– Мы рыли окопы, но рыть воду – абсурдное занятие. Люди продрогли до костей, и у них уже просто не было никаких шансов. Командование хотело, чтобы пошли в атаку в кромешной тьме, еще до рассвета, пока они там, вероятно, пили коньяк и корпели над картами, точно школьники, зажав в руках своих оловянных солдатиков! – В его голосе послышалось отвращение. – Немцы занимали высоту. Все это было настолько бессмысленно! Мы даже не знали, что к ним подошли подкрепления. Я и мои люди выполнили свой долг, и большинство из них отдали за это жизнь. Мне снова повезло. Я был одним из первых, слышал стрекот пулеметного огня, бежал гораздо дольше, чем надеялся продержаться, а затем раздался ужасный взрыв. – Он потер лицо, словно пытаясь стереть эти воспоминания. – И дальше я уже рассказывал вам, как был похоронен заживо. Не спрашивайте, как меня нашли. Я снова потерял сознание, так что не был в состоянии как-то привлечь к себе внимание. Понятия не имею, сколько я пролежал в грязи, медленно задыхаясь. Я правда не помню временных отрезков – мне кажется, все произошло за несколько мгновений. После взрыва я не помню ничего. Нет, на самом деле это не так. У меня осталось какое-то смутное воспоминание о хирурге, лекарствах и лихорадке. И мне кажется, что я помню, как, лежа где-то в беспамятстве, услышал о резне.
Кавендиш кивнул.
– Один из самых мрачных дней для нас. Я внимательно следил за новостями с фронта. Два моих близких друга участвовали в битве при Пашендале.
– Они выжили?
Кавендиш убрал свои приборы.
– Можете опустить рукав и одеться, – сказал он. – Вернулся только Клифтон. Я работал в одном из полевых госпиталей Западного фронта. Я видел много страданий и в полной мере могу понять, что вы описываете, но эта битва, по словам Дональда, была одной из самых ужасных. Почти полмиллиона погибших. Австралийцы и новозеландцы пострадали больше всех. Австралийцы потеряли почти двадцать шесть тысяч молодых ребят всего за один месяц, хотя Дон говорил, что анзаки были невероятно мужественны, как и канадцы.
Оба замолчали, погрузившись в мрачные мысли.
– Ничего не приходит на ум?
Уинтер честно покачал головой.
– Ну, думаю, нужно воссоединить вас с семьей. Я не вижу никаких непосредственных медицинских осложнений после сегодняшних событий, но вам нужно спокойствие и отдых. Сотрясение мозга – странная вещь: вы можете чувствовать себя хорошо, но потом может стать плохо на несколько дней, также возможна слабость.
Раздался тихий стук в дверь, и вошла помощница Кавендиша.
– Да, мисс Эплярд?
– Прошу прощения, доктор Кавендиш, но мистер Персиваль Фитч из «Андерсон и Шеппард» прислал записку и этот маленький конверт. Один из его помощников только что принес.
Уинтер насторожился.
– Это для меня?
– Возможно, – сказала женщина. И протянула небольшой пакет Кавендишу.
Он надел очки и прочитал записку вслух.
– «Я полагал, что мистер Уинтер забрал свой бумажник и другие личные вещи, но взял на себя смелость проверить карманы костюма, который он у нас оставил. Во внутреннем кармане я обнаружил это и возвращаю находку вам. Я надеюсь, мы успели его застать. С уважением, Персиваль Фитч». – Кавендиш снова снял очки и вручил Уинтеру маленький конверт.
С обескураженным видом Уинтер сломал печать и посмотрел внутрь. Нахмурившись, вытащил маленький красный платок. Моргнул и развернул его – в середине было отверстие в форме сердца.
Мисс Эплярд подавила улыбку.
– Прошу прощения, – сказала она и тихо вышла.
– Боже мой. Вам это ни о чем не говорит?
Уинтер пожал плечами.
– Нет. Зачем бы мне носить это с собой?
– Ну, в таком случае у вас явно была конкретная причина.
– У меня никогда в жизни не было красных платков.
– Ну, вы явно имели его при себе, и тут вырезано сердце.
Уинтер мрачно посмотрел на него.
– Слишком сентиментально для вас? – пошутил Кавендиш. Доктор взял платок и стал рассматривать. – Сделано аккуратно. Край обработан, чтобы ткань не осыпалась. Довольно изящная работа.
Уинтер кивнул и надел пиджак.
– Все равно не вижу никакого смысла. – Он пошарил у себя в карманах. – Господи! У меня нет денег… У меня и правда нет ни гроша, чтобы расплатиться с вами. – Вид у него был подавленный. – Блуждать без денег, без документов и с красным платком с дыркой в форме сердца? Я, должно быть, сошел с ума. – Он издал звук, в котором слышалось отвращение, смешанное с отчаянием. – С каждой минутой эта история становится все более странной.
Кавендиш махнул рукой.
– Я обо всем позабочусь. Вы можете расплатиться в любое время. – Он нажал кнопку на столе. – Мисс Эплярд?
Та появилась снова.
– Да, доктор?
– Вызовите, пожалуйста, такси за мой счет, чтобы доставить господина Уинтера по его адресу в Сассексе.
– Сейчас, доктор.
– Готовы вернуться домой, господин Уинтер? – спросил Кавендиш, понимая, что пациенту, возможно, нужно время, чтобы все обдумать.
