– Но вам кажется, что это не так? – догадалась я.
Антон Павлович кивнул.
– Я не из этой местности, приехал сюда много лет назад. Но старожилов еще застал. И рассказывали они дивные истории о том, что в конце девятнадцатого века пришла на болото стая волков. Редкость, на самом деле, обычно волки в топь не лезут. Что им там делать? А то явились, значит, и много лет держали в страхе всю округу. В голодные годы по деревням ходили, таскали домашний скот, порой и на людей нападали. А в ту осень, значит, совсем озверели. Уж и облавы на них устраивали, и с других сел охотники приезжали. В конце концов перестреляли всех, но беды они натворили.
– Значит, и Вышинских тоже они? – удивилась я.
Ладно, деревенские люди не могли себя защитить. Как бы то ни было, а в страхе дома не запрешься, во двор выходить по любому придется. Когда слышишь в хате, как мычит раздираемая острыми зубами корова, должно быть, точно с вилами выйдешь, но Вышинские… Я не могла представить, что могло заставить рисковать Элену или Леону, каким образом они оказались на пути разъяренной стаи.
Не смог ответить на этот вопрос и Антон Павлович.
– Увы, Агата отказалась об этом говорить, – развел он руками. – Сама она, понятно, родилась позже, но ведь рассказы должна была знать.
– Кстати, об Агате. Что вы можете рассказать о ее родителях? Отцом был Олег Михайлович, как я понимаю, а мать?
– Тут тоже темный лес, – признался Антон Павлович. – Казалось бы, сто лет всего прошло, а концов не сыщешь. В той войне с волками погибли и дочери Вышинских, и жена Михаила, Ольга. Михаил забрал сыновей и уехал. В доме остались только старые Вышинские, Андрей и Катерина. Андрей умер где-то перед самой Первой мировой, Катерина, похоже, раньше. Когда именно вернулся Олег, привез с собой молодую жену или нашел ее здесь, кем вообще она была, мне неизвестно. Все по-разному говорили. Знаю одно: ни Дмитрий, ни Михаил сюда не возвращались.
Ага, только в некрологе указано, что в 1942 году похоронен в часовне Михаил, а Олег отсюда и не уезжал, погибнув со всеми остальными в 1897 году.
– Старожилы вспоминали, что после смерти старого Андрея за усадьбой присматривала какая-то женщина. Куда потом она делась, не знаю. Вы должны понимать, что после окончания Первой мировой эта территория вернулась в состав Польши, затем, в 1939 году отошла СССР. Да еще две войны. С документами тут творилась полная вакханалия, а людская память несовершенна.
Людская память несовершенна, тут Антон Павлович прав. Могла ли женщиной, оставшейся в поместье, быть Агния Вышинская? Может быть, она все-таки выжила, ведь записей в некрологе о ней нет. Затем она умерла, не сделав, по примеру Агаты, записи о себе. Может быть, именно после этого в осиротевшую усадьбу и вернулся ее младший брат Михаил. Почему ничего не написал о ней? Забыл? Или, может, Агния не умерла, а просто исчезла. В том же болоте утонула, мало ли что могло случиться с одинокой пожилой женщиной.
Правда, это все равно не отвечает на вопрос о том, чьей дочерью являлась Агата. А что если она была не внучкой Михаила, а его дочерью? Да, на момент ее рождения ему было уже пятьдесят пять, но давайте смотреть правде в глаза, не такой уж это и возраст для мужчины даже в то время. Просто по какой-то причине он сказал ей, что она его внучка, а не дочь.
Что ж, версия весьма стройная, многое объясняет. Хоть и построена исключительно на моей, ничем не подкрепленной фантазии. А то, может, и вовсе Агата знала, чья на самом деле дочь, но когда пришлось восстанавливать документы, почему-то назвала имя брата, а не настоящего отца. Кто знает, какие на то могли быть причины?
– И еще один вопрос, Антон Павлович, – осторожно начала я, тем не менее стараясь придать тону немного легкости, будто с юмором отношусь к тому, что собираюсь спросить. – Мне показались странными некоторые верования жителей Востровки. Они словно бы по-настоящему верят не в общепринятого Бога, а в Леших, Домовых и Водяных.
– Ну почему же, одно другому не мешает, – заметил директор. – Они и в Бога верят, и в Домовых. В церковь ходят, может, не так часто, как жители соседних деревень, но как минимум Рождество да Пасху празднуют. Но вы правы, языческие верования в Востровке тоже сильны. Образование слабое да болото близкое, должно быть, влияет. Все-таки Востровка ближе всего к лесу осталась, остальные деревни померли давно. Хотя вера в лесных и болотных духов там все равно слишком сильна для двадцать первого века, я с вами согласен. Кстати, тогда, в конце девятнадцатого, многие в Востровке и еще живых окрестных деревнях верили, что то была стая не простых волков.
– Не простых волков? – переспросила я.
– Говорили, что это были Волколаки, – с непонятной усмешкой пояснил Антон Павлович.
– Это типа оборотней?
