ком встал в горле. Никаких сомнений не оставалось. Это Том.
– Господин Уинтер. Это, кхм… Бенджамин Леви, – разборчиво произнес он свое имя и прислушался к реакции. Он сообщил название своей конторы. Уинтер слушал, не перебивая. – Мне кажется, мой отец был знаком с вашим отцом, и так как мой старик не в самом лучшем здравии, – солгал он, – я подумал, что мне следует от его имени передать соболезнования нашей семьи в связи с вашей потерей.
– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал Уинтер, хотя Бен услышал нотку раздражения в его голосе. – Вы опоздали на целый год, господин Леви. – Это прозвучало как предостережение.
Нужно было быстро что-то придумать.
– Да, простите, что напомнил об этом. Дело в том, что его имя всплыло в разговоре, и мой отец выразил сожаление, что в свое время не передал соболезнования. Я… почувствовал, что должен сделать это за него. Простите меня за звонок, мистер Уинтер, возможно, мне следовало лучше написать вам. – Уинтер на другом конце провода ничего не ответил, и Бен облизал губы. Напряженная тишина нарушалась только щелчками и помехами на линии. – Я не хотел бередить вашу рану, но другая причина моего звонка заключается в том, чтобы выразить желание моей фирмы предложить свою юридическую помощь, если она вам когда-либо понадобится, – сказал он, ступив на знакомую территорию продажи услуг своей конторы. – Наши отцы были знакомы задолго до войны, и я подумал, что было бы правильно постараться сохранить эту связь в следующем поколении. Никакого давления, разумеется. Полагаю, что у вас есть консультанты, господин Уинтер, но если вам когда-нибудь понадобится беспристрастная юридическая консультация, милости прошу, обращайтесь. – Он тихо выдохнул, радуясь, что довольно хорошо сманеврировал на этой опасной территории.
– Благодарю, – ответил Уинтер, его голос зазвучал более доброжелательно. – Сожалею, что я не узнаю вашу фамилию. Я… ну, дело в том, что я уезжал на войну, а затем довольно поздно вернулся к семье.
– Конечно, – сказал Бен. – Желаю вам всяческих успехов в руководстве «Уинтер и Ко».
– Еще раз благодарю. До свидания, господин Леви.
– До свидания, господин Уинтер. – «Скатертью дорога, Том». Бен позволил себе самодовольную улыбку и отхлебнул чая, не обращая внимания на то, что он был таким же холодным, как сейчас его сердце.
Их первый день в Париже пролетел так быстро, что его можно было описать только как вихрь цветов, звуков, видов и вкусов. Томми по понятным причинам был измучен и теперь спал под бдительным присмотром старой подруги Мадлен мадам Шарлотты.
Мадам Шарлотта была похожа на толстую наседку, но при этом отлично чувствовала стиль и без тени смущения носила красное в шестьдесят. К ней на несколько недель приехала внучка, Джульетта, двенадцатилетняя девочка была очарована Томми, ей понравилось играть с ним и терпеливо кормить его ужином.
Иди наблюдала, как ее новые знакомые возятся с малышом, пока наконец в восемь он благополучно не уснул, и она почувствовала, что готова уйти.
– Alors, кыш! – фыркнула Шарлотта, махнув Иди и Мадлен рукой, унизанной кольцами с драгоценными камнями.
– Скажи ей, что мы вернемся не позднее десяти тридцати.
Мадлен недовольно толкнула ее в бок, но все же перевела.
– Oui, je comprends, – сказала женщина, кивнув.
Иди обняла мадам Шарлотту, послала воздушный поцелуй Джульетте и позволила Мадлен вывести себя из квартиры на верхнем этаже с видом на Ру-де-Рен в прохладную парижскую ночь. Иди посмотрела на высокое песочного цвета Тонкое здание Османа[4] на левом берегу, где расположен Монпарнас и богема круглые сутки шляется там по барам и кафе. Ее восхищали его элегантные тонкие металлические балконы, обрамляющие снизу высокие декоративные окна и украшающие бледно-желтые стены. На улицах было много людей, и все, казалось, наслаждались прогулкой. Хотя в Лондоне движение на улицах тоже было оживленным, люди просто перемещались из пункта А в пункт В. Париж же двигался в своем неспешном темпе, словно жители понимали, что красоту этого города нельзя портить спешкой. Она довольно вздохнула, глядя на сверкающие фонари, отбрасывающие свет на окна первых этажей и широкий бульвар, на который вышли они с Мадлен. Иди заметила, что американцы, которых легко было выделить, чувствовали себя среди французов на удивление непринужденно, и поймала себя на том, что улыбается, услышав разные акценты английского так далеко от дома.
– Американцы, особенно нищие поэты и писатели, любят Париж, – заметила Мадлен, почувствовав ее интерес. – Я хочу отвести тебя сегодня в «Бобино». – Она подняла бровь. – Очень в тему, как говорите вы, англичане. – Иди рассмеялась, чувствуя, как у нее поднимается настроение. Париж – это была гениальная идея. – Но сначала, – продолжала Мадлен, – я знаю отличный бар, – и заговорщицки улыбнулась.
