– Что вы там увидели? – ахнула я.
– Цепи. Большие железные кольца, прибитые к полу, а на них – цепи. И люк в полу, но его я открыть не смог. Комната была абсолютно пустой, только эти цепи, лежанка в углу и железная миска на полу. Пахло там… Простите, в приличном обществе, тем более при женщинах, о таком не говорят, но я врач. Пахло там испражнениями. Сначала я подумал, что там держали какого-то зверя, но на лежанке не было шерсти, а она непременно должна была остаться, если бы там был зверь. Значит, там жил человек.
Я не стала спрашивать, почему он решил, что моего неизвестного брата могли держать на цепи, как дворового пса. Я слишком хорошо знала наше общество, наши верования. Пусть через три года начнется двадцатый век, но здесь, в глуши, где до сих пор верили в нечисть больше, чем в Бога, люди с уродствами считались скорее животными, чем людьми. Я слышала, как Миша разговаривал с папой и упоминал, что пока оценить интеллект Олежки не представляется возможным. Если же предположить, что его болезнь сказывается и на умственных способностях, можно представить, что его дядьку с таким же заболеванием могли держать на цепи, подальше от людских глаз, чтобы никто не узнал о таком позоре Вышинских. Не зря же нам с Эленой строго-настрого было запрещено ходить в Желтый дом!
– Покажите мне эту комнату! – попросила я.
Ян не стал отказываться. Должно быть, ему и самому было интересно разобраться во всей этой истории. Как врачу или же просто как любопытному человеку.
Мы вернулись во двор, подождали, пока няня, катающая Олежку в коляске, повернется к нам спиной, и, как два заговорщика, быстро нырнули в дом.
Ян провел меня в самый дальний коридор, куда я даже в те редкие моменты, когда бывала в этом доме, не заходила. На самом деле в Желтом доме я бывала нечасто. Знаю, что его построила в свое время бабушка Яся, специально для того, чтобы встречаться с нечистью, когда того требовали ее дела Хранительницы. Звать нечисть в дом, где живут маленькие дети – плохая идея, а порой бабушке нужно было проводить с ней много времени. Когда же ее сын, мой отец, унаследовал усадьбу, бабушка и вовсе переселилась в Желтый дом, заявив, что у Большого теперь есть другая хозяйка. Агния, как будущая Хранительница, тоже часто бывала в Желтом доме, но ни мне, ни Элене ходить к ней не разрешалось.
А дом был немаленький, пусть и одноэтажный. В нем насчитывалось не меньше десяти комнат, и те располагались таким запутанным лабиринтом, что, если бы мне пришлось нарисовать план дома, я бы не смогла. Пару лет назад я всерьез увлекалась картографией, читала книги про путешественников, открывающих новые страны и непременно составляющих их карты, даже пробовала сама нарисовать план нашей усадьбы, соблюдая все масштабы. Ходила с линейкой, упросила отца купить мне компас. Но затем мама решила, что такое занятие недостойно благородной девушки, выбросила и линейку, и компас, всучила мне в руки ненавистные пяльцы, на том мое увлечение и закончилось. Так вот нарисовать план усадьбы казалось мне делом гораздо более простым, чем сделать схему Желтого дома.
Ян нашел комнату с первого раза. В какой-то момент мне даже показалось, что он приходил сюда повторно, слишком уж уверенно шел к комнате, неужели можно запомнить путаную дорогу с первого раза, да еще среди ночи?
Коридор, как и говорил Ян, был узким и темным, прятался за неприметной деревянной дверью и заканчивался единственной комнатой с железной на этот раз дверью и большим замком, висевшим просто на ручке. Ян зашел в комнату первым, убедился, что она пуста, и только после этого позволил войти мне.
Входила я со страхом. Знала, что внутри никого нет, но пугающее чувство все равно неприятно шевелилось в груди. Комната больше походила на камеру, в которой держали дикого зверя. Очевидно, после той ночи, когда Ян нашел ее, сюда больше никто не входил. Потому что все здесь было так, как он описывал: лежанка в углу, рядом железная миска, кольца, вбитые в бетонный пол, цепи, к ним прикрепленные. Длины цепей хватало, чтобы передвигаться по комнате, но вот дойти до двери или окна тот, кого ими привязывали, уже не мог. Об окне стоит сказать отдельно: оно было маленькое, узкое и до того грязное, что солнечные лучи едва-едва могли сквозь него пробиться. Казалось, будто его заляпали грязью специально или же ни разу за все годы существования дома не мыли. Тот, кто жил в этой комнате, наверное, был почти слеп и очень бледен. Кем бы он ни был, что бы ни совершил, мне стало его жаль. А если Ян прав и это мой старший брат, страдающий той же болезнью, что и маленький Олежка, то каким надо обладать черствым сердцем, чтобы держать его здесь? Я не могла поверить, что мои родители способны на такое.
Я подошла к лежанке, встала на колени рядом, не думая о том, что пачкаю платье. Издалека я заметила кое-что и теперь протянула руку, вытащила из-под старого потрепанного одеяла деревянный предмет. Ян опустился рядом, взял его у меня.
– Игрушка, – произнес он, разглядывая нашу находку.
Это действительно была игрушка. Вырезанная из куска дерева кукла примерно локоть в длину, очень старая, потрепанная и будто бы даже погрызенная.
– Ее грызли? – шепотом спросила я.
