Она быстро поднялась по ступенькам на терраску и подошла к высокому креслу, где сидел румяный мальчик и лупил ложкой по тарелке. Общительный Лешка охотно пошел к ней на руки. Принаряженный, с расчесанными мягкими волосиками, в голубых штанах, он сиял, как новый гривенник.
Милада быстро, с врачебной профессиональной ловкостью, оглядела его всего и с явным удовольствием ощупала прямые крепкие ноги и хорошо развернутые плечики.
— Отличный, здоровый маленький Лисичанский! — удовлетворенно констатировала она. — Катюша, ты даешь ему витамин «Д»?
«Кто был прав?» — сказал Сережа жене одними глазами, и Катя растерянно улыбнулась.
— Пойдемте в дом, — вы, вероятно, хотите умыться после дороги… — сказала она застенчиво.
— В дом? Куда угодно! — Милада была полна энергии. — Я совершенно не устала! Можешь представить, Сережа, я даже не заметила, как долетела из Праги…
Пока Милада умывалась, Катя стояла рядом, держа в руках чистое полотенце, и незаметно разглядывала ее.
«Вот она какая! — думала Катя, глядя на пунцовое ухо Милады, на маленькие, крепкие руки, которыми та беспощадно терла свое изрезанное морщинами лицо, на седую влажную прядь, упавшую на шею. — Вот эта женщина, которая столько сделала для Сережи. А я стою рядом с ней как каменная и молчу. Они встретились с Сережей, точно родные. А я? Стою и ничего не могу сказать! И, наверное, кажусь ей неприветливой, неуклюжей, неумной…»
«Какая прелесть эта Катя! — думала Милада, обливая водой разгоряченное лицо. — Сколько в ней еще детского, нежного, как трогательно она смущается… Наверное, я не сумела к ней правильно подойти…»
Стол был уже накрыт. Там стояла глиняная обливная мисочка с продолговатыми, точно сливы, помидорами, и вторая миска с дымящейся молодой картошкой, и тарелка, где лежала, изумленно разинув рот с воткнутыми в него перьями лука, серебряная селедка.
Потом Катя принесла блюдо с горячими котлетами, от которого сразу повеяло укропом, чесноком, зеленым перцем и еще чем-то, от чего неудержимо приятно щекотало в носу. Катя делала все молча, очень серьезно, со сдержанной застенчивой гордостью молодой хозяйки.
Едва сели за стол, как зазвонил телефон. Сергей вскочил со стула, словно его кольнули, и выбежал в коридор. Он вернулся быстро, но Милада, случайно взглянув на Катю, заметила, что та опустила ресницы, словно хотела скрыть выражение своих глаз.
Его вызывали к телефону еще несколько раз. Дверь в коридор была закрыта, и в комнату доносились только обрывки фраз и восклицания. Милада с интересом прислушивалась. Что-то новое было в голосе Сергея, то требовательном, то объясняющем…
— Ну, что же ты? Что же ты, ученая твоя голова, столько времени, с пустяковым делом возишься? — услышала Милада и засмеялась.
Никогда раньше она не слыхала, чтобы у Сергея были такие хозяйские интонации, такая уверенность и решимость в голосе. Она снова прислушалась, стараясь по отдельным репликам представить жизнь, которой Сережа живет за пределами дома. «Это похоже, как если бы по шуму дальних волн пытаться угадать силу прибоя…» — подумала она, и в это время Сережа вернулся.
Вид у него был веселый, — видимо, он был доволен результатом разговора. Но едва Сережа приготовился обмакнуть в соль перышки молодого лука, как телефон позвонил опять.
— Сегодня у него выходной, а вот видите… — Катя опустила глаза.
Сережа вернулся, улыбаясь во все лицо.
— Ох и ребята! — говорил он, крутя головой. — Ох, ну и ребята… Мама Милада, я только на одну минуту… Только на одну минуту выскочу посмотреть, что они там сообразили. Ох и черти! Только на одну минуту выскочу, а вы пока посидите с Катей. Катя, ты посуду не убирай, я помогу тебе, когда вернусь. А потом все вместе пойдем в парк культуры. Ох и ребята!
Он исчез с такой быстротой, словно провалился в подземный люк. Милада осталась с Катей вдвоем.
— Где у тебя горячая вода, Катюша? — сказала она, оглядываясь.
Катя в растерянности уставилась на нее.
— Что вы! Я сама, не беспокойтесь, пожалуйста…
Но она еще не знала Милады.
Через минуту на столе был таз с водой, Катя мыла тарелки, а Милада, держа полотенце в маленьких ловких руках, терла посуду с такой быстротой, словно тарелки могли вырваться и упорхнуть от нее, как воробьи.
Она ожидала, что Катя первая начнет разговор. Но та молчала.
— Где ты работаешь, Катюша? — наконец спросила Милада, продолжая перетирать тарелки и глядя на чистый и нежный Катин профиль.
— На автобазе. Диспетчером.
— Интересная работа?
— Работа живая. Все время народ кругом. Мне правится.
— Но ведь у тебя и домашние дела, и Леша… Не трудно тебе?
— Я один день дежурю, а другой — совсем свободна, — застенчиво сказала Катя. — А Лешку в ясли отвожу.
Наступило молчание.
«Какая хорошая женщина! — подумала Катя. — Стоит, вытирает тарелки, будто мы живем вместе десять лет… Сережа прав, с ней действительно очень легко. Почему же я все-таки стесняюсь? Ну ничего, вот она задаст еще вопрос, и я сразу все, все ей расскажу…»
— А как ты жила раньше, девочка? Пока не встретила Сережу? — спросила Милада задумчиво.
