Сережу поминутно окликали, или здоровались с ним, или задерживались возле него, чтобы поговорить на ходу. По материнской гордости, Миладе уже казалось, что его знают здесь все. Сергей чинно шагал, по-прежнему держа ее за руку, и словно нехотя останавливался, но Милада понимала: ему приятно, что они идут сейчас рядом, приятно, что она видит, сколько людей знают его в этом шахтерском городе. И не только знают, но многим он нужен, многим есть до него дело.
Поток людей, возвращающихся домой после работы, все густел.
Одни шахтеры шли молча, степенно опустив тяжелые руки, но больше всего было таких, которые на ходу что-то обсуждали, перебрасывались веселым словцом, крепкой шуткой. Эта ежедневная встреча людей, связанных общим трудом, ежедневное совместное неторопливое возвращение после работы было своего рода филиалом рабочего клуба, когда каждый знал, что встретит здесь товарища, может на ходу обсудить дела, о которых еще не успел поговорить.
Чувство приподнятости и какого-то спокойного доброжелательства друг к другу витало над этим человеческим потоком, ровно и мерно струящимся через площадь. Это чувство знакомо каждому шахтеру, когда после работы под землей, после многочасового глубоко скрытого душевного напряжения, которое всегда испытывает человек, ощущая над собой огромную тяжесть пластов земли, поднимаешься на поверхность и видишь над собою прежнее высокое светлое небо.
— Я отдохну, Сережа… — сказала Милада, хотя не чувствовала ни капельки усталости. — Я посижу здесь на скамеечке, а ты пока поди поговори…
Сережа подвел ее к скамейке и усадил так осторожно, словно Милада была сделана из фарфора. Он отошел на два шага и тотчас же стал частью этого потока, продолжающего двигаться через площадь. Он вошел в него сразу так естественно и живо, как бывает только тогда, когда это является для человека привычным и необходимым ему состоянием.
Сидя на скамейке, Милада вглядывалась в людей, проходящих мимо.
Это была ее первая большая встреча с народом, который стал ей так дорог. Она знала, что этот народ принес столько жертв, сколько мало кому выпало на земле. Но она знала и другое: никакой народ не испытает в будущем те трудности, которые пережили вот эти люди со спокойными и добрыми лицами, идущие домой после рабочего дня. Ибо каждый из них, вынесших все самое трудное на своих плечах, протянет могучую руку помощи брату и другу, если тот будет в ней нуждаться.
Милада понимала, что эти люди долгое время отказывали себе во многом. Она внимательно разглядывала, как одеты сейчас шахтеры, всматривалась в их лица. Это была та простая одежда, какую носит в будни рабочий человек. Но все было добротное, свежее, крепкое; все говорило о достатке и покое. И каждый нарядный дом этого молодого города, каждый красный, точно игрушечный, мотороллер, с победоносным шумом проносящийся через площадь, каждый новенький «Москвич», где сидел за рулем шахтер в рабочей куртке, казались Миладе не просто созданиями рук человеческих, а ликующими побегами того идущего издалека изобилия, того прогресса, которые столько лет самоотверженно и бескорыстно строят эти люди на своей многое испытавшей, огромной и справедливой земле.
Позади послышался оживленный Сережин голос.
Милада обернулась.
Сережа стоял, блестя шоколадными глазами, и что-то говорил строгому седому человеку с золотой звездочкой на лацкане пиджака. Скорее по выражению Сережиного лица, нежели по отрывкам фраз, Милада догадалась, что Сережа о чем-то просит. Она прислушалась.
— Это я не потому говорю, что я сам ремонтник… — долетело до нес. — Это вам каждый про них скажет. Не слесари, а орлы, — таких ребят поискать! Кому ж дать квартиру, как не им? А получается так: они в общежитии, а у вас, Василий Петрович, в новом корпусе две квартиры пустуют. Я это знаю, я, если вам честно сказать, туда несколько раз через балкон лазил, чтобы лично убедиться.
— Сколько я вам в прошлом году площади дал? — пророкотал Василий Петрович.
— Так то же не ремонтникам! — Сергей хитро сощурил глаз. — А я о своих ремонтниках беспокоюсь. Конечно, они ребята молодые. Но, как говорят, молодость — не беда, с годами пройдет… Как же решим, Василий Петрович?
Проехали мимо самосвалы, их грохот заглушил беседу. Милада видела, как двигались Сережины губы, как он жестикулировал и вдруг озадаченно всплеснул руками. Потом он улыбнулся. Все это походило на кадры немого фильма. И опять, хотя Милада не могла разобрать ни одного слова, она по выражению лица Сережи безошибочно поняла его состояние, поняла, что он добился того, о чем просил.
Сережа подошел к ней и сел рядом, переводя дух. Вид у него был победоносный, хохолок на макушке воинственно торчал.
— Сейчас погуляем в парке культуры, — успокоил он Миладу и вытер лоб платком. Видно, беседа не так-то просто далась ему.
— Я еще тут посижу, — торопливо сказала она. — А ты поди, поди, Сережа, у тебя дела… Я посижу, мне здесь очень приятно сидеть.
— Никуда я от вас не уйду, — решительно сказал Сергей, и его тут же окликнул высокий плечистый парень с недовольным выражением лица.
— Извиняюсь, можно тебя на минутку? — спросил парень. — Я, между прочим, насчет занятий. Если уж заниматься, понимаешь, так заниматься! Надо хорошее помещение достать, книгами, понимаешь, обеспечить. А вы что?