– Похоже, да не совсем то. Оборотни на полную луну превращаются, а Волколаки от фазы ночного светила не зависят. Но в целом да, Волколак – это человек, способный превращаться в волка. Когда по своей воле, когда по проклятию. По своей воле – это колдуны сильные. А то колдун может проклясть кого, тогда такой человек против воли волком становится.
– Но если от фазы луны не зависит и становиться волком человек не желает, почему же становится? – не поняла я.
– Колдовство сильнее воли, – развел руками Антон Павлович. – В любом случае, Эмилия, не берите в голову. Это всего лишь сказки. Человек не может превратиться в волка по чужой воле, это противоречит анатомии.
Вот тут я была с ним согласна. Я слышала о том, что бывает болезнь, при которой тело человека покрыто волосами, будто животное шерстью, таких людей когда-то и принимали за волков-оборотней. Но по-настоящему человек в животное превратиться не может ни при каких обстоятельствах.
Глава 13
Попрощавшись с Антоном Павловичем, я посчитала необходимым заехать в местную больницу, выяснить, как чувствует себя охотник, пострадавший накануне в лесу. К нему меня, конечно, не пустили, да я не особо и рвалась. Кто я ему? Хватило разговора с лечащим врачом. Тот был весьма мил, сказал, что Агату Олеговну здесь знали и уважали, а потому и мне сведения предоставили, хотя я не была родственником пострадавшего. Состояние того все еще оставалось тяжелым, у него было сломано больше десяти костей, но ночь он пережил, а потому появилась надежда на спасение. В сознание еще не приходил и что с ним случилось, рассказать не мог, но врачи подозревали, что он упал с высокого дерева.
Заверив доктора, что окажу любую спонсорскую помощь, если больному понадобятся какие-то лекарства, я выдвинулась домой.
Сегодня было не жарко, небо снова затянуло тучами, в воздухе пахло дождем. Загородная дорога была пуста, что позволяло мне занять мысли не только ею, но и тем, что рассказал директор музея.
Что ж, теперь я более или менее могла рассортировать в своей голове генеалогию Вышинских и даже придумать свои версии, кто, где и почему похоронен и считается чьей дочерью. А вот рассказ про Волколаков меня заинтересовал. Нет, я тоже считала, что человек не может превратиться в волка, но точно знала, что любые слухи никогда не появляются на пустом месте. А значит, мне нужно получше изучить, кто такие Волколаки и какими способностями они обладают.
До дома я не доехала, в Востровке опять что-то случилось. У крайнего дома, принадлежащего Настасье Андреевне – женщине неопределенного возрасте, любительнице заложить за воротник похлеще какого мужика – собралась целая толпа. Я не могла проехать мимо, не выяснив, что произошло. Почему-то казалось, что какое-то несчастье. В крохотных местечках, наподобие Востровки, сложно ожидать приятных известий. Ни сватов, ни рождения детей здесь уже не ждали, и толпа собирается только тогда, когда что-то случается.
Так и оказалось. Стоило мне выйти из машины, как я услышала причитания женщин. В них не было настоящего горя, когда убиваются по ком-то родном, умершем слишком рано, только традиция и немного – театральность.
– Что происходит? – спросила я, подходя ближе.
– Настасья померла, – вытирая краешком платка сухие глаза, поведала мне баба Анюта. Я даже не удивилась, увидев ее в толпе. Странным было разве что то, что она стояла тут, на выходе, а не в ряду первых возле тела.
– Загрызли ее, – добавила вторая женщина.
– Загрызли? – переспросила я, ничего не понимая. Пусть я пока и не знала, что это значит, но по позвоночнику уже пробежал холодок.
Женщина кивнула, не став ничего больше объяснять, и я поторопилась пройти во двор, чтобы самой разобраться, что к чему.
В маленьком дворе Настасьи Андреевны яблоку было негде упасть. Участковый уже приехал и даже поставил трех крепких мужиков в виде живого щита, чтобы любопытные соседи не подошли близко и не затоптали место преступления. Мне удалось разглядеть, что там, за спинами мужчин, стоит не только участковый, с которым мне уже довелось однажды познакомиться, но и фельдшер, и староста, а также дед Кастусь. Увидев меня, дед Кастусь помахал рукой. Староста и участковый тоже обернулись, Прохоров подошел ко мне.
– Пропустите Эмилию Аркадьевну, – хмуро велел он мужчинам, и те расступились, позволяя мне пройти.
– Что произошло? – спросила я.
Ничего не говоря, фельдшер отодвинулся в сторону и моему взору предстала ужасающая картина. Настасья Андреевна лежала на земле, раскинув руки в стороны. Мертва она была, похоже, уже не один час, потому что лицо ее было до того бледным, что даже отдавало синевой. Широко распахнутые глаза смотрели в небо невидящим взглядом, рот был открыт в немом крике. На лице застыла маска ужаса, дававшая понять, что смерть ее была ужасна. Женщина была в ночной сорочке, возможно, вышла ночью в туалет, и обратно уже не вернулась. И сорочка на груди была залита кровью, очевидно, струей, бившей из разорванного горла. А разорванное горло чернело страшной раной, и в нем я разглядела что-то белое, от чего сразу замутило. Я прижала ладонь ко рту, и Петрович мгновенно напрягся.