– А моя рукопись?
Она взглянула на колесо.
– Уверена, если его слегка припугнуть, все получится.
Медленно кивнув, Мерритт вышел на улицу и посмотрел на небо светло-фиолетового оттенка и на тончайшую золотую щелочку на западе. Здесь и правда красиво, разве нет? Бесконечные акры земли, неиспорченной людьми, окутанной чистым океаническим воздухом, распростерлись под безупречным небом. Нужно что-то такое вставить в книгу.
Мысль о книге снова заставила сердце упасть, так что он разорвал мешок соли и принялся за дело, в процессе едва не наступив на мышку. Он только закончил поливать цветы в зимнем саду – нельзя же все оставлять на Бет, если он хотел сохранить хотя бы видимость независимости, – и поднялся к себе, чтобы дописать сцену, над которой все утро думал. И там, на столе, лежало это чертово колесо, слишком маленькое, чтобы хоть куда-то сгодиться. Только пустые листы бумаги не были затронуты чарами. Он чуть не задохнулся, стал судорожно искать свою рукопись, как будто он – или кто-то другой – мог куда-то ее переложить. Но их домашняя волшебница, Доркас, владела магией изменения, и она применила ее к его книге. Если ее изгнать, книгу он никогда не вернет.
А он ведь никогда не сможет написать ее заново точно так же! Это было невозможно. У него были лишь общие наброски… и от мысли о том, чтобы начинать с начала, ему стало плохо. Он ведь уже написал эту часть истории. Будет пыткой создавать ее заново!
Он мерил дом шагами в ожидании Хюльды, ибо если кто и мог заставить дом прислушаться, так это она. Но ей, похоже, даже не хотелось попытаться.
Ей не нравилось его желание расколдовать дом. Мерритт это знал.
Может, я неправильно поступаю?
Но это был его дом. Как ему здесь жить, если повсюду за ним таскаются портреты, а средство его заработка превращается в случайный неодушевленный предмет? Но и желания возвращаться в тесную комнатушку в городе у него не было. Ему здесь нравилось. Плакучие ивы и кулики стали для него отрадой. Даже прислуга стала ощущаться пусть и по-странному, но… семьей. А у него уже так давно не было семьи.
Однако он ведь вот-вот их потеряет, разве нет? Всех, кроме Батиста…
Закончив с солью – ушел весь мешок, – он вернулся в дом, когда солнце окончательно закатилось за горизонт. Бет и Батист не выходили из столовой, лишь поглядывая на то, как работает Хюльда. Она разложила одиннадцать камней, представляющих одиннадцать видов магии. Взгляд Мерритта заметался от гелиотропа к бирюзе, от нее – к фиолетовому кристаллу возле самой его ноги.
– А что означает аметист? – спросил он. Мерритт его не трогал; он знал, что Хюльде не понравится, если ее трудам будут мешать. – Заклинательство?
Хюльда замерла; казалось, она удивлена уже тому, что он вообще знает, для чего здесь камни. Ну, волшебник или нет, но он же не в канаве рос.
– Вообще-то, прови́дение.
Мерритт кивнул.
Она жестом велела ему присоединиться к Бет и Батисту, и он заметил, что ненавистное колесо оказалось на полу столовой. Батист пробормотал:
– Призрак… выходит? Мне уйти?
– Если бы это было опасно, она бы нам сказала, – успокоил его Мерритт. Если только Хюльда не расстроилась сильнее, чем он думал. Но уж, конечно, она не допустит, чтобы с Бет что-то случилось.
Она достала листочек бумаги.
– Это заклятье изменения и охраны. Первое превратит дом в нечто, в чем призрак жить не сможет, а второе отразит чары, которые волшебница использовала, чтобы привязать себя к нему. Я сначала прочту его для Доркас; если не сработает, то и для Крисли.
– Но, – не понял Мерритт, – вы же не владеете изменениями и охранными чарами?
– Не владею. Но данные заклятья были заранее подготовлены волшебниками, у которых эти таланты есть.
Слабый хлопок раздался откуда-то из-за спины Мерритта. Он обернулся и увидел свою рукопись на полу, где прежде лежало колесо. Эйфория охватила его с головы до пят, когда он подхватил ее на руки, поспешно пролистывая страницы, чтобы убедиться, что все на месте. Так и было.
– О, славься, Господь! – Он прижал книгу к груди. – Смотрите, миссис Ларкин! Дом ее вернул!
Она грустно кивнула:
– Наверное, потому что дух не хочет уходить.
Мерритт нахмурился:
– Ну что же вы бросаете гвозди в едва оживший фонтан моей радости!
Удивительно, но Хюльда улыбнулась. Лишь слегка, не показывая зубы, но улыбнулась.
– Как образно, мистер Фернсби. Вам бы быть писателем.
Она вернулась к своим заклинаниям, и внутри у Мерритта все сжалось.
Все произошло очень быстро – Мерритту представлялось что-то долгое и растянутое, полное теней, нутряных распевов и постоянных разбрызгиваний святой воды. Но Хюльда прочла заклинания тихо и быстро. Камни лежали на своих местах. Свечи горели ровно. Дом даже не скрипнул.
Хюльда положила листок на лестницу.
– Значит, не Доркас.
Нахмурившись, она достала из сумки такой же листочек. Один комплект чар на попытку.
Бет перенесла вес на другую ногу, и пол скрипнул.
