Храм снов — страница 34 из 58

Это сквозь живопись прошла буря; позднее она пройдет сквозь жизнь, и много поломится колоколен. Я простилая с художником и ушел.

Лысый мерин через синее прясло глядит – хорошо, а? Так на море во время учебной стрельбы сначала блестит огонь, потом доносятся раскаты выстрела и наконец, долго спустя, подымается столб воды – весть того, что ядро долетело.

– Ну, что же это? что же это? – воскликнула Бэзи, хлопнув в ладоши. – Боже, как глупо! боже, как глупо! В самом деле на Западе северные откосы Монблана, с большого плоскогорья черным потоком камней ринувшиеся вниз, а выше – стеной подымавшиеся по отвесу, были искажены в суровой красоте столетних сосен правильным очерком человеческой головы. Как мухи, в вышине неба жужжали летчики, и сурковые тени в черных пятнах собрались на нахмуренный лоб пророка и черные, спрятанные под нависшими бровями глаза, похожие на чаши с черной водой. Это была голова Гаяваты, высеченная на северных склонах Монблана, вырезанная ножом великана художника.

В знак единства человеческого рода Новый свет поставил этот камень на утесах старого материка, а взамен этого, как подарок Старого света, одна из отвесных стен Анд была украшена головой Зардушта.

Голова божественного учителя была вырублена так, что ледники казались белой бородой и волосами древнего учителя, струясь снежными нитями.

– Этой каменной живописи натянуты паруса взаимности между обоими материками, – заметил Смурд.

– Паруса из множества людских сердец.

– Не правда ли, хороши эти пласты острого каменного угля, обработанные в черные глаза пророка? Говорят, что пастухи по ночам жгут из пламенной руды свои голубые костры, и тогда его глаза блещут гневом. Между тем столетние сосны были раскинуты на разных высотах лица.

– Боже, как глупо! Зачем портить природу? – недоумевала Бэзи.

– Если горы вторят гулким раскатом, отчего не искать каменных созвучий лицу?

– Друзья, знаете что, проведемте ночь на поверхности сурового глаза Гаяваты! Едва заметная тропинка ведет к нему.

– Я согласна! Ура, за мною бегом! – Этот голос был Бэзи. Но уже с третьего шага молодая девушка присела и произнесла: – Здесь чертовски острые камни. Я не понимаю, как можно идти? Разве стать козой? Что делать?

– Нет, нет, мы провели бы ночь как боги сумрака там наверху! Каменные терновники гор в уме мы бы венцами возложили на седые и черные кудри.

– Я полагаю, что хороший ужин внизу стоит воображаемых богов в воображаемых кудрях.

– Внизу есть сливки!

– Целый кувшин сливок.

– И чай, дивный золотой чай, старого душистого настоя! Что делать?

– И все же, и все же – вперед!

– Когда взойдет солнце, мы огласим горы древними криками и предложим святому бычка. – Закури солнце!

– Молодые боги, не слишком ли тяжелая участь – мерзнуть и дрожать? – А там внизу настоящие сливки.

– Зашейте рты!

– На чем ты сидишь?

– На мертвеце. Он шел, боясь смерти, и умер.

Высокомерно пышны щеки дитяти. Мать печальна. Угол здания каменного зверя спереди, – воздуха сзади вонзен в толпу. Дом этот – лоб слона.

Трубы незримых голосов приклеены к нему, как свернутые рукописи ученого, идущего учить.

Три черных знака Е, И, Т чернеют голосом другой воли. Т, упав на развалины, темнее воли, как листья других столетий.

Завитки улитки, кривые близорукие глазки слона на доске лица, яйцевидной стены здания. Плачет ли оно? Окон ливень, жилой водопад.

Ножик плоскостей, чешуйчатое пространство. Панцирь досок залит дождем теней.

Толпы или прямоугольные глыбы?

Лезут, тянутся, громоздятся.

На сером рубле подпись казначея – это подпись месяца.

Дикий запорожец-свет разрубил на камни ночные облака, или юноша из ряда серых плоскостей склонен трудолюбиво над рукописью?

Но там, за облаками, как увядший осенний лист, изгрызенный червями, лице. – Одетый одеждою площадей. Город встал и несет рукопись.

Мне понятно только первое слово из его свертка.

А на ремнях, на горбу пустой и дикий небоскреб темнеет мертвыми дырами окон, точно ранец.

Город съеден червями окон, как осени лист.

