Экая погань…
Разговоры стихли. Опытный кормчий взял правее. Старый Янгарь, осмелев, выбрался на палубу и вцепился в перила мёртвой хваткой. Драккары двигались в гнетущем безмолвии, как вдруг…
— Слыхали? — выпалил один из гребцов.
Остальные разом навострили уши, и Яромир нахмурился.
Из густого, промозгло-липкого тумана донеслось…
Пение?.. Серьёзно?
Для верности Ледорез зажмурился и мотнул головой — уж не чудится ли? Но, нет. Голоса — тонкие-тонкие, чистые, хрустально-нежные и какие-то совершенно неземные — мерещились, похоже не ему одному, а значит — не мерещились вовсе.
— Не надеть мне понёвы расшитой, не носить красных лент в волосах, — выводили певуньи стройным хором. — За тебя я была убита и теперь обратилася в прах. Моё сердце тебе на забаву. Растоптал ты любовь мою. И теперь позабудешь Преславу. Ту, что пала в неравном бою…
Что за?..
Яромир скрежетнул зубами и стиснул кулаки, а песня лилась и лилась, обрастая новыми подробностями. Да такими, что мороз по коже. Тут было всё: и первая встреча, и робкий поцелуй, и неловкая попытка соблазнения в холодной опочивальне, и горькая минута последнего прощания.
Погань…
— Эй, наймит… — Синегорка, хмурясь, поймала его взгляд. — Ты чего это с лица спал?
Яр вздрогнул.
— Ты… — выдавил хрипло, а щёки опалило жаром: очередной запев в деталях расписывал, как покойная княжна молила, чтобы он лишил её девства. Погань! — Т-ты слышишь, о чём они поют?
Богатырша сосредоточенно прислушалась.
— Нет. — Ответ обрушился, как удар пыльным мешком по темечку. — Тарабарщина какая-то. Ни слова не разобрать!
Яромир сглотнул и поймал взгляд Полумесяца. Покойный друг кивком указал на ребят, что сидели на вёслах.
Экая бесовщина!
Нескольких мо́лодцев сотрясали рыдания. Кто-то выл в голос и рвал на себе волосы.
— Это про меня! — возопил один удалец, захлёбываясь слезами. — Всё про меня! Я виноват во всём! Нету мне больше житья!
С этими словами он и сиганул за́борт. Никто не попытался остановить бедолагу, и тихий всплеск стал его тризной.
Погань поганая!
Среди матросни Ледорез приметил Рыжика. Скукожившись, парень втиснулся в щель промеж сходней и скулил, пряча в ладонях веснушчатое лицо. Узкие плечи его дрожали, а с губ срывались нечленораздельные мольбы.
Да уж…
— Привяжи его к матче, от греха, — попросил Яр Синегорку и, нахмурив брови, глянул прямо по курсу.
В тумане чётко обозначился силуэт. Здоровенный, зелёный от налипших водорослей валун, а на нём…
— Морские девы… — заворожённо прошептал Марий Полумесяц.
Глава 37
Стройные, гибкие, ладные и нагие, девы намертво приковывали взгляд. Белоснежная кожа, томный взгляд с поволокой, густые сине-зелёные локоны, пухлые (даже слишком) чувственные губы, налитые упругие груди с призывно торчащими сосками… Всё это завораживало так, что на жабры и рыбьи хвосты вместо ног никто уже не обращал внимания. Никто. Кроме Мария.
— Интересно, как их пежить? — задумчиво протянул Полумесяц, и Яромир всерьёз пожалел, что нельзя отвесить призраку отрезвляющий подзатыльник.
Нет, ну что за ходок! Все мысли в одну сторону!
— Это ты у нас — мороженый судак. А у меня кровь горячая! — усмехнулся Марий, и Яр скосоротился. Что за дурная повадка лезть в голову безо всякого стеснения?
Впрочем, сейчас не до выяснений.
Морские девы пели, и неземное пение грозило погубить всех солёных братьев без исключения — каждый драккар уже потерял по паре-тройке гребцов: несчастные бросались в тёмную воду очертя голову, рыдая и кляня злодейку-судьбу. Ледорез пытался остановить обезумевших бедолаг, но пока силой втаскивал и приводил в чувство одного по правому борту, с левого сбросились двое. Среди кошмара и безумия мелькала фигура старого лекаря. Заткнув уши обрывками ветоши, Янгарь щедро раздавал солёным братьям пощёчины, тумаки да затрещины, плескал водой в лицо, тряс за плечи… только всё без толку: чары были слишком сильны.
— Надо прервать песнь! — крикнула Синегорка.
Она помогала всем, чем могла. На лету перехватила очередного осоловевшего страдальца и вырубила, коротко и точно приложив ребром ладони по затылку.
Яромир знал, она права. Пока сладкоголосые полурыбы выводят рулады, из западни не вырваться. Но как заставить их заткнуться? Пристрелить?
— Можно попробовать, — одобрил Марий.
Затягивать Яромир не стал. Прошествовал к носу по скрипучим доскам, на ходу подхватывая лук. Встал поустойчивей. Прицелился, оттянул к уху тугую тетиву и, затаив дыхание, пустил стрелу.
— Выше. — Мастер сидит, сложив руки на могучей груди. Он ещё молод, но уже носит бороду: особая привилегия тех, кто учит других. Когда-то он был первым лучником второй пятёрки, но покалечился. Врачеватели отняли ему ногу до колена, однако навыки стрельбы остались при нём. И он охотно ими делился. — Выше локоть. Вот так. Пускай!
