В это время дверца приоткрылась и в ней показалась уже знакомая мне голова.
— Я могу показать вам Афины, — сказал трубный голос, и мой знакомец в пенсне радостно улыбнулся. — Храм Зевса, театр Ирода Аттики, Одеон, театр Диониса… Величайшие памятники древности! Вам понадобится не более пятнадцати минут, чтобы все это объехать. Люди, не знающие Афин, тратят на это весь день, мадам! Оф коорс! — Он говорил на ужасном, но бойком английском языке.
Покачав головой, я потянула к себе дверцу. Но знаток памятников древности крепко держал ее.
— Это будет стоить вам совсем недорого, мадам… — жалобно сказал он. На его смуглом морщинистом лице вдруг появилась детская, обезоруживающая улыбка. — Совсем чепуху! Литтл мани!
Я запнулась только на секунду. Но он уже уселся рядом с шофером и небрежным тоном приказал ему что-то. Машина покатила по улицам Афин.
Мой провожатый тараторил без умолку. Размахивая руками, он произносил длинные монологи при виде каждой мало-мальски стоящей развалины, добросовестно отрабатывая свои «литтл мани».
Он спросил, откуда я приехала, и я ответила. После этого его монологи стали еще более пространными: он сопровождал их таким количеством жестов, словно перед ним была глухонемая. Время от времени в беседу включался шофер, тоже произнося горячие фразы, из которых я ровно ничего не понимала. Лысый человек, читавший газету у киоска, поздоровался с шофером, и тот приветствовал его, подняв обе руки и бросив руль. Послышался визг покрышек идущей позади нас машины. Шофер не обратил на это никакого внимания.
Сейчас мы ехали по тихой тенистой улице. У решетчатых ворот стояли караульные — высокие ребята в юбочках, в алых фесках с длинными черными кистями, в туфлях с помпонами и загнутыми носами, нарядные, как карточные валеты.
— Это дворец нашего короля, — сообщил мой провожатый, показав на караульных с гордостью. — Вери найс, а?
Мы пересекли площадь и проехали мимо большого ресторана. Сквозь зеркальные стекла было видно, как бармен за стойкой, священнодействуя, выжимал сок в фужеры со льдом.
— Это наш самый дорогой ресторан, — сказал мой провожатый. Сбоку мне была видна его тощая шея и слегка обвисшая щека — щека пожилого человека.
Теперь мы ехали по улице со множеством магазинов. В витринах стояли манекены, одетые точно так же, как девушки, идущие мимо них, с такими же гордыми кудрявыми головками. Мой провожатый показал на одно из зданий, по которому, соперничая с закатом, бежали молнии реклам.
— Это наш самый дорогой магазин, — сообщил он.
Я промолчала.
— Вы обратили внимание, что у нас девушки не носят чулок? — предупредительно спросил он. — Сейчас такая мода. В тот день, когда королева в первый раз летом появляется без чулок, все афинские девушки тоже снимают чулки. Как королева, так и они. Это, знаете, у нас так принято. Любая девушка может себе позволить подражать королеве.
— Вот оно что! — сказала я.
Мы опять пересекли какую-то площадь, и я увидела большое здание.
— Это наш университет, — сказал мой провожатый.
— Самый дорогой? — полюбопытствовала я.
Он покосился в мою сторону и ничего не ответил. Наступила небольшая пауза. Потом мой спутник что-то скомандовал шоферу, бросив стыдливый взгляд на счетчик, и машина свернула.
— Сейчас мы увидим триумфальную арку императора Адриана, — бодро произнес он.
— Послушайте, — сказала я, — покажите мне тот район, где вы живете.
— Где я живу? — удивился он.
— Ну да.
— В Афинах нет трущоб на окраинах, — тревожно сказал он. — Это очень красивый, благоустроенный европейский город.
— Ну-ну, — сказала я, — про это я уже слыхала. Маленький Париж.
Опять наступила пауза.
— Так вы в самом деле хотите поехать в район, где я живу? — спросил он.
— В самом деле.
