Если это действительно так, если существует на земле произведение еще более божественное, чем произведение Микеланджело, то оно — мощное оружие. И люди из Ватикана, несомненно, думают: «Очень хорошо, что мы ее спрятали».
Нам с Виолой по пятнадцать. С нами Абзац и Эммануэле, им по восемнадцать. И есть еще, конечно, Гектор. Это наше время. Время юности с ее мечтами о легкости. Время расправить крылья.
Октябрь, но еще жарко. В воздухе чудится привкус соли. С моря дует либеччо, он взлетает по головокружительному откосу к стенам Пьетра-д’Альба, достигает обходной тропы, на которой мы стоим в нескольких сантиметрах от пропасти. Ночь пиратов и заговорщиков. Месяцы ночной работы, учебы, бесконечного терпения. Первый пробный полет нашего крыла. Я не позволил Виоле совершить пробный полет: слишком опасно; мы ругались в присутствии Абзаца. Последний очень волновался, наверное, боялся, что она обратится в медведицу. Но Виола не обратилась в медведицу и в конце концов уступила свое место другому. Потому что у нас есть Гектор. Смелый парень, неисправимый оптимист, всегда готовый прийти на помощь. Гектору ничто не страшно, даже прыжок с высоты в пятьдесят метров. Он под стать тем великим воздухоплавателям, что разгонят полусамолет-полуракету до скорости, в шесть раз превышающей скорость звука, и все это через неполных пятьдесят лет, в том же столетии. Всего пять десятилетий разделяют биплан Габриэле Д’Аннунцио и североамериканский ракетоплан Х-15. Век скорости! Футуристы оказались правы.
Мы обмениваемся последними взглядами и желаем Гектору удачи.
Гектор взлетает.
После моей публичной порки дупло несколько дней пустовало, а затем снова заполнилось книгами. По словам Виолы, ее отец сам никогда бы не заметил отсутствия нескольких книг в библиотеке, насчитывающей три тысячи томов. Просто нельзя было держать книги в доме у дяди. Ночью она привела меня к заброшенной хижине на западном склоне плато, посреди леса. Она двигалась странным образом, огибая зеленых лесных стражей, которые пропускали ее беспрепятственно, а меня постоянно кололи и цепляли, словно ощупывая и проверяя — кто это к ним пожаловал? Виола терпеливо возвращалась, выпутывала меня из плена — зарослей ежевики, шиповника или дикой спаржи: «Отпустите, он со мной». И мало-помалу я тоже смог свободно перемещаться в густом лесу. Я почти жалел, что мы расстались со зловещим покоем кладбища.
Хижина состояла из трех грубо сложенных каменных стен, прислоненных к скалистому выступу. Черепичная крыша была в приличном состоянии, только в одном месте упавший камень пробил дыру. Виола заткнула ее ветками и клеенкой. Здесь будет наша штаб-квартира, если встреча на кладбище окажется невозможной, и здесь я должен буду оставлять книги. И главное, здесь мы сможем встречаться, чтобы обсуждать и совершенствовать наш общий проект: полет.
Без Абзаца осуществить предприятие было бы невозможно. Мой друг открыл в сарае у дяди собственную столярную мастерскую, и дела шли отлично. Дядя не возражал, такое великодушие обеспечивалось процентом от дохода, который платил ему Абзац. Теперь я выполнял большую часть немногочисленных скульптурных заказов. Альберто меня ненавидел, я его терпеть не мог, но мы опирались друг на друга, чтобы не рухнуть. Без меня мастерской была бы крышка. Без него мне пришлось бы покинуть Пьетра-д’Альба, а Пьетра-д’Альба означала Виолу. Так что его издевательства и унижения, фразы типа «pezzo di merda» и «за что только мать назвала тебя Микеланджело» не имели никакого значения, и удержания из невыплаченной зарплаты тоже не имели значения. Пожалуй, мы даже жили по-своему счастливо, как добрая половина супружеских пар в деревне и, наверное, за ее пределами.
Когда я рассказал Абзацу о проекте Виолы, друг рассмеялся мне в лицо, как я и ожидал.
— Ты спятил? Я ни за что не стану работать на ведьму.
— Она сказала, что будет очень благодарна, если ты согласишься. Для тебя это не составит труда, ведь у тебя талант к дереву.
— Скажи ей, пусть поищет кого другого. А потом эти полеты… Честно? Было бы нам уготовано летать, Господь дал бы нам крылья, правда же?
— Я передам твой ответ Виоле. Но я ее немного знаю. Она жутко рассердится. А в последний раз, когда кто-то ее разозлил, от него нашли один ботинок! Ты сам мне рассказывал…
Абзац нервно хихикнул и тут же умолк, увидев мое серьезное лицо.
— Ты правда думаешь, что она способна сделать мне что-то плохое?
— Нет, — поспешил я его успокоить. — Конечно, нет. Но…
— Но что?
— Ну на твоем месте я бы впредь избегал леса. Просто на всякий случай. Я знаю, что ты любишь ходить туда с Анной… И еще, мне кажется, лучше тебе не выходить на улицу в темноте. Или одному. Если тебе действительно нужно, предупреди кого-нибудь, куда идешь. На всякий случай. Вообще-то ты ничем не рискуешь. Простая предосторожность. Сейчас я как раз увижу Виолу. Я попытаюсь объяснить ей, что на самом деле ты не виноват, просто не хочешь работать с ведьмой.
