Волконская зажгла перед портретами свечи, а капитан Серегин сказал:
– Они умерли, прости их и отпусти, Анастасия. Они были бы рады, если бы знали, что у тебя все хорошо.
– Да, – сказал вошедший последним отец Александр, – отпусти их. Они не были святыми, как думают о них некоторые люди, но не были и грешниками, намеренно бросившими страну в водоворот кровавых событий. Поэтому они прощены и не будут гореть в огне. Даруй же им покой, Анастасия, пусть покоятся с миром…
– А как же их убийцы, Отче? – скромно спросило эго, – неужели эти люди уйдут безнаказанными?
– Никто не ушел от моего суда, – ответил тот, кто говорил голосом отца Александра, – ибо там прошло сто лет, и кости жертв перемешались с костями палачей. Кто раньше, кто позже получал свое воздаяние, и совсем немногие из тех, кто кричал: «распни его, распни», умерли от старости в своих собственных постелях. Террор – это такая штука, что стоит его начать, как машина начинает засасывать в себя тех, кто ее когда-то запустил. Человек, отдавший приказ убить твою семью, умер меньше чем через год, насмерть избитый; другие ушли кто раньше, кто позже, но чаще всего из-за того, что каждый новый этап кровавой драмы требовал новых жертв, и бывшие товарищи подходили на эту роль куда как лучше. Вспомни, как это было во Франции.
– Хорошо, – сказало эго, – я их отпущу и дам вечный покой. Но и вы отпустите меня, ибо без них я не смогу жить.
– Нет, – сказал священник, – тебе еще рано уходить. Прощение и покой даны им авансом, и отработать этот аванс должна именно ты, как последняя оставшаяся в живых. Кроме того, у тебя есть шанс искупить их грех, сделать столько добрых дел, что все вы – и ты, и они заслужите не только прощение, но и блаженство. Но сразу тебе скажу – путь этот ведет не в монастырь, а в мир, и это путь меча. Жить ты должна горячо и яростно, чтобы ни живой, ни мертвой тебе бы не было стыдно за бесцельно прожитые безвозвратно ушедшие годы.
– Да, – сказал капитан Серегин, – живи и сражайся, а мы тебя защитим.
– Мы тебя поддержим, – сказала Волконская.
– И поможем, – добавил Димка, – ты только нас не бросай, а уж мы за тебя горой.
– Да, – произнесла Ника, – вместе мы сила.
– Если с тобой что-нибудь случится, – добавила я, – то мы воспитаем твою дочь. Воспитывать я умею. Это я тебе обещаю. Ведь мы теперь твоя новая семья, твои братья и сестры, твои три мушкетера, которые один за всех, и все за одного.
Эго заплакало слезами счастья, потом, шмыгая носом и вытирая сопли, произнесло:
– Спасибо вам всем, я обещаю, что остаюсь. А теперь оставьте меня, пожалуйста, одну, мне надо подумать…
– Анна Сергеевна, Анна Сергеевна, – сквозь полудрему-полубред услышала я голос Анастасии, – очнитесь, пожалуйста, я очень вас прошу.
– А!? – открыла я глаза, – извини, Настасья, что-то меня разморило. Мне снился странный сон, что я влезла в твое сознание и привела туда всех наших…
– Это был не сон, – серьезно кивнула Анастасия, – вы действительно там были, помогли мне простить и отпустить моих папу и маму, навести порядок в своих мыслях и разобраться в самой себе, а также показали мне, как вы меня любите и поддерживаете, и этого я никогда не забуду. Честное слово, Анна Сергеевна.
День шестнадцатый. Раннее утро. Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
Сказать честно, до прошлой ночи еще ни одна женщина сама не делала мне предложение руки и сердца. И тем более ни разу это не происходило таким оригинальным способом, как это сделала мадмуазель Волконская.
Конечно, во время оно Клавдия и Феодора чуть не передрались между собой за право моей первой ночи, но это было совсем другое – любовь-благодарность за спасение, без всяческих дальнейших обязательств. Тогда я просто впал в позу буриданова осла – я желал попробовать неумеренно пышных прелестей Клавдии (такой бюст – без всякого силикона – я видел впервые в жизни), но и Феодора, непривычно рыжая в этой компании смуглых брюнеток, привлекала мой глаз своей необычностью и утонченностью, не свойственной местным деревенским дамам. Правда, приз выиграла третья красотка, Туллия, которая увела меня прямо из-под носа соперниц, когда они погрязли в скандале, не желая уступать друг другу. Но все это было совсем не то, потому что Туллия тоже в тот момент не желала ничего большего, чем просто приятно провести время с главным самцом стаи, подняв при этом попутно свою самооценку. А тут, понимаешь – «хочу я замуж, замуж хочу».
Не, товарищи, нельзя же так негуманно поступать с мужчинами – от этого они вполне могут на всю жизнь остаться заиками и импотентами. А то что это получается – спал человек совсем мирно, никого не трогал, никого не пытался соблазнить. Знаете ли, когда командуешь чисто бабским коллективом, то все эти половые различия начинают как-то приедаться. Амазонки – они в обеденный перерыв и вечером в море вообще без ничего купаются, пусть даже мы и распотрошили контейнер с пляжными принадлежностями. Надувной матрас под себя подстелить, или грибочек от солнца поставить – это они завсегда пожалуйста, а вот купальники… Так что голые сиськи, попки и прочие интимные места у девочек элитного разлива я наблюдаю регулярно и почти в неограниченном количестве. Они и на зарядку-то выходят по форме «голый торс, в одних трусах» – впрочем, все по уставу. А позволь я им, то бегали бы они у меня и вообще голышом, благо погода позволяет, но тут я не позволяю, и все тут. Хватит с меня одного пляжа. И попробуй им что-нибудь скажи по этому поводу – мигом отбреют.
