Полдень. Капитан Серегин Сергей Сергеевич.
В тот момент, когда снижающийся штурмоносец подлетал к Адольбургу, на часах было уже без трех минут двенадцать. С высоты примерно пяти километров город, расположенный в излучине полноводной реки, был виден как на ладони. Также очень хорошо просматривались ведущие к нему нитки дорог, забитых народом и повозками. Становилось понятно, что строили этот город еще старики-римляне, распланировав его на квадратные кварталы – что среди трущоб, что в районах роскошных вилл. Это вам не Москва с ее радиально-кольцевой планировкой, не Париж, и не Лондон, выросшие на берегах рек из деревень, замков сеньоров и военных лагерей завоевателей.
Это был город, с самого начала строившийся по плану именитыми архитекторами, заранее предусмотревшими все нюансы будущей городской жизни, и сейчас способный вместить не менее полумиллиона жителей.
Но, как сказала Елизавета Дмитриевна, ее разведывательная аппаратура не обнаружила никаких признаков наличия развитой канализационной сети, замену которой должны были представлять проложенные под уклон улицы, являющиеся естественными стоками. Случающиеся регулярно сильные дожди бурлящими потоками воды должны были смывать с них всю дрянь под уклон, в реку или городской ров. Но если стоки под городской стеной засорялись или просто не справлялись с нагрузкой, то расположенные в низинах кварталы затапливались и в течение какого-то времени напоминали зловонные озера, среди которых по пояс в воде бродят промокшие и промерзшие люди в дырявых одеждах. Но это была уже не наша забота.
Постепенно замедляющийся штурмоносец уже нацелился своим носом на большое черное куполообразное здание. Прищурив один глаз, Елизавета Дмитриевна обеими руками держалась за штурвал, все время машинально сдувая со лба непослушную прядь волос. Мне было пора уже идти, поскольку все, что надо, я увидел, и сейчас мое место было там, в десантном трюме, вместе с девками-амазонками.
Но обернувшись в дверях рубки, я еще успел увидеть, как моя любимая с удаления примерно в пять километров сделала по храму херра Тойфеля первый залп главным калибром. Наблюдать залп главным калибром из рубки – это, доложу вам, совсем не то, что видеть это же с земли. Штурмоносец содрогнулся, будто машина, наехавшая на камень. Толстенные – наверное, по полметра в обхвате – инверсионные следы выросли, казалось, прямо из носа корабля и тут же ушли куда-то в сторону; а от храма, казавшегося на таком расстоянии игрушечным макетом, полетели микроскопические обломки. Как бы Елизавета Дмитриевна не перестаралась и не завалила бы нахрен всю конструкцию Главного Храма херра Тойфеля вдребезги и пополам – выкапывай потом его филактерий из-под руин… Пока я бежал, корабль содрогнулся еще три раза – женушка моя явно развлекалась как могла. После последнего толчка, когда я уже был в десантном трюме, возникло странное ощущение разворачивающегося под ногами пола, и это вызвало у меня легкое головокружение.
– Внимание, – загремел усиленный динамиками голос моей любимой, а над десантным люком зажглись три красные лампы, – приготовиться! До десантирования десять секунд. Десять, девять, восемь, – лампы стали желтыми, – семь, шесть, пять, четыре, – цвет ламп изменился на зеленый, – три, два, один. Пошел!
С последними ее словами створки десантного люка распахнулись вверх и вниз, как на пружинах, и прямо перед проемом, всего в метре или в двух, я увидел грандиозный пролом в бетонной стене никак не меньше пятиметровой толщины, из которой, погнутые и искореженные, торчали обрывки редкой, но толстой бронзовой арматуры. Ну да, собственно бетон изобрели как раз римляне; тевтоны, должно быть, только усовершенствовали их метод армированием. Штурмоносец еще раз дернулся и буквально влип кормой в пролом. Освещение в трюме погасло и стало хорошо видно то, что творится внутри храма, освещенного слабым светом, пробивающимся сквозь дым и смрад через отверстие в самом верху купола, а также многочисленными коптящими факелами, нефтяными и масляными светильниками. Дальше уже было наше дело.
Картина штурма, если поглядеть со стороны, была еще та. Амазонки (три взвода из четырех), уставив перед собой устрашающие лезвия штыков самозарядок Мосина, под развевающимся красным знаменем 119-го стрелкового полка, ревущей от ярости и возбуждения волной хлынули внутри храма Тойфеля. И в этот момент главной мыслью, отягощающей мою голову, было:
– Господи, лишь бы никто из них не напоролся на арматуру, не споткнулся в проломе, не свалился в воронки, образовавшиеся после попадания пробивших стенку навылет болванок, не сломал себе ногу, и не оказался затоптан своими товарками…
Но все обошлось – и я сам, и взводные, и отец Александр тоже успешно преодолели эту преграду. А там, внутри, царил самый настоящий филиал ада. Нашему взору предстало огромное и мрачное куполообразное помещение, тускло освещенное багровым огнем факелов и чаш с горящей в них нефтью, чад от которых поднимался вверх и вытягивался в небольшое круглое отверстие на самой верхушке купола. Стены этого зала были завешаны длинными полотнищами цвета запекшейся крови, каждое из которых делил на четыре части черный крест, а в самом центре этого креста красовался белый круг с черным пауком нацистской свастики. Один в один нацистский военный штандарт. Такой же рисунок был изображен мозаикой и на полу зала, причем в центре свастики стоял крестообразный алтарь-жертвенник, на который укладывали жертву – для того, чтобы ее заживо выпотрошить. Алтарь был окружен большим количеством тевтонов, среди которых были и жрецы старших степеней, обслуживающие этот конвейер смерти, и высокопоставленные деятели ордена, или просто знатные тевтоны – с супругами и зачастую с детьми, которые наблюдали за жертвоприношением, которое проводил сам тевтонский Архипрелат, заляпанный кровью жертв как заправский мясник.
