– Работа с большого аукциона, одна-единственная, стоила мне полтора «лимона» гринов. А эти пять – по утверждению искусствоведов, не худшего качества – отдают за миллион евро. То бишь в пять раз дешевле. Причем уже с учетом интересов дилера – он говорит, что купил все это счастье в Европе за триста тыщ евро. Ферштейн?
– Ферштейн-ферштейн… – задумался рекламист. Что-то в этом раскладе ему не нравилось. – А чего этот твой арт-дилер не толканет все дороже? – наконец спросил он. – Без тебя. Если это не фуфел…
– Объясняет логично. Таких денег у него нет, и никогда не было. Дорогую картинку купил на мои, там все чисто. А когда дешевые выкупал с французского аукциона – затемнил, взял у кого-то в долг, под мое обещание выкупить после экспертной оценки. Теперь его жмут проценты – денежки-то он, похоже, не в банке брал. А любой новый покупатель – это затяжка времени.
– Ты уже денег ему давал за эти полотна?
– Немного. Сто тысяч баксов. Под протокол о намерениях.
– Сто тысяч баксов – за неведомое? У вас, богатых, свои причуды.
– Согласен, актив рисковый. Но возможный выигрыш стоит такого риска. К тому же сто тыщ – возвратные, если картины окажутся «не те».
– Короче, и хочется, и колется. Так, дядя Коля?
– Именно так.
– А про фраера и жадность помнишь?
– Кого ты учишь, мальчишка! – заржал герой Афгана. – А то ты сам зебру не трахнешь за десять годовых доходов!
– За мои десять – точно не трахну, – абсолютно искренне сказал Береславский. Тьфу-тьфу, конечно, но до такого экстрима у них в «Беоре» пока не дошло.
– Короче, Фим, – теперь Николай был совершенно серьезен. – Мне нужна твоя помощь. Просто так отказаться от предложения я не могу. Жаба душит. А принять что-то мешает. Разберись с этим, а?
– Я же сказал тебе, я не эксперт.
– Значит, заплатишь экспертам, которых сам найдешь. Старым или новым – кому захочешь и сколько захочешь. Да, и съездишь в Европу, разнюхаешь все около этого аукциона. Независимо от результата ты тоже получишь свои сто штук.
– Сколько это в рублях? – уточнил Ефим.
– Два с половиной миллиона, патриот ты наш…
– Годится, – сказал Береславский. – Хотя прошлое твое приглашение прогуляться по Европе запомнилось надолго.
– Раз помнишь, значит, было ништяк. Плохое забывается быстро, – не стал вдаваться в детали той, действительно не безмятежной поездки Агуреев. – Так ты согласен или нет?
– Может, лучше профессионала нанять? – Ефим старался быть объективным.
– У меня нет второго друга в этой области, – ответил тот. – А здесь весь вопрос в доверии.
– А как насчет аванса? – О главном вопросе дня Береславский чуть не забыл.
– Курьер везет тебе «лимон». Полчаса как выехал, – заржал Агуреев.
– Сволочь ты рязанская! – неубедительно возмутился Ефим Аркадьевич.
– А ты – арбатская, – подытожил содержательную беседу друг-работодатель.
Ну вот. Отсчет пошел.
И, несомненно, это было куда веселее «червивого» творчества.
Глава 8Надежда Бакенщика
Место: Сибирь, 3,5 тыс. км от Москвы.
Время: точка отсчета.
На хутор к Бакенщику решили плыть утром – и заря не заставила себя ждать: за разговорами (и не только: охлажденная в речной воде «беленькая» под тройную уху шла отлично) остаток ночи пролетел незаметно.
Вот и солнышко начало вставать над противоположным берегом Реки.
– А я ведь дитя твое долгожданное так еще и не видел, – упрекнул старинного дружка Валентин Сергеевич.
Понимал Бакенщик, что никакую тайну навечно не утаишь, но как вести себя в этой ситуации, пока не знал. Ладно, как-нибудь само рассосется. Валя – друг настоящий. И не болтун.
Валентин принял ответное молчание друга как нежелание поддерживать разговор. В общем-то, правильно принял, но все равно слегка обиделся, хотя давно уже привык к неким странностям Бакенщика. А с другой стороны, как могут бакенщики быть не странными? Да еще на Реке, по которой давно не ходят пароходы. Короче, не сильно обиделся Валентин Сергеевич. Тем более что ребенка ему все равно скоро покажут.
«Как бы там не болезнь какая скрывалась», – вдруг подумалось ему. Похоже, это было самым реальным предположением.
Детки не получались у двоих любящих друг друга людей без малого двадцать лет. И вдруг – вышло. Но молодость-то не вернешь, а каждый годок после тридцати пяти увеличивает риск послеродовых проблем. И для мамы, и для дитяти. Конечно, в Европе на это внимания не обращают, компенсируя возраст мам мониторингом и медицинскими инновациями. Но откуда ж на хуторе Бакенщика медицинские инновации?
Что ж, если его печальное предположение справедливо и друг не хочет показывать ребенка-инвалида, это по-человечески объяснимо. Хотя все равно обидно: друг-то – настоящий. И с медицинскими связями в Питере. Как ни обидно, но пока что факт остается фактом: некоторые неизлечимые в провинции болезни в столицах достаточно успешно лечатся. А даже если и не лечатся, то дружеское участие и сопереживание ни в какой беде лишним не будет.
