– Отлично, сэр. Я просто в восторге. Вы оказались провидцем, еще в 1915 году знали, что этот стиль, хотя и смелый, войдет в моду. Ваш уважаемый отец пришел с вами в тот день. Помните, сэр?
– Отец? Ах да, конечно, – сказал Уинтер, и довоенные воспоминания начали снова наполнять его разум. Он глубоко вздохнул, чтобы немного сконцентрироваться. Ему вдруг отчаянно захотелось увидеть отца, Томаса Финеаса Уинтера.
– Ваш отец пришел заказать новый костюм для утренних приемов, и не знаю, помните ли вы, в какой ужас он пришел от вашего выбора.
Фитч усмехнулся, и Уинтер тоже.
– Во всяком случае, сэр, ваш следующий костюм мы сделаем с отворотами на брюках, широкими лацканами, и полагаю, что пиджак будет двубортным.
– Серьезно?
– Вы всегда старались держаться на гребне моды.
– Как скажете. Фитч. Спасибо за рубашку и галстук.
– Не стоит благодарности, господин Уинтер. Мы с вами выбрали все, еще до того, как вы… перестали к нам заходить. И вы выглядите просто великолепно, если позволите заметить. Плюс цвет вам очень к лицу, сэр.
Уинтер улыбнулся.
– Ну, мне пора бежать, старина. Еще раз спасибо. Э, оплата?
– Все уже оплачено, сэр.
– Отлично. Доктор Кавендиш вряд ли привык ждать.
– Хм, а что делать со старым костюмом, сэр?
– Он мне не нужен.
– Я починю его и отдам в работный дом, если не возражаете. Сейчас много нуждающихся.
– Разумеется, – сказал Уинтер, стараясь скрыть смущение, что сам об этом не подумал. Знай Фитч правду, он понимал бы, что его клиент был вообще едва способен думать. Мир казался ему ужасно странным местом, и его хватало только на то, чтобы следить за разговором. Уже 1920 год! Что же произошло после 1917-го, когда он стоял в окопе, пытаясь укрепить дух деморализованных людей?
– Я вас провожу, господин Уинтер. Прошу, возвращайтесь в самое ближайшее время. Уверен, вам понадобится новая осенняя одежда, возможно, даже новое зимнее пальто.
– О, несомненно. – Уинтер махнул Кавендишу, который ждал его в такси.
– Надеюсь, что это не тот таксист, который сбил вас, сэр, – заметил Фитч, сделав попытку пошутить на прощание.
– Да уж. – Он пожал руку портного. – До скорой встречи, Фитч.
– Надеюсь на это, сэр. Спасибо.
Он забрался в машину.
– Спасибо, Кавендиш.
– Не за что. В противном случае меня измучила бы совесть. Харли-стрит, пожалуйста, – сказал он и постучал тростью по окну между ними и водителем. – Надеюсь, это не тот же парень, который вас сбил, – пробормотал он.
Позже, у себя в кабинете, доктор нахмурился.
– Итак, вердикт? – спросил Уинтер.
– Пока все выглядит нормально. Вы в неплохой физической форме, хотя я заметил, что вы прихрамываете?
– Осколочное ранение, – устало предположил Уинтер.
– Где вы были?
– Ипр. – Он невесело усмехнулся. – Генералы любят делить войну на битвы. А для нас в окопах это была одна бесконечная война. Но если быть бюрократически точным, я получил эту рану в так называемой третьей битве. – Последнее было догадкой, причем достаточно очевидной, хотя ему хотелось бы вспомнить больше, чем то, что это было в конце 1917 года, когда они находились под постоянным обстрелом, целью которого было захватить город Пашендаль, и окопы были вырыты в глинистой почве, которая превратила их жизнь в бесконечный оползень.
Врач потянулся за стетоскопом и быстрым движением накинул его на шею.
– Продолжайте, – попросил он, начав доставать какое-то оборудование из продолговатой блестящей жестяной коробки.
Уинтер нахмурился, пытаясь вспомнить.
– Мы бежали строем по нейтральной территории, рядом разорвался снаряд, и меня отбросило в канаву. – Он прищурился, словно пытаясь получше разглядеть это в своем сознании. – Она была очень глубокой, усеянной трупами и умирающими. Ужасные крики боли, большинство звало своих матерей, они были так молоды.
Врач кивнул, настраивая свой хитрый прибор для измерения артериального давления.
– Осколки и пули свистели над головой, и земля сотрясалась от постоянного артобстрела. Я не думал, что вообще проживу больше, чем несколько минут, и решил по крайней мере попытаться выбраться из канавы и сделать еще несколько выстрелов вместе с храбрецами наверху.
Доктор приложил палец к губам, вставляя стетоскоп в уши. Уинтер слушал, как манжета посвистывает, надуваясь, а затем почувствовал, что его рука немного онемела. Кавендиш продолжал слушать и, казалось, был доволен тем, что услышал, начав снимать манжету.
– Пожалуйста, продолжайте.
Уинтер пожал плечами.
– Больше рассказывать нечего. Я… Ну, мне кажется, был еще один жуткий взрыв, еще один прямой удар по окопу. Честно признаться, я и сам не знаю, как выбрался оттуда, и не могу рассказать об этом, но предполагаю, что некоторое время был без сознания, так как не могу вспомнить ничего больше о том дне.
