– Если и страдала, то ко мне не приходила, – наконец сказал он. – Может, Верка ее лечила, не знаю. Верка к ней в дом вхожа была, хотя вообще-то Агата людей сторонилась. Не обижала, нам помогала, спонсорскую помощь всегда оказывала, но близко к себе не подпускала. О нуждах наших через других справлялась, список необходимых медикаментов я ей через Киру, сына Верки, передавал. От государства многого не дождешься, а что дадут, то самое дешевое и бесполезное, так что Агата нам тут сильно помогала. За это ее уважали и к ней не лезли.
Сергей Петрович замолчал и продолжил сверлить меня взглядом, и я поняла, что он пытается понять, продолжу я благотворительность своей родственницы или нет. Возможно, от этого в том числе будет зависеть, как меня примут. Пока кредит доверия мне был выдан, а вот оправдаю ли я его, будет зависеть исключительно от меня. Заверив его, что он по-прежнему может передавать через Кирилла список необходимых медикаментов, я не могла не задать еще один волнующий меня вопрос:
– Сергей Петрович, мне показалось, что… – я осеклась, тщательно подбирая слова. – Жители Востровки имеют некоторые странные убеждения… Мне рассказывали про Багника, Воструху, Лесуна…
Сергей Петрович хмыкнул, выражая отношение к верованиям соседей.
– Как думаете, это не может быть результатом влияния болота? Я слышала, болотные газы вредны, могу вызывать галлюцинации…
– Невежество вредно, – припечатал фельдшер. – И нежелание прислушиваться к более образованным людям. Живут в своем болоте, застряли в позапрошлом веке, просвещаться не хотят, вот и результат.
– А если бы я сказала, что тоже кое-что видела? – осторожно уточнила я.
– Тогда я бы выписал вам успокоительных капель и посоветовал не есть приготовленную Веркой еду. Кто знает, может, она вам что-то подсыпает? Боится, что вы, как образованный человек, попытаетесь принести в Востровку цивилизацию и оставите ее без работы.
Что ж, предположение было весьма логичное, я не могла этого не отметить. Жаль только, что если что-то в болоте и своей комнате я начала видеть не с первого дня в доме, то странные видения об Агнии, ощущения, что я уже бывала в усадьбе, начались еще до того, как Вера стала готовить нам еду. Но подумать мне определенно было над чем.
Глава 8
Юлька встретила меня в лучшем состоянии, чем была, когда я уезжала. Она еще оставалась в постели и была бледна, но уже улыбалась и не пыталась упасть в обморок. На столе возле ее кровати я заметила букет каких-то засушенных цветов и чашку со странно пахнущим чаем.
– Это Вера принесла, – пояснила Юлька. – Чай, кстати, очень вкусный.
Я поднесла кружку к носу, принюхалась. Пахло липой и чем-то еще, что я не могла определить. Не стала ничего говорить сестре, но не сомневалась в том, что улучшение ее состояния – заслуга Веры. Та не навязывала нам свои услуги, но втихаря решила помочь там, где могла. И пусть я не верила в ее знахарские способности, но знала, что определенные травы могут облегчить боль.
Накормив Юльку традиционным обезболивающим, я заставила ее немного вздремнуть, а сама отправилась в деревню. Вера и даже фельдшер ничего не могли рассказать об отце Агаты, но вдруг среди местных найдется кто-то, в чьей памяти остались хотя бы слухи?
Через кукурузное поле шла пешком. Заводить машину ради какого-то полукилометра было глупо, а воздух был так прозрачен и чист, что, казалось, можно коснуться его пальцами, и он зазвенит, как струны арфы. Пахло луговыми цветами и болотной водой, но теперь этот запах казался мне приятным. Чем больше времени я проводила в усадьбе, тем меньше неудобств замечала, тем большей любовью к местной природе проникалась. И хоть беспокоило меня состояние Юльки, появлялись мысли о том, чтобы уехать пораньше, а уезжать не хотелось. Хотелось вот так каждый день идти в деревню, узнавать местный быт, сказки о Багнике и Вострухе.
Я никогда не была фанаткой мифологии, хотя азы знала. Но то были стандартные домовые и лешие, водяные и русалки, здесь же, в этом Богом забытом местечке, верования были свои, особенные, и от того страшные и притягательные.
Кукурузное поле я прошла быстро, погруженная в мысли, остановилась у края кладбища. На кладбище я еще не была, что мне там делать? Даже Агату я не знала и никогда не видела, ничью другую могилу мне и вовсе не приходило в голову навещать. Тем не менее сейчас что-то заставило меня остановиться. Это не было предчувствием или интуицией, я почти физически ощущала, как меня тянет на кладбище. Будто внутри себя я знаю, что там, за деревянным забором, увижу нечто важное. Если бы не все мои странные видения, я бы проигнорировала этот шепот внутри, даже слов которого не могла разобрать, но сейчас шагнула к калитке и протянула руку и хлипкому замку-защелке.
Едва только пальцы коснулись нагретого солнцем металла, я провалилась в видение.
Траурная процессия была большой: на свадьбы и похороны всегда собиралась вся деревня. Отец уже отослал несчастной вдове материальную помощь, и в нашем с Эленой присутствии не было никакой необходимости, но мы не могли пропустить похороны. И вовсе не потому, что хорошо знали Митю, сына покойника. В нас говорило любопытство. Все вокруг шептались, что дядю Степана, отца Мити, убила Лихоманка. Слухи эти дошли и до усадьбы, накануне вечером я слышала, как шептались кухарки. Они говорили, что Лихоманка никогда не приходит одна, а если убила кого, то жди эпидемии. Скоро в деревне многие начнут болеть, дел у бабки Павлины, нашей знахарки, будет невпроворот.
