Она оскалила зубы в странной улыбке и протянула парнишке руку:
– Ничего не замечаешь?
Он наклонился поближе и уставился на ее руку:
– Ты что, коготь сломала?
Тимара подавила смешок и внезапно поняла то, чего не понимала раньше. Татс так дружески держался с ней потому, что и в самом деле ничего не знал.
– Татс, ты же не можешь не видеть – у меня на руках когти, не ногти. Как у жабы или у ящерицы. – Она запустила когти в кору и рванула на себя. На ветви остались четыре полоски. – Когти делают меня тем, что я есть.
– Я у многих в Дождевых чащобах видел когти.
Секунду Тимара непонимающе смотрела на него. Потом возразила:
– Нет, это не то. Ты видел у многих черные ногти. Или даже большие черные ногти. Но не когти. Потому что, когда рождается ребенок с когтями вместо ногтей, родители и повитуха знают, что должны сделать. И делают это.
Татс придвинулся по ветке ближе к ней.
– Что делают? – хрипло спросил он.
Она отвела глаза от его пристального взгляда и уставилась в переплетение ветвей, между которыми запуталась ночь.
– Избавляются от него. Уносят его куда-нибудь, где не ходят люди. И оставляют там.
– Умирать? – Татс был потрясен.
– Да, умирать. Или на съедение – древесной кошке или большой змее.
Тимара взглянула на парнишку и поняла, что не выдержит его взгляда, в котором плескался ужас. Этот взгляд словно бы обвинял, и девушка почувствовала себя неуютно, как будто проявила неблагодарность или неповиновение, рассказывая об участи детей-выродков.
– Иногда ребенка душат, чтобы он долго не мучился, а потом бросают в реку. Думаю, это зависит от повитухи. Моя повитуха просто унесла меня и положила в развилку ветви подальше от всех путей, а потом поспешила обратно к моей матери, потому что у той было сильное кровотечение.
Тимара сглотнула комок в горле. Пораженный Татс смотрел на нее, слегка приоткрыв рот. Впервые девушка заметила, что один из его нижних зубов заходит за другой. Она снова отвела взгляд.
– Повитуха не знала, что мой отец выследил ее. До меня у родителей уже были дети, но я оказалась первым ребенком, который родился живым. Папа сказал, что не мог вынести мысли о моей смерти и почувствовал, что мне надо дать шанс. Поэтому он пошел следом за повитухой и принес меня обратно домой, хотя знал, что многие осудят его за этот поступок.
– Осудят? Почему?
Девушка снова посмотрела на Татса и опять подумала, не потешается ли он. У него были светлые глаза, голубые или серые, в зависимости от времени суток. Но они не светились, в отличие от ее глаз. И смотрели на нее без малейшей хитрости. Этот честный взгляд почти разозлил Тимару.
– Татс, как ты можешь не знать таких вещей? Сколько ты прожил в Дождевых чащобах – шесть лет? Здесь многие дети рождаются с отметинами чащоб. А когда они вырастают, отличия усиливаются. Поэтому людям надо было где-то провести черту. Потому что если уже при рождении ты слишком сильно отличаешься, если у тебя уже есть чешуя и когти, то кто знает, каким ты вырастешь? А если бы такие, как я, вступали в брак, то их дети наверняка рождались бы еще меньше похожими на людей, а вырастали бы вообще Са ведает кем.
Татс сделал глубокий вдох, потом резко выдохнул, тряхнув головой.
– Тимара, ты говоришь так, как будто не считаешь себя человеком.
– Ну… – начала она, а затем умолкла.
Некоторое время она пыталась поймать ускользающие слова. «Может быть, я и не человек». Верила ли она в это? Конечно нет. Наверное, нет. Кто же она тогда, если не человек? Но если она человек, почему же у нее когти?
Прежде чем девушка собралась с мыслями, Татс заговорил снова:
– Мне кажется, ты выглядишь ничуть не страннее, чем большинство здешних. Я видел людей, у которых чешуи и бахромы на шее гораздо больше, чем у тебя. Теперь меня это уже не пугает. Когда я был маленьким и впервые попал сюда, вы все казались мне страшными. А теперь уже нет. Вы просто… ну как бы люди с отметинами. Точно так же, как мы, татуированные.
– Тебя отметил татуировкой твой владелец. Чтобы показать, что ты раб.
Татс улыбнулся, сверкнув белыми зубами. Этой улыбкой он словно бы опровергал ее слова.
– Нет. Меня отметили, чтобы хозяева могли поверить, будто я принадлежу им.
– Знаю, знаю, – поспешно ответила Тимара. На этом настаивали многие из бывших рабов. Она не понимала, почему для них так важно подчеркнуть разницу. Впрочем, пусть Татс объясняет свою татуировку так, как ему нравится. – Но я хотела сказать, что кто-то сделал это с тобой. А до того ты был таким же, как все. А вот я родилась с ними. – Она повернула руку и посмотрела на черные когти, загибающиеся к ладони. – Не такая, как все. Непригодная к замужеству. – Отвернувшись, она добавила совсем тихо: – Не заслуживающая жизни.
Татс негромко произнес:
– Твоя мама только что вышла из дому и смотрит вверх, на нас. Вот сейчас она там стоит и глядит прямо на меня. – Он слегка отодвинулся от Тимары, склонил лохматую голову и ссутулил плечи, как будто стараясь стать невидимым. – Она ведь меня не любит?