Вениамин Александрович Каверин

Манекен Футерфаса

Гадаю на картах и по линиям рук

Иностранная хиромантка Хан Джафарова

I

Студент Жаба осторожно постучал по руч­ке двери. Дверь приоткрылась, и желтовато­прозрачного цвета нос сунулся в щелку.

—   Простите, пожалуйста, — сказал Жаба,— могу я увидеть хиромантку?

—   Можете, — ответил ему женский голос. Дверь распахнулась, и старая татарка провела его в полутемную комнату.

Немного погодя она вернулась в длинном цветном платке с картами в руках и чинно по­клонилась. Жаба ответил поспешным поклоном и тотчас заговорил:

—    Я очень извиняюсь, что обеспокоил вас так поздно. Я, собственно говоря, пришел не за тем, чтобы вы мне гадали, а совсем по иному делу. Мне, видите ли, известно с некоторых пор, что вы имеете обширнейшие зна­комства.

—    Какие же знакомства? — сказала гадал­ка, глядя на студента подозрительно. — Зна­комых я никаких не имею.

—    Не подумайте что-нибудь дурное, — зато­ропился студент, — я про знакомства упомя­нул, так сказать, иносказательно. Видите ли, дело, с которым я имею обратиться к вам, это скорее то дело, которое не к вам непосред­ственно относится. В числе ваших знакомых имеется одно чрезвычайно влиятельное лицо. Так вот это самое лицо... Именно к нему я и хотел бы обратиться.

Хиромантка смотрела на него подозри­тельно:

—     Это на кого же вы намекаете?

—    То есть я не то чтобы намекаю... Наобо­рот, я как бы вам напоминаю. Этот человек — он скорее даже не человек, если можно так выразиться, существо совсем особенного вида.

Гадалка подняла брови и несколько при­щурила правый глаз.

—    Мне бы только увидеть его на одну ми­нутку, — поспешно сказал Жаба, — я бы хотел попросить у него совета по одному очень важ­ному делу. На одну минуту, не больше, уве­ряю вас.

Хиромантка задумалась.

—     Вам нужно сейчас?

—     Сейчас. Непременно сейчас.

—     Так пожалуйте сюда.

—    Будьте уверены, — говорил Жаба, идя за ней, — что ваша услуга не останется, так ска­зать, неоплаченной. Я, если можно так выра­зиться, уплачу вам сколько угодно.

Хиромантка открыла дверь полутемного чулана, втолкнула Жабу и плотно прикрыла дверь. Жаба ощупал руками стены и, не найдя ничего, на что можно было бы сесть, присло­нился к стене, скрестив руки.

Он слышал глухое бормотание за дверью. Немного погодя запахло серой, и легкая тош­нота подступила к горлу.

Вдруг лицо хиромантки, освещенное жел­тым светом, пронеслось перед ним, острым носом сверля воздух; стены сдвинулись. Жа­ба протянул руку и стал смотреть на лицо с ужасным напряжением. Голова у него закру­жилась.

В это мгновение легкий дребезжащий звук пронесся по комнате. Дверь распахну­лась. Жаба подогнул колени, сделал шаг впе­ред и упал мешком на пол. Старый еврей с ар­шином в руках остановился в дверях чулана.

II

Урио Футерфас ничего решительно не ду­мал в утробе своей матери. И это ничуть не мешало самой матери думать о самых разно­образных вещах. В частности, о том, что го­раздо удобнее носить ребенка в себе, чем де­лить себя на две неравные части. Тем более что меньшая из них требует много хлопот, весьма обременительных при большом семей­стве. Нечто подобное думал и отец Урио Фу- тсрфаса. Этот беззаботный человек только по отношению к своей жене отличался удиви­тельным постоянством. Именно поэтому Урио имел многочисленных сестер и братьев задол­го до своего рождения.

Законное время прошло, и он, даже не по­стучавшись, с криком ворвался на этот брен­ный свет. Родители не замедлили отомстить ему за это вторжение и с помощью рыжего еврея окорнали его на небольшой кусок, уменьшив его тем самым на некоторую часть его первоначального состояния.

В каморке было грязно и тесно, обрывки материи валялись вокруг, в узкое окошко светило солнце, а мальчишка болтал руками и ногами и кричал так, как будто ему отрезали не то, что полагается, а голову или руки.

Семи лет Урио Футерфас занял на столе своего отца раз навсегда установленные место и положение. Босые ноги, продетые крест-на­крест, одна на другую, подпирали туловище, согнутое полукругом.