Та же Агния:
– Что, – говорит, – командир, мы такие страшные, что нас надо прикрывать этими тряпочками? А если ты беспокоишься за нашу скромность, то у нас ее просто нет! Мы девки молодые, красивые и бесстыжие – любуйся на нас, сколько влезет. А захочешь позвать кого-нибудь из нас на свое ложе, так любая пойдет с тобой с удовольствием…
И ведь они пойдут на это не из карьерный побуждений, стремления к материальному достатку или (не дай то Бог) Большой Любви, а лишь только из соображений престижа и повышения личного статуса. Большая Любовь сразу сотни амазонок – это штука, несовместимая с жизнью. Они хоть и считаются до предела индивидуалистичными, но все делают сразу, проявляя индивидуальность только в способе осуществления общей цели…
С другой стороны, такое обилие голого тела в пределах видимости дает определенную закалку, и на остальных женщин реакция (сугубо половая), разумеется, снижается. Кобру я и раньше воспринимал как боевого товарища, но теперь это восприятие перешло на Птицу, Волконскую и Анастасию с обеими деммками. Хотя для последних переспать с мужчиной – это все равно что выпить стакан воды, но я давно уже не падок на такие легкие удовольствия. Пусть этим занимается кто-нибудь другой. А меня, как говорится, обязывает мое положение.
Да что я там хожу вокруг да около, смущаясь, будто курсант-первогодок, первый раз цапнувший за ляжку деревенскую девку на летних сельхозработах. Короче, я думал, что мадмуазель Волконская и на пушечный выстрел ко мне не подойдет после того случая, как я застал ее и старшую деммку голыми во время их безумного шопинга в контейнере с моднючими бабскими шмотками. Мне казалось, что такой афронт до ужаса засмущает нашу родовитую аристократку, сделав ее со мной неприступно холодной и немногословной. Ну и ладно, не очень-то и хотелось. Елизавета Дмитриевна – девушка, конечно, привлекательная, думал я, но не уникальная, а я мужчина, на баб не голодный, и если что, могу потерпеть.
И вообще, за адекватной заменой дело не станет, чувствую я это, тут и к гадалке не ходи. А поскольку я напрочь лишен педофильских наклонностей, и вид незрелой женской обнаженки, как у Агнии и ее «сестренок», вызывает у меня только отцовские или старшебратские чувства, а внизу живота при этом ничего не шевелится – то это должна быть уже достаточно зрелая девушка. Из таковых здесь и сейчас – только Кобра, Птица и Анастасия, но они все втроем для меня табу, хоть и по разным причинам, а Ефимию Колдун и Лилия еще долго будут доводить до того состояния, когда на нее можно будет смотреть без содрогания. Но, думал я, в таком водовороте событий, если что, за подходящей девушкой дело не станет.
Засмущал-то я мадмуазель Волконскую, как оказалось, засмущал, но в смысле, весьма далеком от предполагаемого – с точностью до наоборот. Эта, простите меня, тридцатилетняя девушка – чистая и неиспорченная, ну прямо ангел – возомнила себе, что я отвернулся оттого, что мне неприятен вид ее обнаженного тела – по ее мнению, постаревшего, морщинистого и оплывшего. Тело, скажу я вам, как тело, качеством довольно выше среднего – ну а пышность груди и бедер, а также чуть заметные складочки на некоторых обычно скрытых одеждой местах, придают ему только дополнительную пикантность, как и легкий пушок на интимном месте, говорящий, что женщина не пользуется им, этим местом, напропалую, размахивая направо и налево своей личной жизнью. Любоваться такой красотой можно до бесконечности, но эта дурочка возомнила себе, что она мне противна, и решилась на то, на что всякая порядочная девушка, по ее мнению, решиться была не должна.
Итак, я тихо и мирно спал, в одних трусах, прикрывшись покрывалом из бязи. Сон мой был неспокоен, потому что стрекот цикад был просто оглушительным. Кажется, эти мерзкие насекомые устроили тут свой съезд и теперь бурно обменивались мнениями по поводу нашего присутствия. Прошлой ночью было не в пример тише. Сплю я себе, сплю… на пенке, прикрывшись покрывалом; тишина в лагере, и только часовые из амазонок маячат на вершинах холмов (пока еще со своими луками и стрелами) с задачей в случае чего поднять тревогу и не более – но уже скоро им можно будет раздавать супермосинки из мира Югороссии, и тогда они точно не подведут.
Так значит, сплю я себе, сплю – и вдруг шорох, а от таких вещей я просыпаюсь просто мгновенно. Рефлексы, ептить.
Отрываю глаза – и вижу, что надо мной в лунном свете возвышается фигура в черном плаще до пят, с накинутым на голову капюшоном. Ну я, спросонья, еще ничего не успев подумать, сунул руку под пенку за «Федоровым», который в этих условиях был куда удобнее ПССа, а ногами исполнил подсечку, так что фигура в черном плаще с писком «ой, маменька» рухнула как подкошенная. Заподозрив уже неладное, я перекатился всей массой на эту горе-диверсантку, зажав ей ладонью рот и сунув под челюсть ствол пистолета. Капюшон плаща при этом свалился с ее головы, и я увидел большие, серые (ни с чьими не спутаешь) испуганные глаза мадмуазель Волконской.