— Она у меня, знаете ли, такая забавная, особенно после чудесного вашего вина. — Супруг произнес «вашего» несколько гнусаво. — Амароне, дорогая, я не ошибся?
— Да, милый, — ответила я с придыханием и облизнула губы. — Чудесный напиток из таких сморщенных сладеньких изюминок.
Командор оторвал взгляд от моей вздымающейся груди. Я опять облизнулась. Что дальше? Как ведут себя под действием афродизиака? То есть как ведут себя люди?
Подняв к небу лицо, я издала дельфинью трель, закончив ее щелканьем. Языка этого я, разумеется, не знала, но получалось похоже.
Сражены были все, даже тишайший супруг, его челюсть натурально отвисла. Гвардейцы украдкой крестились и складывали из пальцев обережные знаки.
— Давай-ка, милая, — Чезаре был сама предупредительность, — немедленно отправимся во дворец и покажем тебя лекарю. Надеюсь, профессоре сможет определить, что именно в чудесном амароне столь странно на тебя подействовало.
Дон да Риальто, вдруг растерявший весь свой запал, предположил, что на дону догарессу как-то влияют фазы луны. Я издала трель в сторону ночного светила. Тишайший Муэрто спросил, не видел ли дражайший хозяин синьора Копальди, которому немедленно по возвращении будет приказано составить подробный лунный календарь. Хозяин пообещал, что всенепременно отыщет секретаря его серенити и направит в библиотеку палаццо, где, о чудо, находятся все необходимые для составления календаря фолианты. Его безмятежность решил, что в таком случае ему с супругой не нужно спешить домой и они продолжат наслаждаться гостеприимством четы да Риальто.
Изображать отравленную дальше смысла не было, командор передумал скандалить, я могла расслабиться. Но Чезаре заслужил крошечную месть за то, что толкнул меня грудью на амбразуру. Поэтому я по-дельфиньи прижалась к нему, извиваясь всем телом. Супруг быстро чмокнул меня в губы.
— Надо будет заказать пару бочонков волшебного амароне для хозяйственных, так сказать, нужд.
Месть как-то не складывалась, поцелуй продолжался. Командор да Риальто, покашливая, пообещал немедленно загрузить наши трюмы упомянутым напитком, испросил позволения вернуться на бал и, кажется, счел отсутствие ответа согласием.
— Он ушел? — спросила я, отдышавшись.
Глаза цвета спокойного моря были подернуты туманом.
— Прогуляемся?
Мы медленно шли по саду, охрана следовала за нами шагах в десяти.
— Проси прощения, — проговорила я раздраженно. — Использовал меня, беспомощную и ничего не понимающую, в качестве щита…
— Вообще я надеялся, что ты изобразишь обморок. Но и так получилось вполне действенно. И гораздо забавнее, если честно. — Тишайший широко улыбнулся. — Что пожелаешь в качестве извинительного подарка? Флотилию гондол, табун карликовых лошадок?
— Пообещай присутствовать на выпускном экзамене в «Нобиле-колледже-рагацце».
— Зачем?
— Затем, что я так хочу.
На самом деле не хотела, но обещала директрисе сестре Аннунциате обеспечить ее праздник почетным гостем.
— Артуро, — Чезаре обернулся через плечо, — запиши, где ты там все записываешь…
Когда к нам присоединился синьор Копальди, я не заметила.
— Будет исполнено, — поклонился секретарь, его плюшевые щупальца колыхнулись.
— И закажи новую гондолу доне догарессе, алую с золотом. А также купи у восточных торговцев в караван-сарае самую крошечную пони из там находящихся и… Какого цвета бант ты хотела повязать на бедное животное?
Вопрос был обращен ко мне.
— Я передумала, — ответила я благодушно.
— То есть бант не обязателен?
— Как и новый питомец. Лодку, пожалуй, приму.
— Можно тогда мне не идти на твой великий экзамен?
— Торг неуместен, ваша серенити. У меня до сих пор трепещет сердечко при воспоминаниях о грозном лице дона да Риальто.
— Кстати, о командоре, — оживился Чезаре. — Дружище, тебя там знатно потрепали?
Грустный Артуро признался, что да. Клювастую маску кракена он нес в руке, позволяя нам любоваться лиловым кровоподтеком под левым глазом.
— Хочешь пони? — предложил дож. — В качестве извинительного подарка.
Синьор Копальди отказался, потом подумал немного.
— Четверых лошадок.
— Но синяк-то у тебя всего один.
— Зато племянниц четверо.
Его серенити обратился к небесам, сетуя на жадность человеческую, потом кивнул:
— Возьмешь деньги у казначея.
Наша прогулка продолжалась. Чезаре тщательно любовался цветочными клумбами, разноцветной подсветкой садовых фонтанов и мраморными статуями. Он явно тянул время.
— Четверо племянниц? — прошептала я у статуи обнаженного Дионисия. — Честно?
— Занимаешься арифметикой? — с видом заговорщика спросил супруг. — Совпадение количества синьорин Копальди с числом холостых Саламандер-Арденте вызвало твою тревогу?
До этого момента никакой тревоги я не ощущала, но сейчас буквально похолодела. Кракен меня раздери! Четыре на четыре!
Чезаре, сполна насладившись моим состоянием, рассмеялся:
— Можешь выдохнуть, Филомена. Самой старшей племяннице Артуро семь лет от роду.