Все было, как каменное. И только ры­жая голова вертелась во все стороны, как флюгер.

Отец Урио Футерфаса при всей своей без­заботности был отличный портной. Из его рук выходили такие брюки, пиджаки и фраки, что, казалось, стоит лишь приглядеться не­много — и все они станут ходить, лежать и са­диться, ничем не отличаясь от тех, кому они предназначены.

Все шло своим порядком — брюки, фра­ки и пиджаки оставались верны своему на­значению, покамест в каморку Футерфасов не вошел однажды чисто одетый высокий человек.

Он снял шляпу и сказал с вежливостью:

—     Это который из вас портной Футерфас?

—   Здесь, с позволения сказать, два Футер­фаса, — сказал старик, откусывая нитку, — и оба портные. Если ж вам угодно заказать костюм, то это сделает вам старый Футерфас бесподобно.

—    А мне желательно заказать костюм ва­шему сыну, — сказал, улыбнувшись, высокий человек.

—   Это как вам будет угодно, — согласился Футерфас.

Заказчик послал его за папиросами и под­ступил к Урио.

—    Я много жду от тебя, молодой Футер­фас, — сказал он. — Мне нужен совсем не та­кой костюм, какие ты привык шить. Сшей мне такой костюм, чтобы он мог заменять ме­ня в мое отсутствие.

—    Как это можно? — сказал Урио, пожи­мая плечами и вытянув губы.

—    Подожди, — сказал незнакомец, — по­думай над этим хорошенько. Я думаю, что те­бе это удастся. В конце концов сшить такой костюм пустое дело. Нужно только выбрать плотное синее сукно самого лучшего ка­чества.

Урио слез со стола и послушно снял мерку.

—   Когда костюм будет готов, принеси его на квартиру, — сказал торопливо заказчик.

Он положил на стол бумажку с адресом, похлопал Урио по плечу, пожелал счастливой работы и вышел.

Урио, — сказал отец, вернувшись, — он дал мне фальшивые деньги. Он, должно быть, мошенник, Урио.

—   Этот гад сумасшедший, — сказал Урио задумчиво.

На другое утро, однако же, он принялся за работу с жаром. Он резал, сшивал, резал и вновь сшивал до ночи.

—    Что ты шьешь? Что ты шьешь? — гово­рил старый Футерфас. Он чуть не плакал, гля­дя на своего сына. Но, отдавшись на волю бо­жию, решил не перечить ему ни в чем, сел за талмуд и так оставался до вечера.

Урио резал материю поперек. И все думал. Хлопнув себя по лбу, он разрезал материю вдоль. И потом, бросив все под стол, сел и заплакал.

—    Урио, — сказал старик, — Урио, брось эту работу. Дай мне материал, дай. Я сошью ему хорошую синюю пару.

—   Нет, — отвечал Урио, плача. — Нет, это совсем особый костюм. Нет, ты не можешь шить его, тате. Я сам пойду к нему и спрошу его, что мне делать с его заказом.

Толстая девка с подоткнутой юбкой от­ворила Урио. Он вошел в прихожую и робко постучал в двери. В ответ на стук раздался страшный крик и вой из соседней комнаты.

Урио постучал вторично, и дверь отвори­лась. За длинным узким столом сидело мно­гочисленное общество. Черти и грязные ведьмы с развратными харями, какие-то голые люди с бараньими мордами и волосатыми за­дами вертелись, кричали, бесились и, заворо­тя слюнявую нижнюю губу, налезали друг на друга.

Возглавляя шумное сборище, на бочке, воздвигнутой у стола, сидел во фраке давеш­ний незнакомец. Он сделал знак рукой, за­видев Урио, и все смолкло.

—    Милостивые государи, равно как и ми­лостивые государыни, — заявил он хрипло, — это мой портной!

Нечисть разразилась хохотом.

—    Милостивые государи, равно как и ми­лостивые государыни, — продолжал заказ­чик, — я заказал ему такой костюм, чтобы он заменял меня в мое отсутствие.

В ответ на это раздался такой хохот, что задрожали стены.

Урио давно хотел припомнить молитву, но вместо молитвы на язык сами собой наверты­вались непотребные слова.

Он пробормотал, что никак не может скроить костюм да и пришел просить ука­заний.

—   Хорошо, — сказал заказчик, — я тебе дам указания.

