– Так значит, комната с цепями и люком все-таки есть в этом доме?
Иван улыбнулся и вскинул руки, признавая поражение.
– Хотите взглянуть?
Еще бы я не хотела! Собиралась влезать в его дом, как последний воришка, и тут он предлагает сделать это на законных основаниях! Кто откажется?
Комната нашлась в самом дальнем конце длинного коридора, змеей опоясывающего дом по кругу. Все, как я видела в воспоминаниях Леоны. Иван, похоже, не утруждал себя мытьем окон, некоторые и вовсе были забиты досками, поэтому дорогу пришлось подсвечивать мобильным телефоном: электричества в этой части дома не было.
– Я не хожу сюда, – пояснил Иван. – Зачем мне одному столько комнат?
За сто двадцать лет маленькая тесная конура, в которой много лет провел взаперти один из моих предков, почти не изменилась. Только пыли и паутины стало больше, цепи поржавели да лежанка почти истлела. Даже миска, которую рассматривала Леона, стояла на прежнем месте. Теперь уже не блестящая, помутневшая, грязная, но такая же, какой я ее запомнила.
Ощущения были странными. Я вдруг перестала понимать, какой сейчас год, 2019 или же 1897, кто я, Эмилия Вышинская или же Элеонора Вышинская. Пол и потолок несколько раз поменялись местами, воздух будто закончился, вместо него в легкие ворвалась только пыль. Сознание мое помутилось и погасило свет.
Я пришла в себя на улице, лежа на мягкой шелковой траве и вдыхая свежий ночной воздух. Моей кожи касалось что-то влажное и приятно пахнущее. Очевидно, Иван протирал полотенцем лицо. Мог бы просто подсунуть под нос ватку с нашатырем, было бы эффективнее, но мне нравилось это нежное прикосновение влажной ткани к своей коже. Кажется, я даже улыбнулась.
– Как ты?
И только его встревоженный голос заставил меня глубоко вдохнуть и открыть глаза. Так и есть: я лежала во дворе перед его домом, прямо на земле, а он стоял на коленях рядом, придерживая мою голову. Должно быть, я грохнулась в обморок, а Иван вынес меня на свежий воздух.
– Странно, – честно призналась я. – Там, в той комнате, я не могла понять, кто я: Эмилия или Леона, и от этого мир будто завертелся, и я потеряла сознание. Спасибо, что помог.
Его лицо было так близко к моему, что я могла разглядеть черные крапинки на темно-синей радужной оболочке, мелкие морщинки в уголках глаз, каждый волосок его щетины и трещинки на губах. Мне бы смутиться, да не получалось, уж больно нравилась эта близость. Нравилась настолько, что сбилось дыхание.
Пока я разглядывала его лицо, он точно так же внимательно смотрел на меня, но стоило мне перевести взгляд на его губы, как наклонился ко мне, и теперь я почувствовала их вкус. Чуть сладковатый от выпитого за ужином вина, с легким ароматом лесной свежести и чуть-чуть – болотной тины, будто каждый, кто живет в этом месте, напитывается его запахом.
Поцелуй был недолгим, но заставил мое сердце биться как сумасшедшее, когда мы оторвались друг от друга. Иван все так же пристально рассматривал меня, будто хотел что-то разглядеть на моем лице. А я никак не могла разобраться в своих ощущениях. Казалось, что этого поцелуя хотела не только я, но и Леона, которая теперь была для меня не только странными воспоминаниями, но и будто частью меня самой. Теперь я точно знала, что тогда, в 1897 году, она была влюблена в Яна Коханского, он был ее первой, пусть и такой недолгой, любовью. Я не прямой потомок Леоны, я прапраправнучка ее брата, но у нас есть общая кровь. Как и в Иване есть кровь ее возлюбленного.
Так больше ничего и не говоря, будто испытывая те же странные ощущения, что и я, и все еще раздумывая над ними, Иван помог мне подняться.
– Думаю, тебе лучше пойти домой, слишком много впечатлений для одного вечера, – сказал он. – Нужно хорошенько отдохнуть.
Я не стала обижаться на такое откровенное выпроваживание, и сама чувствовала, что мне надо прилечь. И уж точно не в его постель, как намекала несколько часов назад моя сестрица. Нужно прилечь, выспаться и прокрутить в голове всю новую информацию, разложить по полочкам. Пока я знала одно: тоннель не зря связывает Большой дом с той комнатой, где держали когда-то брата Леоны. Возможно, именно по нему когда-то навещали несчастного, может быть, приносили ему еду.
– Я тебя провожу, – прервал мои мысли Иван.
И хоть я считала, что мне в лесу безопаснее, чем ему, отказываться и не подумала.
Глава 19
Меня разбудили под утро. Сначала я не поняла, кто может так бесцеремонно тормошить меня за плечо, ведь Юльке пока недоступен второй этаж, а потом услышала громкий нетерпеливый шепот:
– Леона! Леона! Просыпайся, соня несчастная!
Я открыла глаза, ошалело оглядываясь вокруг. Проснулась не в той спальне, где засыпала, вокруг была похожая, но иная обстановка. Окно находилось справа от кровати, а не слева, как я привыкла, шкаф стоял в другом углу, стол и кресло – тоже иначе. Тусклого мерцающего света свечи не хватало, чтобы разглядеть обои на стенах и занавески на окнах, но я была уверена, что они тоже другие.