Я опять задышала. Нервное это дело, разбираться в интригах тишайшего Муэрто.
По дорожке к нам рысил один из младших секретарей, синьор Пьетро Лапанелли.
— Ваша серенити, некий синьор Вольто показал мне перстень и велел передать, — юноша запыхался от бега, — что, если дона догаресса не появится на празднике, все дело окажется под угрозой.
— Какая жалость, Филомена, — сказал Чезаре, — что командор видел нас в саду. Теперь придется рисковать.
— Чем?
— Пожалуй, всем, — он вздохнул. — Пьетро, сопроводи дону Филомену к гостям и убедись, что этот синьор Вольто заметил ее появление.
Я пошла за Лапанелли без возражений. Общество тишайшего супруга меня, вопреки ожиданиям, нисколько не тяготило, но, кажется, мое его не радовало. Чезаре не попытался меня снова поцеловать или занять беседой, его мысли почти все время витали где-то. Он вполне достоверно изобразил плотскую страсть при командоре да Риальто, но именно что изобразил, разницу я уже понимала.
— Что за перстень? — спросила я секретаря. — Тот, что показал вам гражданин Вольто?
— Его серенити использует их в качестве тайных знаков. — Пьетро показал мне руку с золотой печаткой на пальце.
— Мертвая голова? Это пиратский символ.
— Отличие в том, что вместо скрещенных костей под ней изображены веточки оливы. Правда забавно?
Я согласилась, припомнив, как Карла рассказывала, что кузен Чезаре одаривает одинаковыми перстнями всех своих подружек. Всех, кроме Голубки Паолы. Теперь получается, он окольцевал экселленсе? Это действительно было забавно.
У ворот сада стояли стражники в синих мундирах, охрана да Риальто. Меня узнали и пропустили с поклонами.
На помосте играли музыканты, гости веселились, вино лилось рекой. Над толпой на туго натянутых канатах прыгали циркачи в клоунских костюмах. Огромный чернокожий мавр жонглировал горящими булавами, огненная саламандра бегала в колесе, рассыпая по сторонам снопы искр.
— Филомена! — закричала Карла издали и помахала мне рукой.
— Дона догаресса, — сказал Лапанелли, — здесь я вас оставлю.
Проследив за взглядом молодого человека, я заметила высокую фигуру князя Мадичи у колонны. Вольто меня тоже увидел и низко поклонился.
— Где ты была? — Синьорина Маламоко шлепнула по руке веселого Арлекина, который пытался увлечь ее в вихрь танца. — Мы с Панеттоне тебя обыскались.
— Гуляла с Чезаре, — улыбнулась я через силу.
Они с Панеттоне? Маура сейчас сидит под замком, и я знаю, кого за это надо благодарить. На что он надеется? Я имею в виду Карло. Что дож простит ему предательство? А я? Я прощу? Нет, погодите. Меня Карло Маламоко не предал, как раз наоборот. Он рискнул всем, чтоб вывести нашу подругу из-под удара. Если цель была в этом, она была достигнута с простотой и изяществом. Шпион Совета десяти решил дело, рискнул всем ради дружбы или любви. И теперь моя задача как догарессы и подруги не наказать, а, наоборот, защитить Карло от гнева дожа.
Да, решено. И на этом пока закончим размышления.
Экселленсе передал, что я должна появиться на празднике. Меня должны здесь видеть, чтобы дело — другое дело, тишайшая интрига — развивалось своим чередом. Я здесь, со мной заметная фрейлина. Пока все правильно?
— Тебя все еще интересуют путтана? — спросила Карла как ни в чем не бывало. — Если да, то вон та молодящаяся блондинка с удовольствием с тобой побеседует.
Я захлопала в ладоши.
— Чудесно! Познакомь нас.
На вид путтана было лет тридцать. Или двадцать, или пятьдесят, — все зависело от того, как именно в данный момент падает на нее свет или смотрела ли я ей в глаза. Потому что глаза казались гораздо старше женщины, даже старше целого мира. Была в них какая-то вековечная мудрость, и высокомерие, и даже добродушие, присущее скорее людям пожилым.
— Маламоко, — ворковала она, и карминные соски задорно дрожали, — деточка, ты решилась наконец принять мое предложение? У меня как раз нарисовался тебе расчудесный кавалер с особыми запросами, обожающий срывать невинные цветочки.
— Это Олимпия, — сказала Карла, когда мы с этой матерью всех путтана уселись на мраморную скамью в дальнем конце двора. — Она ответит на все твои вопросы, потому что в противном случае в ее веселом заведении очень уменьшится количество цветоводов.
Маламоко посмотрела на женщину со значением и отошла к балюстраде, чтоб не мешать.
— Синьора Олимпия, — начала я, лихорадочно собирая в кучу разбегающиеся мысли.
— Просто Олимпия, — перебила она, — без синьоры, деточка. Ты у нас кто?
Путтана протянула руку, пропуская сквозь пальцы мой локон.
— Какой чудесный оттенок! И какой редкий. Точнехонько как у волос нашей тишайшей серениссимы. Понятно. Значит, я, деточка, Олимпия, а ты у нас, предположим, Филомена. Ты не возражаешь против такого псевдонима?
Я не возражала. Разумеется, она меня узнала.
— И что для тебя выведать, Филомена? Не захаживает ли твой супруг в наше райское местечко?