И он заговорил, перемешивая свои советы со страшным сквернословием. Едва он кон­чил, как на стол вскочила старая ведьма в рваном переднике, надетом на голое тело, и предложила, сопя носом и помогая сама себе руками и ногами, избрать Урио портным всей бесовской братии.

—   Согласитесь, — просопела она, высоко задирая передник, — что в приличное общест­во совершенно невозможно являться без вся­кой одежды.

Тут разразился такой невероятный хохот, что у портного потемнело в глазах. Он пошат­нулся, хватаясь руками за стены, и, теряя соз­нание, почувствовал, что скользкие руки схватили его и потащили в холод, темноту и вонь.

Новая мастерская Урио Футерфаса мало чем отличалась от старой. Вокруг него постояннно вертелись хвостатые и кривоногие чертенята. Они влезали ему на плечи, дергали за ноги и поднимали такой шум, что даже бе­зучастный ко всему Урио начинал ругаться и жаловаться старшим. Так прошло очень мно­го лет. Урио постарел и ссохся. Руки его на­чали трястись, и глаза плохо видели. Становилось все труднее работать без манекена. Од­нажды он целый день шлялся по аду, всюду совал свой горбатый нос и всюду искал под­ходящую для манекена фигуру. Ничего не найдя, он взял у сатаны несколько поруче­ний, приделал пару мохнатых крыльев и по­летел на землю, изредка откашливаясь и рас­пространяя вокруг удушливый запах серы.

III

Оставив крылья в прихожей, Урио Футерфас взял в руку аршин и, пройдя комнату, ос­тановился в дверях чулана.

—   Кто вы? — спросил Жаба слабым голо­сом, лежа на полу и дрожа, как лист.

—    Урио Футерфас, к вашим услугам, — от­вечал портной ласково.

Жаба поднял голову, посмотрел на него со страхом и встал на колени.

—    Простите, — сказал он чрезвычайно веж­ливо и прикладывая руку к сердцу, — я вас обеспокоил, кажется, или, быть может, отор­вал вас от ваших высоких забот, наверное да­же государственного характера. Но только ва­ши необыкновенные достоинства могут оказать мне необходимую помощь.

Жаба сморщил губы с важностью и сам по­дивился своему красноречию. Он собрался с духом и продолжал:

Дело, видите ли, в следующем. На днях случилось со мною пренеприятное событие. Я, некоторым образом, проиграл в макао очень крупную сумму. С другой стороны, я имею богатого родственника. Отвратительный старик крайне сухого и неблагосклонного ха­рактера. Так вот, я и надеюсь поправить свои дела путем насильственного одолжения у него некоторого количества денежных знаков.

Урио Футерфас лукаво сощурился и хи­хикнул.

—  Я обладаю несколько боязливым ха­рактером, — продолжал Жаба, вспоминая, что он все еще стоит на коленях, и поспешно вскакивая, — и именно поэтому я и обратил­ся, некоторым образом, за вашей помощью.

Футерфас, задумчиво вертя аршин в ру­ках, внимательно осматривал фигуру Жабы.

—  Что же, — сказал он, подходя к Жабе поближе, я вам помогу. Отчего же не по­мочь такому прекрасному молодому челове­ку. Но позвольте вам заметить: я не совсем тот, за кого вы меня принимаете. Отчасти вам был нужен, по-видимому, черт, а я портной Футерфас, не больше.

Жаба обиделся.

—     Как, — закричал он, хватая портного за плечо, — как вы смеете? Мне был нужен на­стоящий, всамделишный черт, а проклятая хиромантка мне какого-то портняжку вы­звала.

—    Послушайте старого Футерфаса, — ска­зал портной, — старый Футерфас не посовету­ет плохо, что вы!

—    Что вы мне можете посоветовать? — спросил Жаба с презрением.

—     Вы проиграли деньги, — сказал порт­ной. — Отлично, я дам вам сколько угодно денег. Оставьте вашего дядю в покое, он тут ни при чем совершенно.

—     Вы мне дадите денег?

—     Я дам вам все, что вы захотите.

—     А что же вы за это от меня потребуете?

—     Эге, — закричал портной с восторгом, — это-таки действительно вопрос. Что я от вас потребую? Я потребую совершенные пустяки. Я, знаете ли, портной. И настоящий портной, не то что теперешние бездельники. Я главным образом работаю на того, кого вы хотели се­годня увидеть. Но вот в чем дело: до сих пор я работал без манекена.

—    А при чем тут я? — хмуро спросил Жаба.

