы, привычно взялся за скобу и легко, одним движением оказался на броне рядом с люком водителя.
— Послушай, командир, — окликнул он Илью. — А что если на тебя кто-нибудь уже стучит? Ведь телефоны — в каждой второй хате…
— У меня пост в десяти километрах отсюда. Тоже с телефоном.
— Не заснет?
Илья засмеялся и махнул рукой: езжай. Потом поглядел по сторонам. — Где Искендер, черт побери? — Прибежал ловкий, с ухоженной «шотландской» бородкой Искендер. — Пойдешь со мной.
Мотор БМП уже захрипел, но председатель остановил его, постучав по броне.
— Погодь минуту… — Дизель умолк. — Командир! — окликнул он Илью. — Далеко собрался?
— А тебе-то что за дело?
По тону Ильи было очевидно: вопрос ему не понравился. Не столько своим смыслом, сколько тем, что был задан вот так, да еще и при его боевиках. Но председателя ни тон, ни изменившееся выражение лица Ильи не впечатлили.
— Ты в моем селе, — сказал он.
Илья поколебался, стоит ли отвечать.
— Предположим, я хочу взглянуть на черного ангела…
Председатель медленно соскользнул по броне, медленно подошел. Он не поднимал лица, разглядывая коричневые шнурованные сапоги Ильи, маде ин юэсэй, произведение искусства из шикарнейшей кожи, небось, легчайшие, как индейские мокасины. Фантазии не хватает, чтобы представить, какая благодать в них ногам… Председатель чувствовал у себя за плечами Господа, но выдать этого было нельзя ни словом, ни взглядом.
— Я не могу тебе запретить, командир… — Председатель все еще не был готов поднять лицо, и потому обращался к обалденным сапогам Ильи. — Но предостеречь обязан… — Он ощутил в своей груди покой — и только тогда поднял глаза. — Не трогай Строителя.
Илья искренне изумился.
— Это как же понимать? Как совет? Или как угрозу?..
— Понимай, как хочешь. — Губы не слушались председателя, слова обгоняли мысль. Но с глазами он справился — они были, как бесчувственные ледышки. — А трогать не смей, — как-то все-таки выговорил он непослушными губами.
Нельзя так! нельзя так резко! — заметалась как в клетке где-то под костями черепа чужая перепуганная мысль. — Ведь мы не одни… У него ситуация критическая; того и гляди эта обвешанная оружием публика побежит кто куда… а может уже и пошел счет беглым… Он обязан демонстрировать силу, и показать ее на мне, — чем не подходящий случай? Вот возьмет — и пристрелит… Страха у председателя не было; вернее, он был — не за себя, а за дело. Но он говорил то, что был обязан сказать. Правда, так и не смог найти деликатной формы. И теперь ждал расплаты.
— Но вмешался Господь. Все-таки вмешался. Илья иронически оглядел председателя с головы до ног, потом с улыбкой взглянул на боевиков, как бы призывая их в свидетели, мол, вы только поглядите, каков наш орел, потом опять повернулся к председателю и похлопал его по плечу:
— Ладно. Расслабься. Ссориться мне с тобой не резон… Да и не нужен мне вовсе твой Строитель.
XIV
Это была ложь. Именно из-за Строителя, возвращаясь с очередного налета, Илья завернул в это село. Мало того, и налет был запланирован с идеей на обратном пути заглянуть сюда. Илья давненько здесь не был, сознательно избегал этих мест, но и не было дня, чтобы он не вспоминал о Строителе. О Марии вспоминать было не нужно — разве можно забыть боль? — она все время была с ним, в нем. Но теперь, едва Илья осознавал эту боль, вслед за образом Марии, за ее спиной, возникал Строитель. И уже в следующее мгновение происходила рокировка, Строитель выдвигался вперед и заслонял собою все. Как это было у Ходжи Насреддина? — не думай об обезьяне с красным задом. Попробуй не думать! Чем больше стараешься, тем неотвязней этот дурацкий образ.
Впрочем, «думал» — не совсем точное определение. Как можно думать о том, чего не понимаешь, о том, что, возможно, вообще непостижимо? Как можно думать о том, о чем не имеешь информации? Это стало манией; пока не опасной, но она уже лишала покоя, мешала жить.
Была и другая сторона у этой проблемы: деньги. Те самые, на которые восстанавливался храм. Это была связка: появился Строитель — и потекли к нему денежки. Раз текут, значит, есть источник. Илья в деньгах не нуждался; деньги на храм — святое, поэтому в другое время он и не поглядел бы в эту сторону; но связка «Строитель — деньги» искушала, подсказывала ход: разорвать ее. Если вдруг источник иссякнет… Илья не представлял, что при этом произойдет, но ведь что-то же должно было произойти! Надо выбить из-под этого мужика табуретку. Интересно, на чем тогда он будет сидеть?..