Отец и мама, вероятно, придерживались такого же мнения и переживали, что Лихоманки доберутся до усадьбы, потому что утром за завтраком отец строго-настрого запретил ходить в деревню. Запретил, но сам уехал в город по делам. Элена нашла меня в саду, когда я помогала Андрею ухаживать за розами. Мама, если бы увидела, ругалась бы, но я очень любила возиться с розами. А исколотые их шипами пальцы всегда можно оправдать слишком усердным вышиванием. Вышивать нам не запрещалось.
– Пойдем в деревню, – зашептала Элена мне в самое ухо, чтобы не услышал Андрей. Тот, увидев неугомонную сестрицу, тут же насторожился, будто знал, что она задумала что-то недоброе.
– Папа запретил, – одними губами напомнила я.
– Папа уехал, – усмехнулась Элена. – Неужто тебе неинтересно?
Мне было очень интересно! Интересно, и капельку страшно. Страх этот тонким перышком щекотал затылок, и я не могла сопротивляться соблазну. Места у нас были неспокойные, всякое случалось и в лесу, и, тем более, на болоте, но Лихоманки еще не навещали деревню, и мне очень хотелось знать, как же это происходит.
Соврав садовнику, что у меня дела, я оставила розы, и уже пятнадцать минут спустя мы с Эленой шли через поле к деревне. Жито выросло еще не таким высоким, было лишь начало июня, а потому нас легко можно было разглядеть как с деревни, так и с усадьбы. Но мы не боялись: после обеда мама прилегла отдохнуть, ей второй день нездоровилось, а слуги не стали бы нас останавливать.
Мы подошли к кладбищу как раз в тот момент, когда траурная процессия вошла в большие ворота, раскрытые по случаю похорон. Женщины заметили нас, и мы потупили взгляды, чтобы они не разглядели в наших глазах неуместное любопытство. Они посчитали, что мы пришла отдать дать уважения Степану, ведь тот был прекрасным столяром, много мебели сделал и для нашей семьи. И как его угораздило попасть в руки Лихоманки?
В длинных траурных платьях, со спрятанными под платками волосами, мы легко смешались с толпой, прислушиваясь. Конечно, говорили о разном. Кто-то считал, что Степан просто выпил лишнего и уснул на болоте. Ночи стояли еще холодные, простудиться было несложно. А простудившись, он не пошел к старому доктору, Мария, жена его, сама припарки делала. Семья Степана не была самой бедной, но доктор наш драл втридорога, это все знали. Непонятно только было, как вообще Степан оказался на болоте. Он часто ходил в лес, с разрешения моего отца рубил нужные для работы деревья, но на болоте хорошие экземпляры не растут, нечего ему там делать.
Другие же, в основном, старые женщины, твердили про Лихоманку. К ним мы с Эленой и приблизились, делая вид, что просто заняли свободное место.
– Говорила я ему, нельзя сейчас на болото ходить, – шептала своей собеседнице тетка Ганна, самая известная в деревне сплетница. – Лихоманки сейчас злые, да разве он меня слушал? Смеялся. Я, говорит, тетка Ганна, ни в Лихоманку, ни в Трасцу – ни в кого не верю. Прогрессивный нынче век, вот-вот царская власть падет, а вы все туда же!
– Прогрессивный, – смакуя непонятное слово, повторила ее собеседница, ее лица я не видела, а по голосу не узнала. – Слов новых нахватаются, корни свои забудут, а потом вон, хороним.
– А почему Лихоманки сейчас злые, бабушка?
Это спросила малая Дунечка, внучка тетки Ганны, ее я узнала. Будь на месте тетки Ганны кто-то другой, шикнул бы на дитя и не стал пугать, но тетка Ганна не такая. Напугать дите малое всегда было ее любимым занятиям. Мы с Эленой, будучи еще девочками, старались ей на глаза не попадаться. Уж как отец ее ругал, однажды даже высек, а она не успокаивалась. Если уж нам многое рассказывала, можно было только догадываться, какие истории доставались деревенским детям.
Вот и сейчас наклонилась к Дунечке и зашептала:
– Потому что голодные. Помнишь, бабка Павлина яйца от черных куриц по всей деревне собирала? Сварила их потом, и на болото занесла. Лихоманки их любят. Отправились пировать, а бабка Павлина болото обошла, обереги разложила. И оказались Лихоманки в ловушке. Теперь все лето в лес можно ходить, не боясь, ягоды собирать, хворост. Лихоманки не тронут. Но сунешься в болото – считай, на смерть пришла. Вот Степан и пришел.
Дунечка испуганно закрыла лицо руками, да я и сама поежилась. Вспомнила, как месяц назад бабка Павлина и к нам приходила, яйца просила. У нас в усадьбе есть черные курочки, породистые, отец из-под Минска привез в прошлом году. Я сама слышала, как кухарка к маме ходила, спрашивала, можно ли отдать яйца. Отец бабку Павлину недолюбливал, но мама, знаю, считала по-другому. С отцом никогда не спорила, втихаря делала. Пока Агния еще слаба, и бабка Павлина сгодится. Яйца тогда Павлине отдали. Вот значит, для чего они ей были!