– Позвольте?
Он выпустил ручку.
– Собираетесь его заколдовать?
Хюльда всунула кончик лома в щель. С небольшим усилием с ее стороны ящик выдвинулся.
– Сегодня было тепло, – объяснила она. – Полагаю, дерево просто рассохлось.
– А. – Он перевел взгляд с ящика на нее. – А вы рукастая. Точно не хотите остаться и почитать со мной?
Простое, ненавязчивое приглашение отозвалось в ней так, словно кто-то заиграл металлической ложкой на ее ребрах. Остаться и почитать со мной. Остаться и провести тихое, мирное время с Мерриттом Фернсби. Впитывать в себя его работу, смотреть, как он пишет, почувствовать себя частью всего этого. Это было так же притягательно, как запах свежеиспеченных булочек в конце полного трудов дня.
Она повертела ломик в руках.
– Мне нужно закончить отчет, – сказала она, проглотив собственное разочарование.
Он кивнул:
– Удачи.
Она направилась к выходу, не чувствуя ни облегчения, ни успешности, но остановилась, прежде чем выйти в коридор.
– Мистер Фернсби.
– М-м?
– Как… – Она чувствовала себя глупо, но немножко любопытства – это ведь так естественно. В конце концов, она ведь работала на этого человека. – Как называлась ваша первая книга? Та, что уже издана?
Он ухмыльнулся:
– «Начинающий бедняк».
Кивнув, Хюльда отвернулась и плотно закрыла за собой дверь.
Глава 21
Дом был довольно силен. Он напомнил ему Горс Энд, но атмосфера здесь была иная. Сайлас уже успел обследовать остров, чтобы убедиться, что больше здесь никто не живет и никакие чары не помешают его намерениям, и по ходу дела обнаружил нечто весьма приятное.
За последние три десятка лет Сайлас собрал изрядное количество чар психометрии, включая те, что позволяли ему чувствовать магические способности других. Людей, вещей, чары дремлющие и активные. Это место было сильно своей хаократией. Сайлас родился с одним-единственным заклятьем хаократии; именно оно позволяло ему разбивать на части магию в крови доноров. Но другие заклятья поглощать ему никогда не доводилось. А он хотел и другие.
Он планировал начать работу после заката. Но, адово пламя, у них ясновидящая. Сайлас ненавидел ясновидящих. От их способностей не укроешься за опрятностью, как с провидцами. Он никогда не подпускал таких к себе близко, по понятным причинам. Она его почувствовала, он точно знал. Почувствовала еще до того, как он смог отразить ее чары. Сайлас был могуч, но у него не было никаких магических вещей или чего-то подобного, что могло бы замаскировать его от психической интуиции. Ему придется все тщательно продумать, чтобы не повредить другим своим планам.
Его волчье тело несло его дальше вглубь острова. Он был уверен, что уже находится вне зоны действия способностей этой ясновидящей, но рисковать не мог. Риск делал его уязвимым. Риск давал другим возможность превзойти его, как они уже делали это раньше. Это лишь небольшая трудность, и Сайлас легко с ней разберется.
Тяжело дыша, Сайлас добрался до западной оконечности острова и использовал чары изменения, снова трансформируя свое тело из волка в человека. Превращение сделало пальцы его левой руки слишком короткими, потому что изменение часто вызывало мутации в изначальном теле, но они в течение часа вернутся в нормальное состояние. Затем под покровом ночи он пробрался на свою лодку и поплыл на материк, избегая света маяков; преодолевая течения, он мысленно прорабатывал все детали плана.
Глава 22
Мерритту не спалось.
У его бессонницы было несколько причин. Во-первых, он слишком устал. Это звучало глупо, но почему-то, если Мерритт ложился в постель слишком усталым, сон к нему обычно не шел. Как будто его мозг обязан был бодрствовать, чтобы компенсировать изможденность тела.
Во-вторых, у него случился приступ творческого запора. Он хорошо продвинулся с романом, но теперь словно застрял. На самом деле Мерритт вовсе не планировал свои истории наперед, так что детали приходили к нему понемногу, постепенно. Он часто не знал, чем все закончится, пока не добирался до финала. И, по правде сказать, хоть он и зарабатывал пером с двадцати трех лет, в основном он писал газетные статьи и короткие рассказы – с первым опубликованным романом он намучился. Так что он прокручивал в голове приключения Элиз и Уоррена, раздумывая, предать ли им друг друга (но с каким мотивом?) или, может, влюбиться?
Цепочка мыслей в итоге привела его к Хюльде. Ей понравилась его книга. А значит, ей понравился его ум, так ведь? А это заставило его подумать, как славно было бы иметь рядом кого-то, кому можно озвучивать свои идеи постоянно, хоть в полдень, хоть в полночь. А это уже заставило его подумать, как славно было бы, если бы в этой слишком широкой постели лежал еще кто-то. Кто-то теплый, мягкий и настоящий.
Мерритт зарычал. Хватит. Он – независимый холостяк, который обеспечил себе хорошую жизнь сам, своими силами. Он был доволен этой жизнью. Он заставил себя быть ею довольным. И каждый раз, когда он пытался включить в это довольство еще одного человека, все заканчивалось плачевно. Так какой смысл пробовать?
