Флетчер что-то прокричал. В окне появилось лицо Бет, но было трудно открыть дверь, расположенную под углом и продолжающую поворачиваться. Комната поднялась уже настолько, что Хюльда практически лежала на нем, и его тело будто зажигалось там, где она к нему прижималась: мягкая под этим новым платьем, твердая там, где под ним скрывался корсет.
Он ожидал, что она станет ругать дом – Оуэйн прислушивался к ней, как ни к кому другому, – но вместо этого она уставилась на него: щеки этого прелестного розового оттенка, очки едва держатся, изящный локон лежит на шее.
Они добрались до девяноста градусов, когда она моргнула, будто проснувшись, и уперлась обеими руками в его грудь – против чего он совсем не возражал – и постаралась подняться, насколько могла, учитывая обстоятельства.
– Оуэйн Мансель! Я все еще могу запереть тебя в библиотеке!
Дом вокруг них, казалось, вздохнул. А бедный Флетчер висел на лестнице.
– Я же сказал, он по большей части смирный! – Мерритт стукнул кулаком в стену, на которой лежал. – Ну, давай уже, а то Флетчеру придется уехать домой!
Раздался стон, и приемная начала медленно, как стрелки часов, поворачиваться в обратную сторону, по градусу за секунду. Недостаточно быстро, чтобы Хюльда могла с легкостью встать на ноги, так что Мерритт все еще прижимал ее к себе, держа рукой за талию, чтобы она не ушиблась.
Она попыталась поправить платье, несмотря на свое положение.
– Прошу прощения, мистер Фернсби.
– Вы не виноваты.
– Технически, виновата.
– У вас очень красивое платье, – сказал он, и она вознаградила его новой порцией этого сияющего румянца. От нее пахло розовой водой и розмарином… и на платье были розы. Интересно, она сама сознавала, какую прелестную метафору собой олицетворяла?
Со скрипом комната встала на место. Хюльда не спешила отстраняться от него, а Мерритт не спешил ее отпускать. И лишь когда Бет ворвалась в дверь, спрашивая, все ли у них в порядке, а Флетчер поинтересовался, стоит ли ему привыкать к тому, что комнаты будут вертеться, пока он здесь, Мерритт вспомнил, что они не одни, хотя ему бы очень хотелось обратного. Его руки опустились. Хюльда разгладила юбку, медленно отводя свои карие глаза от него. Что бы он увидел в ее глазах, если бы их зрительный контакт не разорвался?
Она снова прочистила горло, вырывая его из раздумий:
– Я прослежу, чтобы подобное не повторилось, мистер Портендорфер. А теперь, что касается вашей комнаты…
Хюльда провела день, заканчивая отчет и помогая мистеру Бабино и мисс Тэйлор; второй визит мистера Портендорфера проходил гораздо спокойнее, чем первый. Запахи ужина начали разноситься по комнатам, солнце сияло, а Оуэйн присмирел после того инцидента с лестницей, хотя его чары всюду следовали за мистером Портендорфером, как привязанные, словно мальчик из кожи вон лез, чтобы впечатлить его.
Уже в десятый раз она подумала о том, как рука мистера Фернсби обнимала ее за талию, как их тела настолько плотно прижимались друг к другу, что она могла почувствовать ароматы петигрена и чернил, словно исходящие от его кожи. И уже в десятый раз она отодвинула фантазии прочь, хотя теперь она скорее глубоко, отчаянно умоляла свой разум их отпустить, а не жестко перестраивала собственные мысли.
Хюльда как раз закончила накрывать к ужину, когда от окна донесся тихий стук. Обернувшись, она заметила ветряного голубя и подумала, что он, наверное, сперва попытался попасть внутрь через окно ее спальни, но не смог и спустился сюда. Поспешив к нему, Хюльда подняла оконную раму и впустила измотанную птицу, сняла с ее лапки послание и предложила кусочек хлеба.
Она вскрыла письмо с печатью БИХОКа. В нем говорилось: «Хюльда, я настаиваю…»
– Что это?
Подскочив, Хюльда обернулась, увидела входящего в столовую Мерритта и инстинктивно спрятала письмо за спину.
– Это ветряной голубь? – Он прошел через комнату, чтобы посмотреть на птицу, которую нисколько не смущала близость еще одного человека. – И точно! Взгляните на печати на его перьях. Давненько я уже такого вблизи не видел. – Он посмотрел на ее локоть. – Это же не письмо от вашего ухажера, верно?
Она дернулась от этого предположения.
– Конечно нет. – Она снова достала письмо, молча отчитав себя за нелепое поведение. – Это лишь сообщение из БИХОКа.
– О. – Он погрустнел. – Наверное, теперь, когда вы поняли, что дело в турмалине…
Он не закончил предложение, но это и не требовалось. Теперь, когда вы нашли второй источник магии, вам больше незачем оставаться.
Вот только было зачем, как бы она этому ни противилась.
Хюльда пожала плечами и просмотрела письмо – оно было недлинным. Иначе и быть не могло, его ведь должен был нести голубь. В нем говорилось, в сущности, то же, что и в предыдущем, но с более решительными глаголами и четкими знаками препинания – явный признак того, что Мира чуть не протыкала бумагу ручкой.