— Жила, как все живут. Ничего особенного у меня в жизни не было. — Катя улыбнулась. — Вы лучше пойдите отдохнуть, Милада Яновна, ведь вы устали с дороги… — сказала она, прижимая к груди руки, с которых стекала вода, и смотря на Миладу своими огромными светлыми глазами. — А я тут сама справлюсь…
На ее счастье, проснулся Лешка. Он закряхтел, собираясь поднять рев, и Катя рванулась к нему. Милада смотрела, как быстро и ловко Катя подняла тяжелого Лешку, стала его одевать. Не успел он пикнуть, как уже сидел на своем стульчике, умытый и одетый, и ел, отдуваясь, манную кашу, которую Катя, что-то приговаривая, запихивала ему ложкой в рот.
Тут пришел Сергей. Катя взглянула на оживленного, разгоряченного мужа, и Миладе опять показалась, что взглянула она как-то невесело.
— Быстро вы управились! — Глаза Сергея смотрели виновато. — Ну, тогда идем гулять! Идем все вместе в парк культуры. И Лешку берем с собой…
— Какая там прогулка с Лешкой? — сказала Катя снисходительно. — Знаю я нашего Лешку! Идите без меня, ведь вы же еще ни о чем поговорить не успели. Иди, иди, Сережа, не делай такого виноватого лица, пожалуйста…
Некоторое время Сергей и Милада молча шли по утоптанной степной тропинке. Было жарко; над далеким терриконом дрожало пыльное марево. Треск кузнечиков, гуденье проводов, шуршанье высохшей травы, в которой пробежала мышь или ветер перекатил катышек пыли, сливались в однообразный, бесконечный стрекот. Казалось, его источает и воздух, и сухая земля, и твердая, побелевшая от зноя тропинка… Впереди виднелся молодой шахтерский город, а здесь еще жарко дышала степь, и все запахи были широкие, степные, будто город стоял отсюда за тридевять земель.
— Ну, мама Милада? — наконец спросил Сергей, и Милада поняла, что сейчас он спросит о том, о чем думает и она. — Разговорились вы с Катей?
— Ты бы мне ключик оставил. — Милада засмеялись. — К ней-то, к Катюше твоей, ключик не так легко подобрать…
— Наверное, ничего она о себе и не рассказала. А ведь у нее знаете какая жизнь была? — Сергей покачал головой. — Целый роман! Когда она еще в пятом классе училась, с ней на парте сидела девчонка, Фросей звали. И не то чтоб они закадычные подруги были, а так, больше по соседству. И случилось с этой Фросей вот что. Нашла она в степи в канаве какую-то блестящую штуковину, повертела в руках, поковыряла и решила камешком стукнуть, чтоб открыть. Только ударила — запал и взорвался! Секунда одна — и вместо веселой маленькой девчонки лежит в степи несчастная слепая, лежит и незрячими кровавыми глазами в небо смотрит… — Сергей помолчал. — И стала моя Катя для этой Фроси и поводырем, и глазами ее, и учителем, и памятью. В школу водила и из школы, каждый день после уроков шла к ней заниматься, уговаривала, когда та отчаивалась, молчала, когда та была несправедлива, отказывалась, когда та просила ее отдохнуть. И так не день, не два, а почти шесть лет, пока слепая кончила школу с золотой медалью и отца ее перевели в другой город. В это время Катя поступила на работу в автобазу. Тут мы с ней и познакомились. И вот какая случилась история… — Сергей задумался. — Пригласил я ее первый раз в кино. Сидим рядышком, веду я интеллигентный разговор — про один фильм, про другой… Вижу, Катя моя жмется, краснеет и помалкивает. Вспомнила какую-то допотопную картину и опять молчит. Ну, думаю, пропал я! С виду-то девушка ничего, а на деле — дремучая тайга… И тут выяснилось, что она за эти шесть лет всего несколько раз в кино заглянула. Как-то, говорит, совестно было. Рассказала она мне все это и вдруг носик свой вздернула: «Только вы, пожалуйста, не думайте, говорит, что я ангел! У меня, между прочим, ужасный характер, и я очень даже злая! А кино я просто не люблю». Смотрю я на нее и думаю: «Знаю я, какая ты злая! Я тебя, такую злую, по всему свету искал». — Он улыбнулся. — Вот так и живем. Уже три года.
Пока они разговаривали, степная тропа перешла в асфальтовую дорожку, почерневшую и мягкую от зноя. Началась улица, ее рассекала зеленая линейка молодых тополей. Голубой автобус со стеклянной крышей медленно вывернул из-за угла. Витрина киоска пылала пожаром солнечных лучей. «О, голубка моя…» — запел в рупоре радио женский голос… Молодой город дышал и шумел в степи, и Сережа с Миладой вступили в него, держась за руки, словно дети.
Навстречу Миладе и Сергею шли шахтеры с мокрыми после душа волосами, спешили молодые плечистые ребята, по-видимому ученики. Кончила работу смена, все возвращались домой. Глаза шахтеров были обведены неотмывающейся тонкой черточкой угольной пыли и от этого казались большими и очень блестящими, словно их тронула рука театрального гримера. Такая же легкая темная растушевка была и вокруг глаз учеников. Может быть, поэтому все, кто поднялся сейчас из глубин шахты, чем-то походили друг на друга, словно это шла огромная семья: деды, отцы, сыновья.