— Погоди! Ладно, ладно, зря ты так все воспринимаешь. Я помогу тебе. Только вы оплатите древесину. И как хотите, но Эммануэле тоже примем в дело.
Мы решили встречаться раз в неделю в хижине. Абзац, поначалу державшийся настороженно, вскоре так полюбил Виолу, что через месяц признался, что сомневается в истории с медведицей. «Она же такая худенькая, легкая, как в ней уместится медведица?» Я-то хорошо знал Виолу и понимал, что в ней уместится не одна медведица, а целый зверинец, цирк шапито, пороховой склад, самолеты, океаны и горы. Виола была демиургом, она распоряжалась нашими жизнями, организуя их по собственному усмотрению, щелчком пальцев или улыбкой.
Виола отвечала за теорию, я — за чертежи, Абзац и Эммануэле — за практическое их воплощение. Наше первое крыло прошло этапы чертежей и масштабных моделей. Знания Виолы, которой было почти пятнадцать лет, изумляли нас. Помимо итальянского, она говорила на немецком и английском языках. Она рассказала нам, что исчерпала возможности нескольких наставников и напугала родителей, потребовав более квалифицированных учителей. В Пьетра-д’Альба квалифицированных преподавателей не было, и Виола хотела отправиться в университет. Ради этого мы и вступили в заговор. Виола глотала все научные книги, какие находила, иногда беседовала сама с собой, заходила в тупик и злилась, когда одна из моделей не взлетала. Она до дыр зачитала книгу Отто Лилиенталя «Der Vogelflug als Grundlage der Fliegekunst» о влиянии полета птиц на конструкцию летательных аппаратов. В 1830-х годах Лилиенталю не раз удавалось планировать на протяжении нескольких сотен метров. Эта идея нас очень воодушевляла, пока Виола не сообщила нам, что в конце концов он таким образом разбился насмерть. Она заверила нас, что с ней ничего подобного не случится: она-де нашла у крыла Лилиенталя слабое место: подъемная сила уменьшалась из-за расположенного посредине отверстия для пилота. Таким образом, наше крыло представляло собой гибрид крыла да Винчи и Лилиенталя: максимальная подъемная сила без нарушения структурной целостности, при этом маневры задавались движениями тела пилота и не требовали большой физической силы. Крыло должно быть легким и жестким. Абзацу предстояло найти решения. После каждой встречи в хижине Виола возвращалась в свой мир, а мы — в свой.
И вот после почти года упорной работы, в ночь полнолуния мы могли созерцать результаты наших усилий.
Война окончена!
Однажды осенним вечером Эммануэле, размахивая руками, влетел в мастерскую. Он обежал все дома в деревне, побывал на вилле Орсини, мы были последними на его пути. Абзацу на этот раз не пришлось переводить его тарабарщину.
Война окончена!
Дядю Альберто эта весть как будто и не обрадовала. Я было высказал предположение, что теперь дела наладятся, но он ответил:
— Вот вернутся все эти парни с фронта и начнут искать работу! Если кто еще способен работать! Кому тогда будет дело, есть ли работа у нас? И кто будет заказывать каменные работы, если едва хватает на жратву?
Дядя Альберто в тот день оказался на редкость проницателен. Но нам было все равно, и мы побежали в деревню, несмотря на ноябрьский холод, чтобы танцевать, горланить на площади и петь, петь, что теперь с войной покончено, потому что все в это верили.
За несколько месяцев до нашего первого полета, в разгар лета 1919 года, население разбудили крики. Огромное пламя разгоралось недалеко от виллы Орсини. Мы с Абзацем быстро оделись и побежали туда. В полях горели апельсиновые деревья, перед воротами поместья собралась толпа. Стены и ворота были забросаны навозом. Мы не сразу разобрались, что происходит: несколько бракчианти, поденщиков, увлекли за собой местных крестьян и подбили их выступить против своего работодателя. До нас доходили вести о каких-то бунтах, случавшихся там и сям, но теперь глухая ярость измученных людей захватила и наши веси. Сельскохозяйственные рабочие требовали раздела земель и повышения заработной платы. На них с порога виллы недобро поглядывали маркиз и его сын Стефано с ружьем в каждой руке, готовые сразиться с социалистическим угаром. Им удавалось сдержать толпу, хотя та без труда смела бы их, если бы не атавизм, ярмо подчинения сильным мира сего. За мужчинами стояла маркиза, очень величественная, но смертельно бледная. Рядом с ней Виола, заложив руки за спину, с любопытством смотрела на происходящее, красные сполохи от горящих апельсиновых деревьев ложились ей на лицо. Люди хмелели от гари и странного запаха вяленой цедры.
Хотели позвонить мэру, но он смылся, чтобы не вставать на чью-либо сторону. В два часа ночи из-за дома выехал всадник и во весь опор устремился в сторону Генуи. Тем временем бунтовщики обсуждали свои требования с маркизом и Стефано. Первый соглашался немного повысить расценки, второй кричал всем, кто слушал, что семья не уступит ни лиры и что он отправит в ад любого, кто выступит против него. Стороны обзывали друг друга: одна — тыловыми крысами и капиталистами, а другая — большевистской заразой. Перед рассветом пыл немного утих: революция штука утомительная, нуж