– Директор хочет, чтобы я вернулась и помогала с административной работой, хотя это и не мое.
– Скоро?
Она сложила письмо.
– Скоро – понятие относительное. Если честно, я не понимаю, почему она столь непреклонна в этом вопросе. Я еще не отослала свой отчет.
– Тогда, – он осторожно подбирал слова, и она не могла им не поражаться, – вы, наверное, могли бы… или хотели бы… остаться немного дольше.
То, как он говорил – выражение его глаз и чуть склоненная спина, – заставило звенеть крохотные колокольчики в ее голове, те, которые она уже столько раз заглушала. Она отвела плечи назад. Профессионально.
– Возможно. Я ведь действительно отличная экономка.
Он улыбнулся:
– И это тоже.
Колокольчики брякнули и запели. Динь! Динь! Динь!
Он приободрился:
– Ой, точно. Я же пришел одолжить шахматную доску Батиста. Вы не знаете, где она?
Хюльда покачала головой.
– Но сам он в кухне.
Кивком ее поблагодарив, Мерритт обогнул стол, бросив комплимент о том, как чудесно он выглядит, и проскользнул в комнату для завтраков, направляясь в кухню.
Облокотившись об оконную раму, Хюльда вздохнула. Ей не хотелось этого признавать, но уж конечно, мужчина, которого заботит лишь статус-кво, не стал бы говорить подобных вещей. Не стал бы так переживать о том, останется ли она, считая ее домоводство лишь второй по значимости причиной! Она его верно расслышала, ведь так? У нее классическое образование. Уж конечно, она понимает английский.
Мысль о том, что Мерритту Фернсби она может быть небезразлична, пробудила внутри ужасающую надежду, отчего письмо Миры задрожало в ее пальцах. Может, в прошлом все шло не так, потому что бог или судьба, или что там еще, знали, что время еще не пришло. Может, есть в ней что-то, что можно любить… что-то, чего мужчина может желать – а не просто те качества, которые она вносит в свое резюме для нанимателей. Это «может» причиняло ей боль, но радость, которую оно принесло, снова заставила ее почувствовать себя двадцатилетней.
Не забегай вперед, пожурила она себя, но никакие наставления не могли приглушить вихрь эмоций, колотящийся о ребра. Успокоившись, Хюльда прочла письмо и протянула голубю палец, на который тот послушно сел. Она ответит у себя, где сможет походить взад-вперед и минутку подумать. Понять, чего хочет.
Нужно ответить Мире ясно и кратко. Она подумала было не упоминать о турмалине, но она не станет подрывать свою же работу ради девичьих прихотей, так что лучше отправить полный отчет. И запрос на продление работы здесь еще ненадолго.
Совсем немножко.
Мерритт и Флетчер вернулись к шахматам после ужина, играя при свете умирающего солнца, падающем через большие решетчатые окна, стеклянной лампы и полудюжины свечей в скромном канделябре под потолком. Мерритту шахматы, в общем-то, нравились, но Флетчер их обожал, а значит, если игра оказывалась недостаточно длинной, чтобы он успел в полной мере ею насладиться, обязательно нужно было начать еще одну партию.
Сегодня их сражение затягивалось. Только лишь гордость заставляла Мерритта продолжать. У него все еще были ферзь и ладья, а они могут быть яростными бойцами. Дом вокруг них притих, слышны были лишь крики кроншнепов на улице и скрип оседающего здания, а это также могло означать, что Оуэйн развлекался чем-то в другой комнате.
– Так ты и правда остаешься? – Флетчер передвинул слона на одну-единственную устрашающую клетку. За ужином Мерритт рассказал ему об экзорцизме и всем прочем; истории самого Флетчера постепенно сходили на нет по мере того, как он концентрировался на доске между ними.
– Правда. – Мерритт тоже сдвинул ладью на одну клетку, просто чтобы проверить, заметит ли это его друг.
– Это хороший дом. – Флетчер пошел последней пешкой. Он уже раз десять с приезда отметил, какой же это «хороший» дом. Возможно, он боялся, что Оуэйн снова начнет вращать комнату. – Но я бы не смог.
– Что, лучше бы делил комнату со священником?
– Лучше бы жил без призрака за стенкой. – Он ястребом следил за тем, как Мерритт сдвинул своего ферзя – лишь на одну клетку. – Я бы не хотел переживать о том, что сломаю ногу на лестнице.
– В худшем случае лодыжку, – ответил Мерритт.
Флетчер ухмыльнулся:
– Ну, ты хотя бы не унываешь.
– Я хотя бы не делю свою уборную с семьей из семи человек.
Друг хохотнул, изучая свои фигуры. Открылась входная дверь, тяжелые шаги Батиста возвестили о его приходе еще до того, как он вошел.
На плече повар нес освежеванную ногу оленя, и на спину рубашки капала кровь.
Батист посмотрел на них взглядом собаки, пойманной около миски с едой.
– Батист. – Мерритт закинул ногу на стол, и Флетчер тут же ее сбросил. – Можно я сделаю вас персонажем своей следующей книги?
Батист смотрел на него три полные секунды, пожал плечами, а затем скользнул в столовую. Рубашку будет нелегко отстирать. Мерритт предложит ему свои услуги, чтобы не пугать Бет. Давненько он уже не прикасался к стиральной доске.