Вбежавшие внутрь через пролом амазонки получили приказ убивать всех, до кого они смогут дотянуться, кроме тех, кого тевтонские жрецы явно приготовили к принесению в жертву. Поэтому, огибая воронки и завалы из обломков стены, они продвигались по залу, без счета тратя патроны в частой, но очень точной стрельбе. На короткой дистанции полуоболочечные пули супермосина производят просто сокрушительное действие на человеческие тела. Если входное отверстие – это маленькая дырочка по калибру винтовки, то выходное выглядит так, будто в человека попали из мелкокалиберной пушки. А если на тевтоне были надеты доспехи – хоть парадные, хоть боевые – то их прошибало будто чугунным ядром, вдавливая рваный металл внутрь человеческого тела, в результате чего сквозь продырявленный живот можно было видеть все насквозь.
В то же время доспехи из комплекта штурмоносца с легкость останавливали стрелы, выпущенные из рычажных арбалетов, которыми в первые секунды штурма уцелевшие охранники пытались закидать нападающих. Потом охранники кончились, а штурм продолжился. Вот из пролома внутрь храма стал попадать яркий дневной свет, а снаружи запели на одной басовитой ноте оборонительные турели, прикрывающие нашу операцию от поднятого по тревоге лейб-гвардейского регимента. Хорошо, что мы не видим того, что там сейчас происходит – зрелище, внушающее почтение, но малоаппетитное. Бойня для скота выглядит не в пример аккуратнее.
Резня была страшная, пули вязли в плотной толпе отборных тевтонских элитариев, вместе с Великим магистром и Архипрелатом собравшихся у алтаря прямо в центре помещения под куполом. Убитые просто не успевали упасть или валились на своих соседей, на какое-то время прикрывая их от смерти, но частый треск выстрелов звучал не переставая, и вопли умирающего тевтонского начальства смешивались с глухим заунывным стоном-пением, доносящимся откуда-то из подвальных помещений храма, где приносили в жертву сервов, не удостоенных чести попасть к херру Тойфелю на главный алтарь.
Кровь лилась рекой – вместе с мужчинами, представляющими собой правящую верхушку Тевтонии, тут же гибли их жены и зачастую даже дети, но жалости не было ни на йоту. Возле алтаря штабелем громоздились худые обнаженные обескровленные тела уже мертвых жертвенных «овечек» с выпотрошенными животами и вскрытыми грудными клетками. Толпа тевтонов в парадных черных одеждах, рясах и доспехах таяла как кусок льда, попавший в крутой кипяток. Последних первосвященников, сгрудившихся возле смертельно раненого Архипрелата, амазонки с исступленной яростью добивали штыками, стремясь не повредить хрупким и нежным, как фарфоровые статуэтки, девочкам. Жрецы херра Тойфеля, привыкшие равнодушно резать на алтаре беззащитные жертвы, теперь сами знакомились с острой сталью. Коротким коли – и из спины выглядывает окровавленное острие ножевидного штыка, насквозь пробившего жирное жреческое тело. А силушка теперь у девчонок-амазонок немалая, и штык входит в жреческие туши легко, будто в масло.
Тем временем, пока у алтаря добивали последних жрецов, пулеметные расчеты установили напротив главного-парадного и двух боковых выходов по одной скорострельной машинке мосина на трехногом станке. Но угроза пришла не со двора, где облетающий храм по кругу штурмоносец, должно быть, собирал кровавую жатву своими оборонительными турелями, судя звукам рвущейся базовой струны: «пиу», «пиу», «пиу», «пиу». Через расположенные у боковых выходов лестницы на нижний ярус к нам разом полезла вся обитающая там шваль. Охранники, надсмотрщики, младшие жрецы, которым дозволяется резать только тупых работяг, и прочая подвальная биомасса, которая попыталась кинуться на моих амазоночек, но разом полегла под пулеметными очередями.
Стоило понимать, что все убитые в этом храме (неважно на какой стороне они пребывали при жизни) попадали в охотничий ягдаш херра Тойфеля. Сейчас, когда мы имели полный и беспрепятственный доступ к алтарю, надо было быстро делать свое дело, пока злобное божество, жадно пожирающее души своих последователей, не очнулось и не набросилось на нас со всей своей мощью. Но едва мы с отцом Александром и Коброй приблизились к залитому липкой кровью средоточию зла, как над крестообразным алтарем появилось багровое сияние, и вверх начал быстро подниматься туман того же багрового цвета, скла