Он усмехнулся.
– Современная женщина, а, Пен?
– Надеюсь, что ты мне веришь, – решительно сказала она, когда они подъехали к Т-образному перекрестку.
– Верю. Любая девушка в нашем медвежьем углу, которая называет отца «папа», может считаться современной женщиной. Направо, кажется, – пробормотал он.
– Папа говорит, что так говорят только представители среднего класса, но мне кажется, что в душе ему это нравится. Он считает большинство моих друзей невыносимыми… Да и меня, пожалуй, тоже. Все – папенькины дочки. Куда мы едем?
– Мне помнится, здесь был очень красивый лес.
– Я очень плохо ориентируюсь на местности, так что на меня не рассчитывай, – призналась она, и, когда Алекс плавно повернул, они увидели темные заросли деревьев. – Ты прав. Какой же ты умный! Кто сказал, что у тебя были проблемы с памятью?
Алекс остановился у края леса, открыл Пен дверь, и она достала свою корзину для пикника из багажника.
– О, как красиво! – сказала она, потягиваясь.
Алекс не знал, преднамеренный ли это жест или естественный, но он получил возможность долго любоваться удивительно пышной, идеальной формы грудью Пенни и ее стройной фигурой. И вынужден был признать, что та Пенни, которую он когда-то носил на плечах, сегодня превратилась в великолепный женский экземпляр в бледно-желтом, с формами, которые требовали его внимания.
– Ну, веди меня, – сказала она, без стеснения взяв его за руку. – Покажи свое секретное место.
Алекс не был уверен, что не покраснел: неужели кузина с ним флиртует?
– Тогда сюда. Придется перебраться через одно упавшее дерево, если не ошибаюсь.
– О, я уверена, что у тебя хватит сил перенести меня через него, – сказала она.
Нет, ему не показалось. Пенни Обри-Финч флиртовала с ним! Когда они дошли до препятствия, она даже подождала, пока Алекс заберет у нее корзину и переставит на другую сторону. И не сделала никакой попытки перелезть самой. Алекс покорно легко поднял ее, и, когда он взял ее за талию, у него в памяти вдруг мелькнуло, что уже делал то же самое где-то за городом… но не с Пенни. Даже не с блондинкой.
– Что случилось, Лекс? – Улыбка сошла с ее лица.
– Ничего… просто… Нет, ничего.
– Воспоминание?
– М-м-м, возможно.
– Что ты увидел? – спросила Пенни, расправляя свое узкое платье с заниженной талией.
– Это был скорее не зрительный образ, – признался он, поднимая корзину, – а ощущение.
– Дежавю?
Он пожал плечами.
– Оно исчезло, Пенни.
– Думаю, такое будет происходить часто. Ты привыкнешь, и, возможно, какие-то ощущения запомнятся и превратятся в настоящие воспоминания.
– Надеюсь, что это так.
Она снова взяла его за руку, как будто не было ничего естественнее, и в тот момент он почувствовал себя лучше от прикосновения ее ладони в мягкой перчатке.
– Да? Почему бы не оставить прошлое в покое?
– Я бы не против. – Он кивком указал направление. – Вот сюда, на поляну.
Она бодро последовала за ним.
– Это возможно. Просто отпусти его. Все, что произошло, – это часть войны, ее одиночества, ее травм. Оставить ее в прошлом вместе со всеми воспоминаниями, в том числе и утраченными, которые не стоит пытаться оживить, – это способ исцелиться.
Он остановился и посмотрел на нее.
– Тебе правда всего двадцать два?
Она усмехнулась.
– Я всегда считала, что возраст не имеет значения.
– Теперь, если мы пройдем мимо этих деревьев… – пробормотал он. – О да, вот мы и пришли.
– О, Лекс, я помню это место! – воскликнула она с удивлением, и он усмехнулся, радуясь ее восторгу. – Мы были здесь как-то весной, не так ли… Я имею в виду всех нас – вместе с нашими родителями?
– Действительно, было такое.
– Ковер из колокольчиков! – воскликнула она.
«Хорошо сказано», – подумал он, радуясь, что вспомнил про это место для пикника, которое в детстве всегда казалось ему волшебным. Потрясающий контраст между лимонно-зелеными листьями буков и россыпью фиолетовых цветов, которые тянулись куда хватало глаз. Компанию им составляли только птицы.
– Это самое романтичное место в мире. Спасибо, Алекс.
Романтика не входила в его намерения.
– Я всегда говорил, что, глядя на колокольчики в этом лесу, хочется писать стихи, – а я не поэт.
– О, не знаю. А мне почему-то помнится, что ты всегда был сентиментальным.
Он задумался над этим, тем временем подбирая подходящее место, чтобы расстелить покрывало.
– Как бы не раздавить их, – подумал он вслух.
– Уверена, цветы тянутся на сотни миль, – сказала она, и он удивленно кивнул, разворачивая ковер. – Я, кажется, вспоминаю, что ты говорил мне, будто в колокольчиках живут феи, и я тебе верила.
