– Я говорю не о музее. Я имею в виду Джозефину. Я сделал бы все, что угодно, лишь бы помочь найти ее, но что я могу? – Николас обвел рукой книги и карты. – Я разбираюсь только в этом. В сборе и каталогизации! В толковании бессмысленных мелочей из прошлого! Чем это может ей помочь, я вас спрашиваю? Это не спасет Джозефину. – Он уныло опустил взгляд. – Это не защитило и Саймона.
– Вероятно, вы все-таки способны нам помочь.
Робинсон посмотрел на нее запавшими от усталости глазами:
– Спрашивайте. Скажите, что вам нужно.
– Я начну вот с чего. Какие у вас отношения с Джозефиной?
Он нахмурился:
– Отношения?
– Думаю, она вам не просто коллега. – Судя по лицу Робинсона, Джозефина значила для него неизмеримо больше.
Куратор покачал головой:
– Посмотрите на меня, детектив. Я старше ее на четырнадцать лет. Безнадежно близорук, едва свожу концы с концами и к тому же начал лысеть. С чего вдруг женщина, подобная ей, заинтересуется таким, как я?
– Значит, романтические отношения с вами ее не привлекали.
– Даже не представляю, что такое возможно.
– То есть вы точно не знаете? И никогда не спрашивали?
Николас смущенно усмехнулся:
– У меня не хватило смелости произнести такие слова. Мне не хотелось, чтобы она чувствовала себя неловко. Это могло разрушить то, что уже было между нами.
– А что было?
Робинсон улыбнулся:
– Она как я… мы ужасно похожи. Дайте нам фрагмент кости или ржавый нож, и мы ощутим исходящее от них тепло истории. Именно это нас объединяло – страсть к тому, что произошло до нас. И этого уже было достаточно – просто испытывать одно и то же чувство. – Опустив голову, Николас признал: – Я боялся просить большего.
– Почему?
– Потому что она очень красива. – Он произнес эти слова так тихо, словно читал молитву.
– Эта одна из причин, почему вы взяли ее на работу?
Джейн тут же поняла, что ее вопрос оскорбил куратора. Робинсон выпрямился, а его лицо напряглось.
– Я бы никогда не стал отбирать работников по внешнему виду. Я оцениваю их по компетентности и опыту.
– Однако в резюме Джозефины не говорилось о большом опыте. Она только-только завершила постдипломное образование. Вы наняли ее консультантом, однако подготовка Джозефины была куда хуже вашей.
– Но я ведь не египтолог. Именно поэтому Саймон объявил мне, что возьмет консультанта. Полагаю, я должен был слегка оскорбиться, но, по правде говоря, я знал, что для оценки Госпожи Икс моих знаний недостаточно. Я прекрасно понимаю, что у моей компетенции есть пределы.
– Наверняка можно было выбрать египтолога, подготовленного куда лучше, чем Джозефина.
– Наверняка.
– Но точно вы не знаете?
– Решение принимал Саймон. После того как я разместил объявление об этой вакансии, к нам поступили десятки резюме. Я занимался отсеиванием кандидатов, когда Саймон сообщил, что уже принял решение. У меня Джозефина не прошла бы даже первой фильтрации, а он настоял, что взять нужно именно ее. И даже каким-то образом нашел дополнительные средства, чтобы нанять ее на полный рабочий день.
– Что значит – он нашел дополнительные средства?
– Мы получили существенное пожертвование. Мумии привлекают внимание, сами понимаете. Они восхищают благотворителей, заставляют их раскошелиться. Если крутиться в сфере археологии столько, сколько крутился Саймон, наверняка будешь знать, у кого туго набиты карманы. И поймешь, к кому стоит обратиться за деньгами.
– Но почему же он выбрал Джозефину? Я постоянно возвращаюсь к этому вопросу. Почему на работу взяли именно ее, а не кого-либо из тех искавших работу египтологов или других молодых выпускников, которые наверняка тоже присылали резюме?
– Не знаю. Я был не в восторге от его выбора, но спорить не было смысла – создавалось впечатление, что он уже все решил и я не смогу ничего изменить. – Вздохнув, Робинсон посмотрел в окно. – А потом я познакомился с ней, – тихо продолжил куратор. – И понял, что ни с кем другим я не захотел бы работать. Никого другого я бы… – Он умолк.
На этой улице, состоявшей из скромных домиков, движение не затихало ни на минуту, однако гостиная куратора, казалось, замерла в какой-то другой, более изысканной эпохе, когда взъерошенный эксцентрик вроде Николаса Робинсона мог счастливо состариться в окружении книг и карт. Однако он влюбился, и вместо счастья на его лице отражалось страдание.
– Она жива, – проговорил Робинсон. – Мне необходимо в это верить. – Он посмотрел на Джейн. – Вы ведь тоже в это верите, так?
– Да, верю, – подтвердила Риццоли. И отвела глаза в сторону, чтобы по ним куратор не смог прочитать продолжение ответа: «Но я не знаю, сможем ли мы ее спасти».
В тот вечер Маура ужинала в одиночестве.