Яромир разжимает пальцы, тетива звонко тренькает, и стрела впивается промеж глаз соломенному чучелу.
— Неплохо, — хвалит Мастер, но глаза его блестят лукавством. — Особливо, ежели враг слюбезничает обождать с полсвечи, покуда целишься.
Младшики заходятся хохотом, аки кони ржанием, а Яр, понурившись, отправляется к чучелу собирать стрелы.
— Брось кручиниться, — ободряет Марий, когда Яр возвращается в строй. — Сам знаешь, на расстоянии меча от лучника мало проку.
Яромир вздыхает. Так-то оно так, но… Если он не сдюжит с луком, в наймиты путь закрыт: даже в самую распоследнюю, десятую пятёрку не возьмут: отсеют. Так и останется отроком на подхвате.
— Следующий! — командует Мастер, и к черте выходит тощий, до безобразия кучерявый паренёк-нескладёха. Такого и щелбаном убить недолго.
Но вот он берёт лук и, ещё до того, как отзвучало громогласное «Цельсь!», три стрелы — одна за другой — поражают соломенного супостата в глотку, грудину и яйца.
— Во даёт! — присвистывает Марий.
Одноногий Мастер качает головой, фыркает и извлекает из кармана яблоко. Обтирает о штанину, надкусывает и резко подкидывает высоко-высоко. Кучерявый соображает быстро. Два движения, и плод, пронзённый стрелой, падает к ногам наставника.
Мастер хмыкает.
— Экий востроглаз, — говорит одобрительно. — Пожалуй, замолвлю за тебя словечко перед старшими.
Кучерявый довольно пижонится, лыбится во все зубы… а после отбоя, снаряжённые по́воду Яр с Марием застают парня на отшибе за казармами. Взмокший до седьмого пота лучник отрабатывает простейшую связку с мечом и щитом. Отрабатывает плохо. С ошибками. Переступает, точно пьяный гусак. Спотыкается. То и дело путается в руках и ногах. Яромир намеревается пройти дальше, к колодцу, но Марий хватает за рукав. Глядит в глаза. Яр хорошо знает этот взгляд и обречённо вздыхает: «Небо с тобой. Делай, как знаешь». Полумесяц сверкает улыбкой.
— Эй, востроглазый! — зовёт громким шёпотом и машет.
Кучерявый тут же сбивается, заплетается ногами и растягивается на мокрой траве.
— Чего вам, черти? — вопрошает сердито. — Поглумиться пришли?
— И в мыслях не было. — Марий приближается к парню и протягивает руку. — За наукой пришли.
— За наукой? — озадаченно глядит парень.
Марий кивает.
— Ага. Натаскай нас в стрельбе. А мы тебе с мечами подсобим. Если каждую ночь упражняться, к зимним испытаниям аккурат наловчимся. — Задорная улыбка Полумесяца не оставляет шанса на отказ. — Ну, что? Уговорились?
— Уговорились, — бухтит кучерявый, хватает протянутую ладонь и поднимается.
Яр не промазал. Попал. Стрела вошла синевласой певунье в рот, а вышла из затылка, и морская дева захрипела, захлёбываясь зеленоватой кровью. Ей сестрицы издали пронзительный нечеловеческий визг, от которого едва не лопнули перепонки в ушах, и прыгнули в тёмную воду, а валун…
С диким рёвом поросший водорослями и ракушками камень вздыбился над морской пучиной, и Яромир матюгнулся.
Твою ж медь!
Подводная тварюга оказалась здоровой, точно ледяная глыба Лютого моря, только с жабрами, плавниками и хвостом. Устрашающе выпучив зенки, чудище разверзло огромную пасть, полную острых, как иглы, зубов, и взревело.
— Экая рыбина! — охнул Марий, а старый Янгарь осенил себя защитным знамением.
Море всколыхнулось, и Синегорка едва не вывалилась за борт. Яр успел ухватить её в последний момент.
Погань!
— На вёсла! — гаркнул он, да без толку: зачарованные гребцы ещё не очухались.
С полдюжины самых матёрых рванулись к уключинам, но ударить по волнам не успели — морские девы выпростались из тёмной воды, вцепились в края драккара и с яростным шипением принялись раскачивать ладью, норовя утащить солёных братьев на дно. И теперь хвостатых было не трое, как певуний, а целое полчище.
— Сучий ты потрох! — прорычал Яромир, сграбастал лук и, наскоро наложив стрелу, выстрелил в исполинскую сволочь.
Наконечник вонзился в толстую чешую у самого плавника, но не причинил тварине никакого вреда. С таким же успехом можно лупить скалу подушкой. Толку столько же. Рыбина занырнула, подняв волну, и спустя пару мгновений вынырнула у позади идущих драккаров. Раззявила пасть и надкусила ближайшее судно, точно яблоко. Дерево затрещало. Морские разбойники завопили. От чернокожего Быка на палубе осталась только половина. Нижняя.
Кровь смешалась с пеной бурлящих волн. Рыба бесновалась. Атаковала драккары и снова уходила в пучину. Выныривала. Ревела. От рёва по воде шли валы каждый высотой с добрый терем. Небо почернело, громыхнуло, ослепив молнией, и разразилось не дождём, но ливнем.
— Нехорошо, — резюмировал Марий. — Держись!
Яр был бы рад, да не успел: едва потянулся к перилам, холодная цепкая длань ухватила за голень. Яромир рухнул, знатно приложившись челюстью о доски, а рука потянула за борт. Вниз. В пучину. На дно.