— Слушай, Кулагин, — сказал Сергей, помолчав. — Ты знаешь, что тебя ребята не хотят в нашу бригаду принимать?
— Почему это? — хмуро и недоверчиво спросил Кулагин.
— За нахальство, — спокойно сказал Сергей, и Милада с удивлением покосилась на него. — За похвальбу. За то, что все время что-то требуешь, а сам ни для кого пальцем не пошевелишь. Понятно?
— Здравствуйте! — сказал Кулагин с подчеркнутой развязностью. — Что ж я, хуже вас работаю, по-вашему?
— Может, даже и лучше. Только хочешь так на свете прожить, чтобы все за тебя, а ты ни за кого. Без души хочешь прожить. А это, брат, не выйдет.
— Здравствуйте! — повторил Кулагин, но уже поскромнее. — Ты это из газет говоришь, что ли? Так я газеты тоже читаю, грамотный. А не хотите меня брать в бригаду — вам же хуже! Я по три нормы выполняю, это вам не кошка чихнула. Пожалеете.
— Слушай, Кулагин, — сказал Сергей, с интересом глядя на парня. — Ты как полагаешь, человеку только нормы нужны, и все? Выполнил три нормы — и входи в коммунизм, пожалуйста, больше ничего не требуется. Так?
— Ты меня не учи, — сказал Кулагин не очень твердо. — Учитель какой нашелся. Больше всех ему надо.
Сергей промолчал.
Кулагин откашлялся, закурил папиросу и отошел, всем своим видом стараясь показать, что дальнейший разговор его не интересует. Но он не уходил, а только потоптался на месте и стал читать афишу.
— Пошли, мама Милада… — Сергей встал.
Но Милада видела, что и ему не хочется уходить.
Они стояли — худощавый, тонкий, как прутик, Сергей и этот плечистый верзила, — словно привязанные друг к другу невидимой нитью. Сергей даже повернулся к Кулагину спиной. Но ни один из них не трогался с места.
Первым не выдержал Кулагин.
— Слышь, Сергей… — сказал он и двинулся к нему. — Слышь, Серега…
Они отошли к фонтану. И тотчас же заговорили оба, сразу, быстро, перебивая друг друга. Потом Кулагин замолчал, и говорил только Сергей, лицо у него было сердитое, взволнованное, а Кулагин стоял молча и крутил ногой в новеньком желтом башмаке. Потом опять заговорил Кулагин… Наконец оба они умолкли и несколько минут молча смотрели друг на друга, взъерошенные, запыхавшиеся, словно только что пробежали бегом километра три. Кулагин попрощался, неловко глядя в сторону, и ушел. Шагал он медленно, и Милада подумала, что он вовсе не такой высокий и плечистый, каким показался ей вначале.
А Сергей еще остался у фонтана. Лицо у него сейчас было не сердитое, а сосредоточенное, задумчивое. И тут же, едва он двинулся к скамье, на которой сидела Милада, возле него, соскочив с велосипеда, вырос русый паренек в клетчатой рубашке, с загорелым открытым лицом и удивленно приподнятыми бровями. Паренек ринулся к нему и с ходу начал что-то рассказывать, словно только и ждал этой минуты…
«Мне просто повезло, что я пришла сюда с Сережей! — подумала Милада, глядя на них. — Не бродила по берегу, а оказалась на быстрине… Конечно, сразу не разобраться в этой огромной, сложной жизни, что мчится рядом. И все же… С каким жадным доверием смотрит этот мальчик на Сережу! Интересно, что он ему рассказывает? А сам Сережа… Как он слушает! Вот он нахмурился, — продолжала размышлять Милада, наблюдая. — Вот удивился. А сейчас смеется! Отец говорил, что может безошибочно определить человека по его улыбке. Интересно, что он сказал бы о Сереже? Боже мой, у него слезы текут от смеха! Как у маленького. Ведь это счастье — уметь так смеяться…»
Поток людей уже не был таким густым, он постепенно мелел, точно река. К бензиновому дымку, к аромату левкоев, растущих на клумбе у фонтана, примешивался запах жареного лука, укропа, горячего борща, веющий из распахнутых окон: шахтеры садились ужинать. Солнце с южной быстротой стремилось к закату. А мальчик в клетчатой рубашке все стоял возле Сергея. Тот уже не смеялся, а слушал, что ему рассказывал мальчик, слушал так сосредоточенно, так серьезно, словно важнее дела не было для него сейчас на земле. «Сколько раз я старалась представить, что стало с Сережей за эти годы… — продолжала размышлять Милада, глядя на них. — Если честно сознаться, я была огорчена, что он на такой незаметной работе. Я мечтала: он уедет в Москву, кончит институт, будет конструктором… А он остался здесь. Маленький, неприметный город, его и на карте-то нет… И вот… За эти годы все, что было заложено в его душе, проявилось, точно на негативе. Сколько он вмещает в своем сердце чужих забот, чужих тревог, чужих судеб…»
Милада глубоко вздохнула.
Она сидела, отдыхая, откинувшись на спинку скамьи. Заходящее солнце било в лицо, она медленно надела темные очки. И тотчас же весь мир вокруг стал мягким, зеленоватым, словно она глядела на него сквозь тихую воду. Высокая женщина с загорелой шеей переводила через дорогу детей в фартучках, с одинаковыми белыми колпачками на головах. Не торопясь, степенно, вышли на прогулку два старика, прямые как штыки, в начищенных сапогах и выутюженных шахтерских куртках такого покроя, такой уже не носили молодые. Громыхая, проехали обратно пустые самосвалы, оставляя за собой душную горячую волну.