— Но это далеко отсюда.
— Ничего, я не устала.
Он задумчиво хмыкнул.
— Так-таки прямо сейчас и поедем?
— Давайте, — сказала я.
Он опять задумчиво хмыкнул. Потом что-то сказал шоферу, и мы покатили.
Сейчас мы ехали по шумной улице с мастерскими, где можно было увидеть сапожников, латающих башмаки, гончаров, расписывающих глиняные кувшины, мастериц, сидящих за швейной машиной и бросающих любопытные взгляды в окно. Под деревянным навесом шла шумная торговля всяким дешевым барахлом. Каменотес, постукивая молотком, возился у ворот с глыбой мрамора. Где-то запел во все горло петух, точно в деревне. Шмыгнул мальчуган; в правой руке он нес большую медную тарелку, висящую на металлических стропах. На тарелке стоял дымящийся кофейник, тоже медный, и две крошечные чашки. Вместе со всем этим хозяйством мальчуган едва не угодил под машину.
Шофер заорал на него, как полагается всякому шоферу, а мальчуган, подтянув штаны, показал ему язык, как полагается всякому уважающему себя мальчику, и побежал дальше.
Провожатый мой ерзал на сиденье. Объяснять тут было совершенно нечего, и ему приходилось молчать, что было для него мучительно.
— Давайте я вам расскажу легенду о богине Афине, — наконец решительно сказал он. — Однажды Афина поспорила с Зевсом о том, кому будет принадлежать город. Она взмахнула рукой, и из земли…
— Ох, ради бога! — взмолилась я.
Он виновато умолк.
Сквозь окно повеял запах водорослей и остывающего песка. Мы проехали еще немного, и я увидела плоский берег с твердой песчаной полосой, хорошо укатанной прибоем. У самой воды тянулась малахитовая кромка водорослей. Маленькие волны накатывались на песок, Вдоль дороги белели хибарки рыбаков.
— Стоп! — вдруг заорал мой спутник, подняв вверх руки.
По шоссе, тяжело ступая, шла высокая, грузная женщина. Мой спутник выскочил, и женщина бросилась к нему.
Она заговорила с ним по-гречески, быстро, страстно, то всплескивая руками, то делая такой жест, словно отрывала что-то тяжелое от груди. Глаза ее были заплаканными. Мой провожатый тоже что-то кричал ей в ответ, и чем больше они говорили, волнуясь и перебивая друг друга, тем мрачней становилось его лицо. Наконец он вернулся к машине.
— Ай эм сори, — сказал он, не глядя на меня. — Мне нужно на одну секунду задержаться здесь. Разумеется, я попрошу шофера выключить счетчик, — добавил он поспешно. — Ай эм вери сори.
— Что-нибудь случилось?
Он молчал и смотрел на женщину. Она была немолода, с полной бесформенной фигурой, но лицо еще было красивым. В особенности хороши были глаза и рот, с чуть поднятыми вверх уголками. Слезы ее не портили.
— Это моя жена, — нерешительно произнес он. — Она сказала, что в семье нашего соседа несчастье. Я хотел бы туда зайти. Впрочем, если вам неугодно, мы можем поехать дальше…
— Конечно, идите.
Но он продолжал стоять, переминаясь.
— Я не испортил вам настроение? — наконец спросил он и покраснел. У него был кирпичный румянец пожилого человека. — Это не полагается — портить настроение клиенту. Сейчас мы поедем назад, и я покажу вам театр Диониса. Величайший памятник древности.
— Будет вам! — сказала я.
— Так я пойду!.. — Он продолжал нерешительно топтаться на месте. — Сейчас жена принесет вам стул. Вы можете полюбоваться морем. Это Саронический залив, один из красивейших заливов Европы, — сказал он и вздохнул.
— Слушайте, — сказала я, — можно мне пойти вместе с вами?
— Со мной?
— Ну да.
— Вы серьезно хотите туда пойти?
— Я же вам сказала. Если это удобно, конечно.
— А зачем вам это нужно? У вас может испортиться настроение.