Держала свечу и будила меня не Юлька, а Элена. Я узнала ее, хотя только сейчас смогла разглядеть лучше, чем в других своих воспоминаниях. У Элены были длинные светло-рыжие волосы, заплетенные в толстую косу, перекинутую через плечо. Лицо, усеянное веснушками, казалось возбужденным, светло-рыжие брови и ресницы подрагивали от нетерпения. И она почти не походила на свой портрет в гостиной.
– Что случилось? – спросила я, так и не понимая, что происходит. Сплю я или же провалилась в воспоминания Леоны? Но если я сейчас Леона, почему знаю все, что знает Эмилия?
– Я нашла его! – сказала Элена, выпрямляясь и подпрыгивая от нетерпения.
– Кого?
– Николая!
И пусть Эмилия еще не знала, кто такой Николай, Леона помнила: так зовут их с Эленой старшего брата. Того самого, что много лет жил взаперти в Желтом доме. Того, о котором младшие дети Вышинских даже не знали, а старшая Агния помнила с трудом.
После памятного разговора с Яном, когда мы нашли комнату с цепями, я, как и обещала, поговорила с Агнией, хоть это и было сложно. Агнии исполнилось тридцать прошлой осенью, родители заперли ее в Голубом флигеле, запретили общаться с нами, твердили, что ей нужно как можно лучше изучать науку Хранительницы.
Наша бабушка Ядвига, Яся, как ее звали дома, первая Хранительница в семье Вышинских, умерла, когда Агнии было всего девятнадцать лет. Она немногому успела научить свою преемницу, а та, оставшись без строгой наставницы, и вовсе забросила книги и рукописи. Агнии хотелось обычной жизни, балов, кавалеров. Она была создана для семьи, для детей, она обожала возиться с нами, мечтала, что однажды у нее будут свои дети. Знала о своем предназначении, но все равно мечтала. Может быть, имей она чуть менее строптивый характер, отец разрешил бы ей выйти замуж. Ведь до тридцати еще так много времени, она успела бы сделать все, что предназначено каждой женщине. Отец отдал бы ей и ее мужу Желтый дом, а то, может, построил бы другой. Не менее большой и красивый, чем наш. Агния успела бы нарожать детишек и даже подрастить их. Быть Хранительницей не значит заточить себя в болоте и не выходить в свет. В конце концов, у бабушки Яси все было: и ребенок, и внуки. И это не мешало ей оставаться отличной Хранительницей, при которой все ладилось в поместье.
Но Агния взбунтовалась. И нечисть это чувствовала. С каждым годом в лесу становилось все опаснее, поместье наше нищало и приходило в негодность. Даже та нечисть, что обычно любит людей, защищает дома и амбары, помогает растить детей и собирать урожай, и та все меньше о нас заботилась. Горели хаты, умирали малые дети, солнце жгло урожай, болото каждую весну топило улицы и дворы. В лес и вовсе ходить было опасно. Чем сильнее давил на Агнию отец, чем больше ей запрещал, не возя больше по балам, не давая выйти замуж, тем сильнее она бунтовала и тем хуже жилось окрестным деревням и нам самим.
И когда Агнии исполнилось тридцать, когда она должна была набрать свою полную силу, отец запер ее во флигеле. Теперь у нее не осталось выбора. Если она хочет однажды вернуть себе хоть какое-то подобие свободной жизни, ей придется подчиниться. Выходить из дома она теперь могла только по ночам, не видясь с нами, и тайные записки – единственное наше средство общения. С помощью записки мы и договорились с ней встретиться однажды ночью.
Я выбралась из комнаты через окно, дошла по карнизу до «забытой» с вечера лестницы у стены, спустилась вниз. Агния уже ждала меня в парке, у самого болота, в кустах жасмина. Я рассказала ей все, что мы узнали с Яном. Она выслушала внимательно, а затем куда-то ушла. Вернулась через полчаса, когда я уже замерзла: приближалась осень, и если дни еще оставались жаркими, то ночи уже дышали прохладой.
– Его зовут Николай, – сказала она, нырнув ко мне в кусты. – Он на три года меня младше. Родился хворым, не думали даже, что выживет. Баба Яся говорила, что нужно отнести его в лес, оставить там, да маменька наша не согласилась, пожалела. И только когда через год после него родился Миша и она не смогла уже смотреть за двоими, отдала его в Желтый дом. Там с ним первое время жила няня, но затем она… погибла. И Николай остался один.
– Один? – ахнула я.
Агния кивнула, а затем заговорила быстро:
– Брось это, Леона. Не нужно тебе копаться в наших семейных тайнах. Повезло тебе родиться пятой, так живи нормальной жизнью. Замуж выйди, вот даже хоть за Яна своего, ежели отец позволит. И уезжай подальше. Слышишь? Ты Вышинская лишь до замужества, а после – забудь. Проклятие это, а не семья. Одно только знай: дитя у тебя единственное должно быть. Как родишь – храни как зеницу ока. Второго шанса не будет. Слышишь меня, Леона? Не копайся в этом. А сейчас – уходи. Уходи и забудь, что я сказала. Помни лишь одно: замуж выйди и уезжай. Ни к чему тебе все остальное.
И я ушла. Убежала. Бежала так быстро, будто за мной гнались волки. Взобралась по лестнице наверх, почти не держась, пробежала по карнизу, нырнула в окно, затем в постель, накрылась одеялом с головой.