– Мне больше некуда податься, – признался Уинтер. – Очень признателен за вашу щедрость, доктор.
Кавендиш кивнул помощнице, и она закрыла дверь.
– Приходите ко мне при надобности. Пока ваш врач в отъезде, буду рад помочь в любое время, особенно если вспомните, что произошло. Я думаю, вам пошло бы на пользу докопаться до сути того, что произошло до вашего приезда на Севил-роу. Хотя бы затем, чтобы получить некоторое представление о том, где вы провели последние пару лет… откуда у вас этот платок и почему на вас был хорошо сшитый костюм, который вы не узнали, и так далее.
Уинтер провел рукой по темным волосам, приглаживая выбившуюся прядь.
– Было бы очень интересно узнать, где я находился последние несколько лет, Кавендиш. Но не сейчас. Мне нужно разобраться с тем, где я сейчас и что меня ждет дальше.
– Всему свое время. Полностью согласен с вами. Вы должны дать себе время, Уинтер.
Он пожал доктору руку.
– Вы были очень добры.
Доктор отмахнулся от него.
– Ерунда. Это моя работа. И вы – интересный случай. Я… э, я надеюсь, что воссоединение пройдет как можно более гладко. Вот, Уинтер, возьмите мою визитную карточку. Свяжитесь со мной.
Глава 13
Иди в отчаянии ходила по комнате. Эйб уже бросил попытки успокоить дочь, которая просто сходила с ума из-за опоздания мужа. Он уже испробовал все способы ее утешить и в конце концов был вынужден неохотно признать, что между влюбленными существует какая-то нематериальная связь, доступная только им. Он не мог этого объяснить – возможно, биолог или хотя бы один из этих новых философов или теологов, которые называют себя психологами, и смог бы. Но это и не нуждалось в объяснениях. Он знал это по себе с Ниной.
Иди постоянно бормотала: «Я просто чувствую, что что-то не так». Эйб смирился с тем, что, возможно, она и правда чувствует, а учитывая, что они так мало знали о прошлом Тома, пожалуй, его исчезновение было не таким уж маловероятным.
Прошло много времени, и начался шаббат. Эйб не сомневался, что этот человек обожает его дочь и испытывает глубокое уважение к ее вере. Том не опоздал бы на шаббат, хотя и был иноверцем. Эйбу нравилось думать, что Том носил бороду, чтобы больше походить на еврейских мужчин в знак уважения к своей новой семье. Он печально поджал губы, видя, как страдает дочь, когда она снова выглянула из окна в надежде увидеть мужа, и Эйб все больше и больше убеждался, что эта надежда тщетна.
С тех пор как в ее жизни появился Том, Иди постоянно улыбалась и смеялась. Даже взгляд Тома через всю комнату поднимал ей настроение – им были не нужны слова. Она сшила себе новый гардероб для беременности, вся одежда была красивой и стильной. Эйб догадывался, что у нее, вероятно, уже припасен целый ящик детской одежды, сшитой ею же. Он не сомневался, что малыш будет самым модным ребенком в Англии.
Его внук. Сердце Эйба запело при мысли об этом. Новое поколение Валентайнов. Он надеялся, что это будет мальчик, похожий на Дэниела.
В дверях высокая француженка заваривала бесконечные чайники чая, никогда, казалось, не пробуя результатов своей деятельности, и разливала по чашкам с тех пор, как Эйб прибыл в коттедж в четыре часа дня. Стройная женщина ходила так, словно плыла над полом.
– Вам что-нибудь принести, господин Валентайн? – спросила Мадлен.
– Нет, дорогая, большое спасибо за вашу помощь.
Она тихо вздохнула.
– Я предпочитаю быть занятой.
– Как давно вы знакомы с моей дочерью?
– Познакомились только сегодня. Вам нравится ее прическа?
– Я просто потрясен. Я предпочитаю длинные волосы, как у ее матери.
– Но выглядит все равно неплохо? – предложила компромисс та с легкой улыбкой.
– Да, выглядит неплохо. – Он хотел сказать, что не понимает этого. – Мне все нравится в Иди.
Она кивнула.
– Мне кажется, мы с ней будем хорошими друзьями. Я люблю честных людей. Иди искренняя.
Он нахмурился.
– Значит, вы не знаете Тома?
Мадлен пожала плечами.
– Никогда его не видела. Я живу не в этой части Эппинга, хотя здесь довольно красиво. Может, стоит переехать. – Она лениво улыбнулась, словно дразня его. – Она даже не показала свадебные фотографии.
Эйб тихонько выругался.
– С этим нам не повезло. А было несколько прекрасных моментов.
– Что же случилось?
– Пожар в фотостудии, – сказала Иди, которая снова вернулась в комнату, завершив очередной лихорадочный круг по дому. – Сгорела вся пленка, а Том отказался фотографироваться еще раз. – Она вздохнула. – Он согласился сделать новые снимки с нашим ребенком, когда он родится. – Она рассеянно погладила живот и отошла.
Часы на каминной полке – один из свадебных подарков Эйба дочери – пробили девять вечера, но темнеть начало только сейчас. Никто не поел, и Эйб произнес субботнюю молитву над куском хлеба с маслом, потому что не хотел больше ничего, несмотря на усталые увещевания Иди. Сама она отказывалась есть что-либо, только время от времени прихлебывала чаю.