Он подал ей руку и помог сесть. Пен сбросила туфли на низком каблуке, сняла соломенную шляпку с гармонирующей светло-желтой атласной лентой и легко опустилась на колени, не обращая внимания на свое узкое платье. Она подняла голову к солнечному свету, купаясь в светлом сиянии золота. Ее волосы блестели на солнце, и крошечные мотыльки замелькали в этом свете, словно отдавая дань ангелу, спустившемуся к ним. Было тепло, и единственными звуками, нарушавшими тишину, были песни дроздов. Эти простые звуки, которые, вероятно, можно услышать в большинстве английских садов, успокаивали его. Война была позади. Начиналась новая жизнь.
– У тебя даже веснушки исчезли, – сказал он.
Она бросила в него свои водительские перчатки, которые ей так и не пригодились.
– Слава богу. Я ненавидела свои веснушки. Ты всегда дразнил меня из-за них. Ты говорил, что они будут расти вместе со мной.
Алекс рассмеялся.
– Ты многое помнишь обо мне, не так ли?
Ее взгляд внезапно стал напряженным, словно превратившись в стрелу, нацеленную на него.
– Я не забываю ничего, что связано с тобой, Лекс.
Он услышал страсть в ее голосе, но решил не обращать на это внимания и просто сменил тему.
– Так, что у нас здесь? – спросил он, притянув ее корзинку поближе.
– Сэндвичи с курицей и орехами, лимонный кекс. Еще вишня, которую я нарвала у нас в саду… и это! – сказала Пен, вытаскивая бутылку шампанского.
– Боже мой! В честь чего это?
Она пожала плечами.
– В честь тебя! Я хотела отпраздновать твое возвращение с того самого утра, когда ты спустился на завтрак.
– В самом деле? Но это было сто лет назад, и ты почти не разговаривала со мной.
– Я была в шоке, – призналась она. – К тому же… ты был в кругу семьи. Я подумала, что лучше дать твоим близким возможность расспросить тебя обо всем.
Он нахмурился.
– Ты ведь не осталась на чтение завещания, да?
Она покачала головой.
– Почему? Отец включил тебя в завещание. Я рад, что тебе досталась та картина. Он называл тебя Пенни Фартинг. Ты и правда была такой маленькой.
– Вот и нет, просто вы все были ужасно большими. Даже Шарлотта ходит на ходулях. Я очень любила твоего отца, Лекс. Я люблю эту картину и всегда думаю о дяде Томасе, когда смотрю на нее.
– Забавно, этот портрет всегда меня беспокоил.
– Почему?
– Потому что она выглядела такой грустной.
– Не грустной. Задумчивой, – сказала Пен и смущенно улыбнулась. – Я всегда чувствовала связь с девушкой, изображенной на этой картине, кто бы это ни был.
– Почему?
Она вздохнула.
– Я не могу сказать тебе всю правду, по крайней мере пока. Как бы то ни было, на это есть две причины, и вторая заключается в том, что я единственный ребенок в семье. Это имеет свои преимущества, я с готовностью это признаю. Но ты и представить себе не можешь, каково это, когда все родительское внимание сосредоточено только на тебе.
Он начал засучивать рукава. Был восхитительно теплый день, даже в тени было тепло.
– Наверно, и правда не могу.
– Пожалуйста, – сказала она, предлагая еду. – Я все приготовила сама.
Он взглянул на нее, и было видно, что он впечатлен.
– Хотя нет, можешь, ведь ты же тоже рос… в центре внимания.
– Действительно, – согласился он, принимая у нее треугольный сэндвич, корки у которого были аккуратно срезаны.
Она замерла, снова пристально глядя на него.
– Знаешь, он был просто убит горем… Я имею в виду, когда много месяцев не было никаких известий от тебя.
Он сглотнул, вспомнив серьезное, но всегда доброе лицо отца – морщины и складки свидетельствовали о долгих годах, когда он предпочитал слушать, а не говорить, получать информацию, а не давать советы, долго думать, прежде чем ответить. Те, кто его не знал, порой думали, что Томас Уинтер глуховат, а то просто и невежлив, потому что он редко сразу же отвечал на вопрос. Те, кто хорошо его знал, понимали, что он серьезно обдумывает каждый ответ.
– Подозреваю, отец потерял надежду последним.
– На самом деле нет. Насколько я понимаю, мы с твоей матерью обе думаем, что твой дорогой отец заболел и умер, окончательно потеряв надежду когда-нибудь найти тебя – живым или… – Она улыбнулась вместо того, чтобы произнести слово, которое не хотела произносить. – Но был еще один человек, который так и не сдался, Лекс.
Он догадался, что сейчас произойдет. Пен выросла, но одно качество осталось в ней с детства – она совсем не умела притворяться. Он вспомнил, как легко было прочесть все по ее лицу.
– Я никогда не теряла надежду, что ты вернешься.
Он тихо откашлялся.
– Я очень благодарен тебе за это.
– Да? – Он почувствовал прикосновение прохладной ладони, которую она положила ему на руку. Он посмотрел туда, где ее безупречная рука со светлой кожей, аккуратными пальцами и ухоженными ногтями лежала на его от природы более смуглой руке. Было в этом жесте что-то невероятно интимное. Он хотел избежать этого и все же ничего не мог поделать с тем, что ему приятно. Она тоже это знала, и он увидел, как осознание этой близости блеснуло в ее глазах, в которых отражался цвет колокольчиков. Она передавала ему сообщение и хотела, чтобы он правильно его прочел.