Ян поднес деревянную куклу ближе к глазам, покрутил в разные стороны.
– Похоже, человеческими зубами. Так что я теперь наверняка уверен, что здесь держали человека.
– А там люк? – Я указала на деревянную дверь в полу. На ней не было ни замка, ни ручки.
Ян проследил за моим взглядом, кивнул.
– Возможно, погреб.
– Не могли его… спрятать там?
– Если и прятали раньше, то не сейчас. – Голос Яна звучал твердо, и я сразу поверила ему. – Внизу никого нет, я прислушивался. Там тихо.
– Как мои родители могли так поступить со своим ребенком? – Я едва сдерживала слезы, и Ян почувствовал это. Повернулся ко мне и едва заметно коснулся предплечья, будто успокаивая. – Он прожил здесь много лет, и мне страшно даже представить, где и как его похоронили, ведь в фамильном склепе его нет, я носила туда недавно цветы, новых гробов не прибавилось.
– Не думаю, что он умер, – покачал головой Ян. – Миска чистая и блестящая, будто совсем недавно в ней была вода или еда. Или ее… – Он осекся, наверное, не желая делать мне еще больнее, но все же закончил: – Или ее вылизывали.
Сознание мое помутилось, и я едва не упала в обморок, как нежная барышня, какой себя никогда не считала. Но представить, что живой человек провел жизнь в темнице, на цепи, спал на грязном одеяле, грыз зубами деревянную игрушку, вылизывал языком миску, мне было слишком больно.
Пришла в себя я от того, что Ян держал в ладонях мое лицо и звал по имени. Я не упала, но, должно быть, покачнулась, и он понял, что мне нехорошо.
– Все в порядке, – шепотом заверила я. – Просто… просто мне так его жаль! Но если он жив, то где же?
– Думаю, его куда-то перепрятали, – Ян убрал от меня руки, но все еще смотрел внимательно, будто ждал, что мне опять станет плохо. – Перед приездом Михаила с семьей. Оставлять тут было опасно, его могли увидеть.
– Мы должны найти его! – горячо сказала я. – Как можно скорее!
– Мы должны вести себя осторожно, – твердо заявил Ян. – Если ваши родители узнают, что нам все известно, мне откажут в доме, придется уехать. Вас тоже куда-нибудь сошлют. В пансион для благородных девиц, например, или вовсе выдадут замуж.
В его словах была правда, и говорил он уверенно. И был прав. Все так и будет!
– И что же нам делать? Мы не можем оставить его страдать. – Я вдруг поняла, что даже имени брата не знаю. – А потом в эту комнату сошлют Олежку? Когда вы скажете, что его невозможно вылечить.
– Не горячитесь, Леона, – попросил Ян. – Мы обязательно его найдем. Но не будем рубить сплеча. Он провел взаперти не один десяток лет, наша спешка сделает только хуже.
Я кивнула, снова признавая его правоту.
– Идите домой, – велел он. – И ведите себя как обычно. А лучше сошлитесь на головную боль и пару дней проведите в постели. Во-первых, так никто не заметит, что с вами что-то не так, а во-вторых, вскоре непременно позовут меня, и я смогу поделиться с вами тем, что узнал.
От последних его слов топленое молоко разлилось по моим венам, делая телу горячо-горячо и путая и без того путаные мысли. Пожалуй, такая перспектива примирит меня с необходимостью не торопиться.
– И если получится, поговорите со своей сестрой. Агнией, я имею в виду. Может быть, ей что-то известно.
Я заверила, что поговорю непременно, чего бы мне это ни стоило. И была твердо намерена это сделать, хоть последний год мы и общались исключительно в виде записок, поскольку все свое время она проводила в голубом крыле, изучая науку Хранителей.
Глава 17
– Эмилия, с вами все хорошо?
Оклик Ивана вернул меня в реальность. И в реальности этой я все еще стояла в его дворе, держась за калитку. Хорошо хоть не упала, как тогда, на кладбище. Объяснить обморок никак не смогла бы.
– Да, все хорошо, – заверила я, оборачиваясь.
И обернувшись, вдруг поняла, что у Ивана определенно есть сходство с Яном Коханским, врачом, в которого когда-то была влюблена моя Леона. У него были такие же светлые волосы, черты лица теперь казались мне схожими, как и синие глаза, и широкие плечи, и в целом фигура. Кажется, раньше Леона просто боялась смотреть на своего Яна, бросала лишь короткие взгляды, вот я и не могла как следует его разглядеть, уловить сходство. А теперь смогла.
Может ли статься так, что Иван – родственник того Яна? Черт, я ведь даже не знаю фамилию своего соседа! Но спрашивать сейчас не стану, слишком будет подозрительно. Может быть, Ян был его прадедом? Ведь уже понятно, что Леона умрет через несколько месяцев после тех событий, что я только что видела, а значит, выйти замуж за Яна не сможет. Уж родить ему наследника точно. Но о смерти Яна я пока никаких сведений не находила, наверняка он вернулся в Петербург, женился и у него были дети. Или же не вернулся? Может быть, все-таки переехал в здешний город, как и говорил Леоне, продолжил практику своего отца. Ведь не зря я увидела момент, когда он говорит об этом. Чем глубже я погружалась в воспоминания Леоны, тем больше понимала, что не просто так вижу те или иные эпизоды из ее жизни. Все это определенно имеет смысл, только я пока не понимаю какой.