—     Не то чтобы при чем, — сказал Футер­фас, — видите ли, обычно всегда продают ду­шу или что-нибудь там другое. Но это все пу­стяки. Ни к чему мне ваша душа, если я бедный портной и просто хочу облегчить себе работу? Другое дело, если бы вы сами, вашею, так сказать, физической стороной мне услужили. А деньги — это пустяки. Вы послужите у меня год-два, и у вас будет сколько угодно денег. Пожалуйста.

— Я еще не совсем сошел с ума, — сказал Жаба. ■ Чем вы мне докажете, что у меня бу­дет сколько угодно денег?

— Мы напишем контракт, — закричал Футерфас. — Что вы? Разве можно такое дело решать без контракта? У меня уже готов контракт, нужно только вписать имя и фа­милию.

Жаба задумался. Портной сунул ему в ру­ки бумагу и, пока тот читал, сантиметром в одну секунду измерил длину ноги и ширину талии.

—   Черт с вами, пишите, — сказал Жаба, — имя: Гавриил, фамилия: Жаба.

Портной вписал имя и фамилию и дал ка­рандаш Жабе.

—   Подписывайтесь, — сказал он, смотря на студента с удовольствием.

Студент подписал.

В то же мгновение он почувствовал, что левая рука у него одеревенела. Он попытался шевельнуть ею, но в эту секунду одеревенела и правая.

Он хотел закричать, но с ужасом понял, что не может шевельнуть губами.

Собрав последние силы, он метнулся к двери, туловищем прикрыл ее за собою и, по­качивая деревянным телом, побежал вниз по лестнице.

— Стойте! — кричал Футерфас. — Верни­тесь! Еще одна минута! Подождите!

Он побежал было за Жабой, но, вспомнив, что оставил крылья в прихожей, вернулся. Когда же, с крыльями под мышкой, он вновь спустился по лестнице, Жаба завернул за угол и скрылся.

IV

— Хо, хо, хо! Хватай его за ногу! Петька, лови! Гражданин, посторонитесь! Куда он ис­чез? Хо, хэ, хи! Ловите, ловите!

Но поймать Жабу не могли. С самого ран­него утра, с того часа, когда охтинские хо­зяйки отправляются на базар и дворники за­метают улицы, заметили деревянного студен­та на живых ногах.

Самой первой подняла крик баба, катив­шая на базар тележку с овощами. Жаба нале­тел на нее, опрокинул тележку, разорвал юбку, наступил на ее конец и побежал дальше. Казалось, что вся сила, которою он раньше владел, перебралась в ноги.

Крики и отчаянный гомон преследова­ли его. Мальчишки орали, как бешеные, подкатывались  под самые ноги, бросались камнями.

—   Хо, хо, хо! Лови его! Фигура! Лови фи­гуру! Деревянный! Кто деревянный? Милиционера! Милиционера!

Жаба пробежал Охтинский мост и остановился, пытаясь обернуться. Но тут милицио­нер схватил его за руку.

— Гражданин призрак, — сказал с полной серьезностью милиционер, — будьте добры назвать ваше имя и фамилию. В противящемся случае пожалуйте в комиссариат.

Гражданин призрак равнодушно покачи­вался, не давая себе труда ответить на столь серьезно поставленный вопрос.

Толпа, сперва в почтительном молчании следившая за разговором милиционера с Жа­бой, снова начала приходить в некоторое вол­нение. Оно усилилось, когда через толпу, кри­ча, стал пробираться какой-то старый еврей с аршином в руках и двумя огромными крылья­ми под мышкой.

—   Жаба, Жаба! Куда вы убежали? — кричал старик. — Что же, вы не могли потерпеть еще одну минуту?

Деревянное туловище качнулось было в его сторону, но милиционер преградил доро­гу обоим.

—   Пожалуйте в комиссариат, — объявил он с одушевлением, — там разберут, какая тут жаба и что касается.

Он взял студента за руку.

— Осторожно, — вскричал портной, — вы испортите мой манекен! Не троньте! — Но ми­лиционер, не слушая его, повлек обоих в участок.

Толпа разошлась. Мальчишки вновь стали продавать папиросы, бабы вернулись к своим лоткам.

А через полчаса из трубы комиссариата выползло маленькое облачко в лапсердаке, с мохнатыми крыльями и полетело над городом, отфыркиваясь и распространяя вокруг удушливый запах серы.

1923

Николай Асеев