— Давайте пойдем быстрей! Может быть, я тоже смогу чем-нибудь помочь. Что у них стряслось?
— Несчастье, — сказал он упавшим голосом. — Большое несчастье. Идемте скорее.
Мы почти побежали по дорожке к низенькому дому.
Но едва мы подошли, как в дверях показалась женщина.
Она еле стояла на ногах. Прическа ее рассыпалась, волосы упали на плечи; обе руки она приложила к шее.
Мой спутник что-то спросил у нее, задыхаясь от быстрого бега, но женщина только помотала головой и укусила свой палец. Мы взбежали на крыльцо. После яркого, багрового солнца, висящего над морем, комната показалась совсем темной.
— Господи… — сказал мой спутник. — Господи боже мой!
На кровати, прикрытый простыней до подбородка, лежал человек. Длинное тело его казалось огромным. Глаза были закрыты. По выражению отчужденности и строгости на его большом желтом лице я поняла, что он мертв.
В углу стояли трое детей: два мальчика лет по двенадцати-тринадцати — очевидно, погодки, — и девочка чуть поменьше. Они смотрели на мертвого отца не двигаясь, точно окаменели. Над ними в углу виднелась икона: дева Мария держала на руках младенца, крошечного, как лист.
— Ох! — сказал мой спутник. — Господи, какой бедняга! Не повезло ему. Теперь уже все. Теперь уже ничего не будет. — Он заплакал.
Женщина по-прежнему стояла в дверях, приложив обе руки к шее; сухие глаза ее блестели, точно у нее был жар.
— Теперь уже все, — сказал мой спутник. По морщинистому лицу его бежали слезы. — Пойдемте отсюда. Что можно сейчас сделать? О господи, я так и знал.
Мы вышли.
Жена что-то быстро и испуганно ему сказала, но он только отмахнулся. Женщина в дверях сжала оба кулака и запрокинула голову. Казалось, она хотела крикнуть. Глаза ее закрылись.
— Я даже не представляю, как она будет без него жить, — сказал мой спутник, вытирая слезы ладонью. — Есть женщины, которые не умеют жить одни. Он ее слишком любил. Он из сил выбивался, чтобы у них все было. Но ему не везло! До чего же ему не везло, господи!
Мы медленно пошли по дорожке к шоссе.
— Просто бывают такие невезучие люди, — произнес мой спутник, смотря перед собой. — Очевидно, в этом все дело. Вот у меня, например, все как-то по-другому. Я умею заработать! — сказал он дрожащим голосом. — И мне везет, оф коорс. А он вечно влезал в историю.
Он обернулся и посмотрел на дом. Женщина все еще стояла в дверях.
— Ну, что вам сказать? — Он махнул рукой. — К примеру, был он шофером такси. Кажется, хорошая работа, правда? Вы бы его видели, когда он сидел в машине. Высокий, красивый, как черт, — даже пассажирки на него заглядывались, в особенности американки. И на тебе! Он тут же влез в историю. — Мой собеседник всплеснул руками. — Вез из Пирея иностранца, взял его возле «Флипп-бара», на набережной. И тот по дороге стал молоть черт знает что и про него и вообще про греков. Спьяну, конечно. Тут знай одно: терпи и не связывайся. Такое уж шоферское дело. А мой приятель, представляете, что сделал? Взял да и высадил своего пьянчугу по дороге в Афины. Тот, натурально, полез в драку. Тогда мой дружок стал в позицию… — Он слегка опустил плечи и показал, как становятся в боксерскую позицию. — И двинул его чуть-чуть, так, что тот повалился на асфальт. Потом подобрал его, аккуратно уложил в машине и повез к нему домой. Пока ехали, пьянчуга был уже в полном порядке. Но, можете представить, он оказался какой-то важной птицей. Если уж не повезет, так во всем! Он нажаловался на моего дружка — и того уволили из гаража. И потом уже ни в один гараж не брали, оф коорс. Все из-за того, что он вечно влезает в истории. Вот как оно было.