– В Париже все так и дышит стилем, – восхищалась Иди в «Ла Клозери Де Лила», после того как Кики закончила петь, размахивая измазанной в шоколаде вилкой перед подругой. Было почти десять вечера и холодно, но весна и то, что они были за границей, придавали им сил. Девушки сидели снаружи, не обращая внимания на холод, спиной к окнам кафе, глядя на проходящих мимо парижан, потягивая черный кофе и наслаждаясь пирожными, с которыми, по мнению Иди, все остальные пирожные и рядом не стояли. – Ну вот хоть посмотри на это. Всего-навсего шоколадный торт, но парижане вознесли его до какого-то космического уровня. Я едва решаюсь есть этот изысканный водоворот хрупкого шоколада. Представь, какое требуется мастерство, чтобы вылепить из него скрипичный ключ? Даже крем другой на вкус.
– Взбитые сливки, – ответила подруга, улыбаясь и зажигая тонкую длинную сигарету.
– Золотые и серебряные листья на одном торте! – воскликнула Иди, снова взмахнув рукой. – Как ты могла отсюда уехать?
– Возможно, если бы ты столкнулась с тем, с чем столкнулась я, то поняла бы, как легко мне было все это бросить. Хотя я скучаю по Парижу… теперь, вернувшись сюда и глядя на него твоими глазами. – Она увидела, что выражение лица ее спутницы изменилось. – Нет, Иден, не волнуйся, тебе не придется возвращаться в Лондон одной. Мой дом теперь там, и у нас с тобой большие совместные планы.
– Мы действительно собираемся сделать это, да? – спросила Иди, отправляя в рот последний кусочек вкуснейшего шоколадного торта.
– Мы собираемся открыть «Валентайн», и ты удовлетворишь все запросы сливок лондонского общества… балы, помолвки, свадьбы и все остальное. Ты придумаешь и сошьешь все, что только нужно современной женщине.
– А если мою одежду будешь демонстрировать ты, никто не сможет пройти мимо моего салона.
– Давай-ка выпьем за это. Я хотела бы поднять с тобой по бокалу La Fee Verte, но он был запрещен почти десять лет назад, потому что оказался слишком опасен. Я пробовала его, это любопытный напиток.
– Что это значит?
– Зеленая фея. Абсент. Опасно высокое содержание спирта: говорили, что он может вызывать галлюцинации и влиять на поведение.
– Боже мой. Из чего его делают?
– Из полыни и чего-то там еще. Давай вместо этого выпьем шампанского.
– Хорошо. – Иди заколебалась. – Только совсем чуть-чуть. Я не привыкла к такой жизни.
– Тогда привыкай. Ты будешь пользоваться огромным успехом, Иден. Разве ты не заметила, что каждая женщина в этом кафе разглядывала твою одежду, когда мы вошли?
Иди покачала головой.
– О, пожалуйста, хватит скромничать. Им всем захотелось такую же.
Она усмехнулась.
– Но все они хотели бы быть тобой.
Иди смотрела, как Мадлен заказывает шампанское, параллельно флиртуя с официантом. Он принес два бокала и несколько птифур за счет заведения и подмигнул им.
– За что мы будем пить?
– За новые начинания, Иден. Для нас обеих.
– Безусловно, – сказала она со вздохом, в котором сквозила печаль, которая никогда не исчезнет, но присутствовало и воодушевление. – За новые начинания, – повторила она, и на этот раз ее голос звучал уверенно.
Они на север ехали в машине Пен, хотя вел Алекс, по проселочным дорогам с высокими живыми изгородями между Уилд-Кент и Саут-Даунс. Он чувствовал запах соленого болота, доносящийся с Певенси-Левелз, и хотя он смутно напоминал о фламандских болотах, где ему часто приходилось стоять по колено в грязи, это был скорее знакомой запах детства.
Алекс вдохнул.
– Я люблю Сассекс, – сказал он и улыбнулся своей пассажирке. – Отличная машина, кстати. Твоего отца?
– Как ты смеешь! – возмутилась она, изображая ужас. – Сейчас 1921 год, Лекс Уинтер, а не темные века. Это подарок на мой последний день рождения. Папа наконец сдался, – засмеялась она. – Я хотела другую, «АС» – с открытым верхом, двухместную. А получила эту. Мама считает, что она больше подходит для молодой леди. Она скорчила презрительную гримаску. – Когда-нибудь я куплю свой собственный родстер и смогу ездить с такой скоростью, что волосы будут развеваться у меня за спиной.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Мне обидно, что ты не помнишь.
– Я помню, как бегом нес тебя на руках, когда тебя обожгла крапива. Помню, как раскачивал тебя на качелях внизу у реки. Помню, как нырял за монетами, которые ты бросила в бассейн, и как ты визжала, когда я тебя обрызгал. Ты всегда была крошечным золотисто-рыжим ангелочком, всегда смеялась, ничего не боялась и пыталась не отставать от нас.
Она кивнула.
– А ты всегда был моим отважным темноволосым героем, – проговорила она хрипло, театрально прижав руку к сердцу. – Мне двадцать два, Лекс. Более чем достаточно.
Пришла его очередь посмотреть на нее с притворным ужасом.
– Для чего?
Она взглянула на него с плохо скрытым возмущением.
– Абсолютно для всего, что мне вздумается делать. Я не желаю идти по маминым стопам и сначала делать то, что говорили ей родители, а потом, когда она вышла замуж и дедушка передал ее отцу, все, что говорит папа. Боже мой… такая смиренная жизнь не для меня. Я хочу сломать эту клетку.