– Действительно, вам повезло, друг мой, – согласился доктор, вздыхая. – Повышенное давление, но этого и следовало ожидать. В общем, вы, кажется, в приличной форме. Завтра у вас будет синяк, – сказал он, указывая под подбородок своего пациента, – и подозреваю, что он будет болеть некоторое время.
– Ай! – пожаловался Уинтер.
– Хм-и, прошу прощения. – Он нахмурился. – И ваше плечо явно пострадало, хотя ни перелома, ни вывиха нет. Время само залечит. – Кавендиш вздохнул. – Итак, Уинтер, я в курсе всего, из-за чего вы потеряли сознание на Севил-роу, но я и понятия не имею, что произошло непосредственно до этого. Не хотите меня просветить?
Уинтер уставился на него не мигая.
– Боюсь, не могу.
На лице врача появилось недоумение.
– Почему, не можете вспомнить?
Он пожал плечами.
– И сам не понимаю.
Кавендиш прищурился.
– Что происходит, Уинтер? Скажите мне. Я помогу.
– В том-то все и дело. Я не могу вспомнить ничего, чтобы рассказать.
– Не понимаю.
– Я больше ничего не помню… кроме могилы. После этого… ничего до этого момента.
Врач посмотрел на него поверх очков.
– Вы хотите сказать, что не можете вспомнить, как вернулись домой?
Уинтер кивнул.
– Последнее, что я помню, это как старину Четырехпалого Джонни разорвало в клочья, а всего за несколько минут до этого он сделал мне кружку чая…
– Боже мой! Полная потеря памяти?
Он кивнул.
– Возможно. Амнезия часто встречается?
– Нет ничего постыдного в том, чтобы называть вещи своими именами, Уинтер. С нашими мужественными воинами контузия случается гораздо чаще, чем всем кажется.
Уинтер пожал плечами.
– Честно говоря, я удивлен, что оказался здесь. Это как если бы я потерял часть своей жизни. Мое последнее ясное воспоминание – окоп во время боя. После этого – ничего.
– Как интригующе, – сказал Кавендиш, несмотря на всю свою озабоченность. – Таким образом, вы понятия не имеете, как оказались в Лондоне или на Севил-роу?
Он кивнул.
– Представления не имею, как я снова оказался в Англии, Кавендиш! Почему я в Лондоне? Почему бродил тут, шатаясь, если вы говорите, что я не был пьян? Моя семья дома в Сассексе, но я не помню, что был там.
– Вы не можете вспомнить свою семью… Я имею в виду, вы их видели?
– Нет. И, честно признаться, только когда портной упомянул моего отца, я понял, что последний раз мы виделись, когда прощались, обнявшись, на лестнице в Ларксфелле.
– О, конечно, усадьба Ларксфелл, – заметил Кавендиш, нахмурившись. – Полагаю, мой кузен должен знать вашу семью. Ричард Босуорт.
Уинтер улыбнулся.
– Дики Босуорт? Они с моим отцом старые друзья.
– Итак, какова дата вашего последнего воспоминания?
– Я помню 12 октября 1917 года. Мы были зажаты между анзаками – новозеландцы были слева от нас, австралийцы – справа, перед нами стояла задача атаковать Пашендальский хребет и захватить саму деревню. Вокруг нас со всех сторон стояли растяжки колючей проволоки тридцать футов высотой. За ними были немецкие пулеметы, а глубже в долине были сосредоточены основные силы немцев на ужасных болотах, за которые обе стороны готовы были пожертвовать не одним поколением молодых ребят. На самом деле анзаки уже освободили большинство наших солдат на линии фронта. Нам отчаянно нужна была передышка. Мои ребята едва стояли на ногах, боевой дух совсем упал, потери были огромны, еда была просто ужасной, а погода такой адской, что дома мы такого не видели даже в самых страшных кошмарах.
Кавендиш видел, что взгляд Уинтера затуманился, словно он откуда-то издалека наблюдает события, о которых рассказывает, где-то вдалеке, и его голос стал задумчивым.
– Накануне вечером ветер усилился. Бури бушевали по всей Фландрии, казалось, ураганы решили нас добить. Войска были истощены, и это новое испытание погодой было последней каплей. Наши ребята еле плелись по дощатым настилам, которые мы построили, чтобы передвигаться по болотистой почве быстрее. Без них можно было утонуть по колено. – Он покачал головой. – Я уверял своих ребят, что приказ атаковать придет, только когда улучшится погода. Опыт должен был научить нас раз и навсегда, что бесполезно бросать людей в атаку при неблагоприятных условиях. Люди теряются, тонут, устают вдвое быстрее, теряют ориентацию из-за плохой видимости… застревают на неудачных позициях без какой бы то ни было пользы… гибнут целыми отрядами, – взволнованно вспоминал Уинтер.
Затем его голос стал глухим.
– Конечно, это была теория, а на практике наши генералы двинули войска вперед, несмотря на весь опыт, полученный ценой множества смертей… бессмысленных смертей талантливых, смелых молодых ребят. После долгих лет безуспешных попыток было решено взять деревню. – Он издал сдавленный смешок. – Думаю, они, скорее всего, надеялись, что в бурю враг потеряет бдительность, и по какой-то своей, не имеющей никакого отношения к реальности логике действительно считали, что немцев можно застать врасплох.
Уинтер моргнул, выныривая из своих воспоминаний. Он помотал головой, словно не хотел рассказывать дальше. Кавендиш смотрел на него молча, завороженный его рассказом.