– Было очень приятно работать с вами, мистер Фернсби.
Нутро сжалось еще сильнее.
Столовая почернела.
– Миссис Ларкин, – начал он, но не вложил в ее имя достаточно нажима. Она его не услышала.
Хюльда активировала заклятье, использовав полное имя – Крисли Стефани Мансель.
И… ничего не произошло.
Внутри у Мерритта было странное ощущение. От пупка вверх распустилась тревога. В груди что-то сжалось. И все же… от непонятного чувства облегчения его плечи расслабились.
Хюльда покачала головой.
– Я… Я не понимаю. Это не могли быть родители. У них не было подходящего… сочетания.
Бет сказала:
– Может, это и правда младшенькая.
Хюльда вздохнула:
– Ну, я купила достаточно, чтобы это проверить…
Она вытащила третий листок. Вновь активировала экзорцизм, в этот раз для Хелен Элизы Мансель.
Ничего не произошло.
– Я же знаю, камни точно хорошие! – Хюльда топнула ногой, покинув свой пост, чтобы проверить камни.
Мерритт осмелился выйти в приемную.
– А вы ничего не забыли?
– Я ничего не забываю, мистер Фернсби. – Она закончила обходить комнату и уперлась руками в бока. – Я не понимаю. Нам придется поискать еще могилы. Если это не дети, значит, кто-то совершенно другой.
Непривыкшая отступать перед трудностями, Хюльда попробовала прочесть заклятье снова, для Горация Томаса Манселя и Эвелин Пег Терли. Обе попытки оказались таким же разочарованием, как и первые три.
Батист заворчал. Бет сказала:
– Как досадно.
Мерритт пожал плечами:
– Что ж, думаю, ненормальность будет нам нормой еще одну ночь. Бет, Батист, можете идти отдыхать. Надеюсь, вы проснетесь там, где заснете, а потолок не будет протекать, ага?
Бет сделала неглубокий реверанс. Батист с любопытством огляделся, прежде чем скрыться в тенях.
Когда он ушел, Мерритт повернулся к Хюльде:
– Оленина ему особенно удается. Досадно, что вы пропустили. – Он заметил глубокую складку между ее бровей. – Мне жаль, что вам пришлось ехать.
Хюльда отмахнулась от его извинений.
– Я была бы рада провалу, не окажись он настолько нелогичным, – начала она и, вероятно, удивленная собственной честностью, прочистила горло. – Ну, раз уж мое пребывание здесь еще не окончено, отдам вам это.
Она подошла к своей обычной сумке – той, в которой всякие штучки, – и вынула два селенита, каждый размером почти с Мерриттов кулак. На них стояли одинаковые печати из трех волнистых линий, чем-то похожих на круглые скобки, постепенно увеличивающиеся в размере, вписанных в символ, указывающий вправо. Или влево, в зависимости от того, как держать камень.
– Это камни общения? – он про них слышал – во время революции[13] они оказались весьма полезны, – но сам никогда ими не пользовался.
– Именно так. И они дорогие, так что прошу, обращайтесь с ними бережно. Когда я уеду, мне нужно будет вернуть оба камня в БИХОК. Если нам нужно будет связаться друг с другом на расстоянии, они позволят это сделать. Прижмите ладонь к печати на три секунды, прежде чем начать говорить. Но сперва ладонь уберите. – Она оглядела приемную так, как разозленный родитель смотрел бы на своего нашкодившего ребенка. – Нам бы они и вовсе не понадобились, если бы все прошло успешно.
Он переложил камень из одной руки в другую.
– Едва ли это ваша вина.
Хюльда шмыгнула носом:
– Это и есть моя вина. – Она помолчала. – Я редко ошибаюсь в своих предположениях.
– Но, – он ласково ткнул ее локтем, – зато теперь вы задержитесь хотя бы настолько, чтобы попробовать оленину Батиста.
Она отстранилась, и из-за смены освещения ему показалось, что щеки ее покраснели. Не желая заставлять ее нервничать, Мерритт положил камень в карман и сказал:
– А теперь, если позволите, мне нужно пойти и дописать ту сцену.
Подхватив свою рукопись, он зажал ее под мышкой и направился наверх.
Он был не так уж уверен, что волшебник хочет остаться в доме, потому что на него капало всю дорогу до кабинета.
Следующим утром после завтрака Бет и Батист отправились искать новые надгробья, оставив Мерритта сочинять письмо редактору, а Хюльду – организовать… ну, что там организуют экономки. Он начал опасаться, что ей ужасно наскучил Уимбрел Хаус, раз это одна из самых мелких резиденций, куда ее направляли. И вот уже Мерритт стал представлять себе, каково будет жить с новой экономкой. Его воображение тут же нарисовало миссис Кульдвелл из прежней квартиры, и он содрогнулся. Хотя, сказать по правде, когда дом будет просто домом, ему, может, и вовсе не нужна будет прислуга. Нужно будет прибирать только за собой, готовить на одного…
Было что-то воодушевляющее в жизни в одиночестве. Некая… вседозволенность, скажем так. Мерритт мог бы стирать носки где вздумается. Мог бы работать ночью и спать днем. Мог бы ходить по коридору и разговаривать с самим собой вслух, что помогало ему не только лучше организовывать свои истории, но и понимать собственный полет фантазии. Возможность говорить вслух с кем-то, кто всегда с тобой соглашается, творит с душой настоящие чудеса!