Она собиралась устроить романтический ужин для двоих и за день до этого прошлась по рядам продуктового магазина, набирая китайские карликовые лимоны, петрушку, телячьи ножки и чеснок – все ингредиенты для любимого Дэниелом оссобуко. Однако даже самые тщательно спланированные встречи людей, состоящих в непозволительной связи, могут рассыпаться от одного-единственного телефонного звонка. Всего несколько часов назад сконфуженный Дэниел сообщил ей новость: сегодня вечером ему придется ужинать с приехавшими из Нью-Йорка епископами. А закончил разговор так, как делал это обычно: «Прости меня, Маура. Я люблю тебя, Маура. Мне очень хотелось бы не ходить туда».
Однако он все равно ходил.
Теперь телячьи ножки лежали в морозилке, а вместо оссобуко она вынуждена в одиночестве поглощать жареный сэндвич с сыром и крепкий джин-тоник.
Маура воображала себе место, где сейчас находится Дэниел. Ей представлялся стол, за которым сидят мужчины в мрачной черной одежде; прежде чем приступить к ужину, они, склонив головы и бормоча, благословляют еду. А затем под приглушенное звяканье серебряных приборов и фарфора обсуждают важные для церкви вопросы: уменьшающийся набор в семинарии, седеющее духовенство. У представителей любой профессии случаются деловые ужины, однако, когда они заканчиваются, эти люди – в мрачной черной одежде – возвращаются домой не к женам и семьям, а к своим одиноким постелям. «Неужели, потягивая вино, оглядывая стол, за которым сидят коллеги, ты никогда не печалишься из-за полного отсутствия женских лиц, женских голосов? – размышляла Маура. – И думаешь ли ты вообще обо мне?»
Прессом она прижала сырный сэндвич к раскаленной сковороде и стала наблюдать за шипящим сливочным маслом, за покрывающимся корочкой хлебом. Как и яичницу, жареный сэндвич с сыром она ела лишь в самых крайних случаях, и запах становящегося коричневым масла напомнил ей о вечерах той поры, когда она училась в медицинском колледже. Этот же аромат сопровождал болезненные вечера после развода, когда приготовление ужина было выше ее сил. Жареный сэндвич с сыром источал запах неудач.
За окном сгущалась тьма, милосердно маскируя заброшенный огород, который Маура с таким воодушевлением высадила весной. Теперь он превратился в джунгли из сорняков, зацветшего салата и несобранного гороха, затвердевшего и засохшего на спутанных стеблях-вьюнах. «В один прекрасный день, – решила Маура, – я доведу дело до конца, и мой огород будет прополотым и аккуратным. А этим летом он оказался ненужным, стал очередной жертвой кучи прочих нужд и дел. И в особенности – Дэниела».
Она заметила в окне собственное отражение с опущенными уголками губ, с усталыми, прищуренными глазами. Этот унылый образ испугал ее, словно неожиданно увиденное лицо незнакомки. А через десять, через двадцать лет будет ли смотреть на нее из окна та же самая женщина?
От сковородки поднимался дым – хлеб начал подгорать. Маура выключила конфорку, открыла окно, чтобы дым улетучился, и отнесла сэндвич на кухонный стол. «Джин и сыр, – думала она, снова наполняя свой стакан. – Вот и вся необходимая пища для тоскующей женщины». Попивая коктейль, Маура разбирала почту, пришедшую тем вечером, – отодвигала в сторону ненужные каталоги, чтобы отправить их в мусорную корзину, а счета, которые оплатит в выходные, складывала в стопку.
Конверт с напечатанными именем и адресом заставил ее остановиться. Обратного адреса не было. Разрезав конверт, Маура вынула сложенный листок бумаги. И вдруг выронила, словно он был раскаленным.
На листке были напечатаны те же два слова, которые на двери в Криспинском музее вывели кровью:
НАЙДИ МЕНЯ.
Она вскочила на ноги, опрокинув стакан с джин-тоником. По полу загремели кубики льда, но Маура, не обращая на них внимания, направилась прямиком к телефону.
После трех гудков ей ответил энергичный женский голос:
– Риццоли.
– Джейн, похоже, он написал мне!
– Что?
– Я только что получила письмо. Один-единственный листок бумаги…
– Помедленнее. Из-за движения я с трудом тебя слышу.
Маура помолчала, собирая нервы в кулак, после чего все-таки смогла говорить спокойнее:
– Письмо адресовано мне. Внутри лежит листок бумаги, на котором написаны только два слова: «Найди меня». – Глубоко вдохнув, она тихо добавила: – Наверняка это он.
– А что-то еще на этом листке написано? Хоть что-нибудь?
Маура перевернула листок и нахмурилась.
– На обороте стоят две цифры.
В трубке она услышала автомобильный сигнал и пробормотавший проклятие голос Джейн.
– Слушай, – сказала Риццоли, – я застряла на Коламбус-авеню. Ты сейчас дома?
– Да.
– Я еду к тебе. У тебя компьютер включен?
– Нет. А зачем?
– Включи его. Мне нужно, чтобы ты кое-что проверила. Кажется, я знаю, что означают эти цифры.
– Подожди-ка. – С телефоном и запиской в руках Маура торопливо пошла в кабинет. – Я уже загружаю его, – сказала она, когда засветился монитор и, зажужжав, пробудился жесткий диск. – Расскажи мне об этих цифрах. Что они означают?
– Думаю, это географические координаты.
– Откуда ты знаешь?
– Просто Джозефина рассказывала нам, что получила записку, похожую на твою, и цифры оказались координатами парка «Синие Холмы».