Эта идея возникла не сразу. Илья был тугодум; даже очевидные вещи он замечал лишь после того, как они в нем созревали. А тут еще и эмоциональная составляющая мешала — ревность застила глаза. Но когда зеленый росток пробился наружу, Илья сразу понял: вот где его шанс!
Чтобы читатель не заблуждался по поводу слов, мол, храм — это святое, скажем сразу, что Бога Илья не брал в расчет. Логика все та же: нет достоверной информации — не о чем и говорить. Но для множества людей храм был духовной опорой, им — без нужды — Илья не хотел нести зло. Но я ведь не собираюсь рушить храм, рассуждал он. Я только хочу поглядеть, что произойдет, если золотой телец, которого доит Строитель, покинет его.
Не брал Илья в расчет и черного ангела. Мало ли что может быть! Возможно, существуют и НЛО, и полтергейст, и нечистая сила, но пока я не увидел этих чудес своими глазами, их для меня нет. Вот увижу, — тогда и решу, как быть.
Источником информации о событиях вокруг храма был интернет. Могло бы стать и местное телевидение: не проходило недели, чтобы хотя бы в одной передаче не обсосали эту карамельку. Но передачи были рассчитаны на обывателя, и делали их обыватели. Их интересовали только экзотика, «тайны» и сплетни. Илья сперва принуждал себя смотреть эту бодягу (а вдруг в навозной куче обнаружится жемчужное зерно!), потом понял, что его зомбируют.
Еще раз подчеркнем: Строитель, как человек, как явление, был Илье не интересен. Как не интересны были Илье вообще все люди, все до единого, за исключением Марии. Есть такой человек, Строитель, нет его… Но он наступил на жизнь Ильи. Вот так любой из нас, идя по тропинке, наступает на муравья. Пусть Строитель не ведал того, он это сделал. Он стал причиной. И если убрать эту причину… Проще всего было бы его убить. Не застрелить (естественно, чужими руками), потому что все сразу бы подумали на Илью. Оно и понятно: кому это выгодно?.. Илье, при его-то репутации, было все равно, что о нем подумают; только не Мария. Такая смерть Строителя убила бы в ее сердце Илью. Не отвратила — именно убила бы. Невозвратно… Нет; смерть — дело тихое, и умереть Строитель должен был бы тихо: похворал, похворал и преставился. А еще лучше, если б его нашли повесившимся в храме. Зрелище не из приятных, у любого человека оно вызывает отторжение. Это не тот случай, когда мертвец, в ореоле любви, навсегда поселяется в сердце. К тому же — осквернение храма… Если в такой момент оказаться возле Марии, не навязываясь, ни на что не претендуя, только присутствуя… Человек — часть природы, с которой он связан не только энергией и физиологией; инстинкты — вот его истинная «интеллектуальная» связь с природой; не разум (разум нужен только для осмысления, для примитивного выбора «да» — «нет») — инстинкт Марии искал бы в такой момент, чем вытеснить негатив, чем заполнить вдруг образовавшуюся пустоту. А ты рядом, такой внимательный, пластичный, ненавязчивый…
Старая истина: нет человека — нет проблемы.
Убить — было бы идеальным выходом. Илья это понимал — но дальше дело не шло. Что-то тормозило его. Естественно, не совесть. Нечто неосознанное. Опять же, естественно, Илья мог бы переломить себя, заставить себя пойти на это убийство. Он это понимал, но не сделал ни одного шага в этом направлении. Даже не обдумывал. А для самооправдания сочинил такое объяснение: убийство — средство обретения свободы, значит и совершаться оно должно естественно, свободно; а если приходится себя принуждать, опираясь на костыли логики и теориек, по примеру Родиона Романовича с его топориком, то получится не освобождение, а конфуз, пустые хлопоты и разбитые надежды.
Другое дело — деньги, кровь храмовой затеи. Вот на деньги Илья готов был идти с легким сердцем. Перерезать жилу, спустить кровь — это же как любопытно будет поглядеть, что после этого произойдет! Не откроется ли тогда истинная сущность нашего хваленого Строителя? Не окажется ли он всего лишь функцией, переходной муфтой, материализующей деньги — призрачную, условную ценность — в храм? Пока есть ток, динамо крутит машину, тока не стало — и в динамо не станет нужды…
Когда едва теплившийся поначалу ремонт храма стал разворачиваться в большую стройку, Илья первым делом подумал: а кто за это платит? Выяснить, что это Матвей, труда не составило. Платил не сам Матвей, а какие-то второразрядные, ничем не примечательные фирмы. Но все сх