Над водой уже заклубился утренний туман. Да такой густой, что привязанных у берега лодок стало не видать. Все разом отсырело. И, несмотря на многолетние привычки, стало зябко, тем более костер, который прекратили подкармливать полешками, явно начал чахнуть. Быстро свернули палатку питерца, упаковали вещи в непромокаемые мешки, закопали саперной лопаткой невеликую горку оставленного после себя мусора. Вот теперь все чисто, «Гринпис» может спать спокойно.
От берега отвалили две длинные, еле заметные в тумане тени.
Валентин Сергеевич вольготно устроился на корме, используя вместо руля и весел новомодную штуку – небольшой электромотор с совсем уж крошечным винтом на конце длинного вала. Впрочем, мощности моторчика, с учетом отличных ходовых качеств «судна», вполне хватало, чтобы не спеша продвигаться против течения.
Бакенщик же безо всяких технических примочек просто греб редкими, с виду не сильными, гребками, но лодка ни на метр не отставала от питерца. И эта ежедневно повторяющаяся физическая нагрузка вовсе не мешала ему думать.
А думать было о чем.
Легко ли Служить, не понимая, в чем сокровенный смысл этого Служения? Не раз и не два появлялись у Бакенщика сомнения в самой идее этой странной службы.
Ведь отец толком так ничего и не рассказал. Да, что-то передал ему дед, а тому – прадед. Но разве мало примеров, когда не два и даже не десять, а сотни и тысячи человек одновременно совершают нечто нелогичное, если не сказать – безумное?
Сомнения – вот что отравляло жизнь Бакенщика. До такой степени, что уже задумываться начал, не зря ли он потратил свои лучшие годы.
Нет, на Реке ему по-любому было хорошо, пока бакены горели. Но одно дело – просто жить у любимой реки, а другое дело – Служить на Реке. Человеческая жизнь оправданна только тогда, когда для ее описания используются заглавные буквы.
Последние события уменьшили, если вовсе не свели на нет, сомнения Бакенщика. Он действительно Служит. Но ясности в важнейших вопросах, кому и зачем, не прибавилось ни на йоту.
Когда же это началось?
Наверное, два с половиной года назад. Питерец в прошлом и позапрошлом сезонах летом не приезжал, работал в экспедициях на Дальнем Востоке. Значит, точно два с половиной года прошло.
Это была их последняя попытка зачать ребенка. Ездили сначала в Омск, потом – в Новосибирск. Собирались в Москву, но после того, как симпатичный, явно сочувствовавший им доктор объяснил суть жениных проблем, надежд практически не осталось.
…А они так радовались тогда!
На третий год жизни на Реке нежданное половодье смыло их первую, доставшуюся в качестве служебного жилья, избенку. (В отцовские древние хоромы Бакенщик тогда еще не переехал: тяжело было ходить по половицам, по которым совсем недавно ступали и его мать, и отец, – слишком рано и слишком неожиданно они покинули своего единственного сына.)
Весна была удивительно быстрая. А еще в верховьях взрывали лед, чтоб уберечь мосты. Вот казенная хата и поплыла, вместе со всеми вещами. Бакенщик бросился на лодке догонять. Жену брать не хотел. Тогда она просто сиганула в ледяную воду, пришлось вытаскивать отчаянную на борт. Основное имущество спасли, да и Галинина простуда показалась тогда несильной. Отлежалась пару дней и пошла – дел-то по весне немало. А вон как все тягостно оказалось…
Бакенщик нашел статью об искусственном оплодотворении, когда семя мужа зачинает жизнь в яйцеклетке жены не в ее организме, а «ин витро» – в пробирке, грубо говоря. Однако сочувствующий доктор в их случае и этот путь не рекомендовал. Мучений много, а результат – крайне сомнительный. Порекомендовал же взять ребенка из роддома. Брошенного.
Долго над этим думали. Очень сомневались. Галина боялась за дурную наследственность, а Бакенщик – за непонятность ситуации. Ведь его собственное Служение он должен был передать первенцу. Будет ли его первенцем ребенок чужих, неведомых родителей?
В общем, ничего не придумали толком, отложили решение на потом. А время летит быстро, и чем старше люди, тем быстрее летит. Так что это «потом» само собой стало каким-то уж очень отдаленным, практически нереальным.
И вдруг все закрутилось в каком-то бешеном ритме.
Сразу по прибытии из Новосибирска – раздеться толком не успели – обнаружили на столе два запечатанных длинненьких конверта.
В принципе, это их не удивило. Точнее, не так. Не странный метод доставки почты их удивил. Раньше избы вообще не запирались, сейчас – запираются, но ключ лежит под ковриком у входа, кому надо – найдет. Вот кто-то, проплывая мимо, и забросил конверты. Удивило другое: писем ниоткуда не ждали. И Галина осталась без родни, и он. Может, потому так друг за друга и держатся?
А письма оказались из туристического агентства. Его заметный красный логотип был на каждом конверте. И выпали из конвертов две путевки. Да не куда-нибудь, а в город Иерусалим, о котором знали, конечно, но уж очень он был далеко от их сибирской Реки. Во всех смыслах далеко.