Перекатившись на бок, он сунул подушку под голову и заставил себя закрыть глаза. Целую минуту притворялся, что спит.
Он снова подумал, каково ему будет, когда Хюльда уедет в БИХОК. Ну и что? Он может пережить влюбленность. Не впервой. Но Хюльда… она как книга, которую берешь без аннотации, без хвалебных отзывов, без названия, а она вдруг с каждой перевернутой страницей становится все лучше и лучше. Он хотел ощутить, как бы читалась ее история. Он хотел дойти до развязки, до самого конца. И хотел узнать, есть ли у нее продолжение.
Наверное, около полуночи Мерритт наконец застонал, сел и откинул одеяла, чтобы надеть штаны. Бесконечное лежание, очевидно, не помогало. Он попробует размять ноги, может, подышит воздухом. Конечно, здесь, вдали от города, ночи были ужасно темные, и он скорее заработает растяжение лодыжки, гуляя на улице, чем расслабится.
Потирая глаза, он пошлепал по коридору, с удивлением заметив свет под Хюльдиной дверью. Он услышал, как ее голос отсчитывает: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь», – и удивился, но решил не нарушать ее уединение и вместо этого направился к лестнице. Оуэйн, который, видимо, во сне не нуждался, любезно превратил ее в гигантскую деревянную горку до того, как он прибыл. Вздохнув, Мерритт сел на задницу и съехал вниз. Секунду спустя лестница приняла прежний вид.
Хотя он направлялся к входной двери, он услышал какой-то стук, доносящийся из кухни, а потому прошел через столовую и комнату для завтраков и обнаружил Батиста, склонившегося над столешницей, отбивая кусок мяса маленьким металлическим молотком.
– Думаю, оно уже сдохло, – прокомментировал Мерритт.
Единственный признак удивления – краткая напряженность плеч, когда мужчина оглянулся, чтобы взглянуть на Мерритта.
– Я… – он помедлил, – избиваю его.
– Отбиваете?
– Да, так. – Его акцент звучал ощутимее, чем обычно. Наверное, от усталости. – Я делаю шницель.
По выбору Хюльды, не иначе.
– Уверен, мясо можно и утром расплющить, если вы хотите поспать.
Повар пожал плечами:
– Иногда я не сплю.
Мерритт подтянул к себе табуретку и сел.
– И вы, и я. Это приходит с возрастом. А сколько же вам лет, мой друг?
– В августе исполнилось сорок.
– Вам не дашь ни на день больше тридцати семи.
Батист фыркнул. Может, даже и улыбнулся, но стоял он лицом к мясу.
– Свинина? – предположил Мерритт.
Батист кивнул.
– А что вам больше всего нравится готовить?
– Пироги, – тут же ответил он. – Фруктовые, мясные, с кремом. Мне очень удаются пироги.
Желудок Мерритта заурчал при мысли о таком количестве выпечки.
– Едва ли я стану запрещать вам их печь.
– Нужен погреб для масла. Холодное лучше подходит.
– Может, Оуэйн сможет вам его выкопать.
Он пожал плечами:
– Дайте лопату, и я сам выкопаю. И позабочусь о корове.
Мерритт оторопел:
– О какой корове?
Батист снова оглянулся:
– Я говорил с миссис Ларкин о корове. Мне бы хотелось корову. Хорошо позабочусь о ней. Будет много сливок.
Мерритт задумался было, что с его пищеварением сделает такая прорва сливок, но слюнки от этой идеи все равно потекли.
– Если мой роман окажется успешным, я куплю вам – нам – корову. Я даже разрешу вам ее назвать.
А вот на этот раз он, кажется, успел заметить ямочку на щеке этого непробиваемого мужчины.
Внезапно наверху раздалось «бум!», а следом – крик.
Оба мужчины напряглись. Батист рванул со своего места, чуть не сшибив Мерритта, спешившего встать. Они бросились через две столовые в приемную. Батист перепрыгивал через две ступеньки и первым добрался до двери Хюльды, Мерритт – в трех шагах позади. Повар, все еще сжимавший молоток, ворвался внутрь так резко, что чуть не снес дверь с петель.
Миллион недодуманных мыслей пронесся в голове Мерритта, и все они касались благополучия Хюльды. Кто-то вломился? Может, там крыса? Может, там…
Хюльда в нижнем белье?
Батист был уже в спальне, но Мерритт задержался в коридоре, заглядывая через его плечо в комнату, где стояла Хюльда, одетая лишь в панталоны, сорочку и туго затянутый корсет. Ее руки взметнулись вверх, чтобы прикрыть верхнюю часть последнего, а лицо пылало ярче летнего гибискуса.
– Пошли прочь! – закричала она, очевидно, вполне целая и невредимая.
Батист, точно такой же красный, запутался в собственных ногах, спеша закрыть дверь. Захлопнуть ее, в общем-то.
Мерритт попытался заговорить, но понял, что не может. Он все еще не мог отдышаться. Понять, что за крик они тогда услышали. И почему Хюльда разгуливала в нижнем белье.