Тимара пожала плечами:
– Сейчас она больше всего не любит меня. У нас сегодня вышла… ну вроде как семейная ссора. Мы с папой вернулись со сбора, а мать сказала, что кто-то сделал мне предложение. Не брачное, а предложение работы. Но папа ответил, что я уже работаю, а она рассердилась и не хочет рассказывать даже, что мне предложили.
Девушка опустилась спиной на ветку и вздохнула. Вокруг сгущалась темная ночь Дождевых чащоб. В висячих домиках зажигались лампы. Насколько хватало глаз, сквозь путаницу ветвей и листьев мерцали разбросанные там и сям искорки верхних ярусов Трехога. Девушка перевернулась на живот и посмотрела вниз, на жилища более зажиточных горожан, где огоньки были гуще и ярче. Фонарщики уже приступили к работе, они зажигали фонари на мостах, которые, подобно сияющим ожерельям, обвивали деревья города. Тимаре казалось, что с каждым вечером этих огоньков становится все больше. Шесть лет назад, когда здесь появились татуированные, население Трехога и Кассарика увеличилось. И с тех пор приходили все новые и новые чужаки. Девушка слышала, что маленькие торговые поселения ниже по реке тоже разрастаются.
Лес внизу, осыпанный огнями, был прекрасен. Это ее лес – и в то же время он ей не принадлежал.
Тимара сжала зубы и проговорила:
– Вот это-то меня и злит. Мне и так почти не из чего выбирать, а тут еще родная мать скрывает от меня какую-то возможность.
Она оглянулась на костлявого парнишку, сидящего на ветви рядом с ней. Усмешка Татса всегда заставляла ее вздрогнуть – настолько сильно в этот момент менялось его лицо. Вот и сейчас он вдруг ухмыльнулся.
– Кажется, я знаю, что тебе предложили.
– И что ты знаешь?
– Что это за предложение. Я тоже слышал о нем. Это одна из причин, почему я сегодня пришел сюда. Я хотел спросить тебя и твоего папу, что вы об этом думаете. Вы ведь знаете о драконах побольше моего.
Тимара села так резко, что Татс от неожиданности икнул. Однако девушка знала, что не упадет с ветки.
– Что за предложение? – требовательно спросила она.
Лицо Татса озарилось воодушевлением.
– Ну, один парень на всех стволовых рынках вешает объявления. Он взял одно и прочитал его мне. Если верить написанному, Совет Дождевых чащоб ищет работников – молодых, здоровых и, как говорится, не обремененных связями. Парень сказал, это значит – без семьи… – Татс резко оборвал себя. – Ой, наверное, это не то предложение, которое сделали тебе? Ведь у тебя же есть семья.
– Давай рассказывай, – поторопила Тимара.
– Ну так смысл в чем? Драконы там, в Кассарике, доставляют много неприятностей. Он делают всякие пакости, пугают людей и вообще плохо себя ведут, и Совет решил, что их надо из Кассарика увести. Поэтому они ищут людей, которые это сделают. Ну, нужны те, кто будет сгонять драконов в стадо, добывать им еду и все такое. Ну и еще надо будет устроить их на новом месте и не дать им вернуться обратно.
– Погонщики драконов, – тихо сказала Тимара, – а может быть, их хранители. Как посмотреть. – Она отвернулась от Татса и попыталась вообразить, как бы это выглядело. Судя по тому, что она видела, с драконами не так-то легко справиться. – Думаю, это будет опасная работа. И именно поэтому Совет ищет сирот или людей без семьи. Чтобы некому было жаловаться, если дракон тебя съест.
Татс моргнул, глядя на нее:
– Ты серьезно?
– Ну…
– Тимара! – Резкий голос матери разорвал вечернюю тишину. – Уже поздно. Иди в дом!
Девушка вздрогнула. Мать редко называла ее по имени прилюдно и еще реже желала ее присутствия.
– Зачем? – крикнула Тимара в ответ.
Наверное, отец вернулся домой и хочет ее видеть. Она не могла припомнить, чтобы мать когда-либо звала ее домой по своей воле.
– Потому что уже поздно. И потому что я так сказала. Иди в дом!
Татс вытаращил глаза и шепотом произнес:
– Я знаю, она меня недолюбливает. Я лучше пойду, а то у тебя будут неприятности.
– Татс, я уверена, ты тут ни при чем. Тебе не нужно уходить. Наверное, она просто хочет поручить мне что-нибудь сделать.
На самом деле Тимара понятия не имела, почему мать вдруг принялась звать ее домой. Но знала, что, наверное, нужно спуститься вниз, туда, где их маленькое жилище мягко покачивается на поддерживающих его ветвях. Однако идти не хотелось. Когда отца не было дома, комнаты казались неуютными и тесными. В них словно витал дух материнского недовольства. Взамен обычной готовности подчиниться матери в душе девушки внезапно вспыхнуло упрямство. Она спустится, но не прямо сейчас. В конце концов, что может сделать мать? Она никогда не забиралась вверх, на тонкие ветви, где сейчас сидели Тимара и Татс, и вообще презирала эту часть Трехога – Сверчковые Домики. Здесь крохотные обиталища сооружались в самой верхней части кроны, а люди перебирались с одной ветви на другую по легким мостам и тонким канатам. Мать Тимары злило, что приходится жить в квартале бедноты, однако им по средствам был только такой висячий дом. И почти всё здесь, на вершинах, стоило дешевле, чем на нижних ветвях.