— И что же мне теперь делать, ребята? — спросил Баркер, робко поглядывая то на одного, то на другого.
Потом, в течение всего этого дня и еще много лет спустя, он с восторгом вспоминал, что в этот незабываемый момент он увидел на их лицах только бескорыстную радость и дружеские чувства.
— Что делать? — воскликнул Деморест. — Стать вверх ногами! Визжать! Нет! Погоди! Следуйте за мной! — и он схватил Стеси и Баркера за руки и выбежал с ними вон из хижины. Здесь они, в полном молчании, проплясали вокруг молодого каштана бешеный танец диких и вернулись к себе разгоряченные, но уже утихомирившиеся.
— Теперь, конечно, — заговорил Баркер, отирая лоб, — мы сможем за эти акции получить деньги, и тогда мы купим у старого Картера соседний участок, тот, помните, где нам почудились какие-то признаки золота.
— Мы ничего подобного не сделаем, — решительно объявил Деморест. — Мы тут ни при чем. Эти деньги лично твои, старина, от первого до последнего цента. Знаешь, как собственность, которую нажил один из супругов до брака. И черт нас побери, если мы позволим тебе вложить самую мелкую монетку в эту богом забытую дыру. Не будет этого!
— Но ведь мы компаньоны, — шумно дыша, возразил Баркер.
— При чем тут твои акции! Что мы можем для вас сделать, сэр денежный мешок? Хоть и не пристало мозолистым рудокопам водиться с богачом, мы не откажемся когда-нибудь отобедать с вами в хорошем ресторанчике в Сакраменто, отведать какого-нибудь замечательного паштета и опрокинуть стаканчик мальвазии. Это мы сделаем, когда все будет в порядке, в честь возрождения вашего былого величия. Но принять что-нибудь большее нам было бы не к лицу.
— Ну, а что вы теперь без меня будете делать? — спросил Баркер с полуистерической, полуиспуганной улыбкой.
— Мы еще не проверили наши чемоданы, — с непоколебимой серьезностью ответил Деморест, — а в моем саквояже есть тайник, двойное дно, секрет которого известен только моему верному слуге. С тех пор как я покинул дом моих предков в Фаджинии, я не прикасался к этому тайнику, а там тоже могут оказаться ценные бумаги и акции.
— Я вот тоже на днях нащупал в кармане своего фрака какие-то странные кругляшки. Но, может быть, это только покерные фишки... — задумчиво сказал Стеси.
Баркеру стало как-то не по себе. Его юношеские щеки снова зарделись румянцем, и он отвел взгляд. Привязанность и какое-то нежное сострадание, светившиеся в глазах его друзей, увеличивали его неловкость.
— Мне кажется, — произнес он, наконец, чуть не с отчаянием, — что следовало бы отправиться в Бумвилль, чтобы все разузнать.
— Прямо в банк, дружище, прямо в банк, — крикнул Деморест. — Помни мой совет и никуда больше не суйся. Смотри — никому ни слова о твоем счастье. И не поддавайся соблазну, не вздумай сразу продать эти акции. Еще неизвестно, на сколько они могут подскочить.
— Я думал, — пробормотал Баркер, — может быть, вы, ребята, захотите пойти со мной.
— Для нас слишком уж большая роскошь прогулять целый рабочий день, и без того работать мы сегодня будем только вдвоем, — возразил Деморест чуть дрогнувшим голосом и слегка покраснев. — И нам не пристало, старина, слоняться по пятам за тобой и за твоим счастьем. Все прекрасно знают, что мы бедняки, и рано или поздно станет известно, что ты был богат еще до того, как вошел с нами в компанию.
— Чепуха! — в негодовании воскликнул Баркер.
— Святая правда, мой мальчик, — кратко подтвердил Деморест.
— Самая непреложная истина, старина! — подхватил Стеси.
Баркер угловатым движением взял шляпу и пошел к двери. У порога он в нерешительности остановился, и казалось, что эта нерешительность сообщается его товарищам. Наступила минута неловкого молчания. Затем Деморест порывисто схватил его за плечи и насильно, хоть и ласково, подвел к двери.
— Перестань валять дурака, Баркер, мальчуган ты мой. Будь же мужчиной, действуй, иди, вцепись в это богатство крючьями и держись намертво. И можешь быть уверен, что нас, — он запнулся, но только на секунду, точно собирался сопровождать эти слова смехом, а смех не получился, — нас ты наверняка застанешь здесь, когда вернешься.
Баркер был задет за живое, но не выдал своих чувств. Он нахлобучил шляпу и поспешно пустился в путь. Приятели молча смотрели ему вслед, пока он не скрылся в кустах. После этого они заговорили.
— Как все это похоже на него, правда? — сказал Деморест.
— В этом весь Баркер, с начала до конца, — подтвердил Стеси.
— Подумать только, что все эти годы у него валялись такие ценные бумаги, а он, простая душа, о них и не подумал.
— А ведь он хотел вложить вместе с нами деньги в эту окаянную гору!
— И он, клянусь, так бы и поступил! И никогда бы об этом не пожалел. Вот какой он, Баркер.
— Хороший парень!
— Славный товарищ!
— Может быть, одному из нас надо было пойти с ним? Он может вытряхнуть все свои деньги первому, кто подставит карман, — сказал Стеси.
— Тем более нам нельзя вмешиваться. И пусть все видят, что мы не интересуемся этими деньгами, — воскликнул с горячностью Деморест. — И без того найдется достаточно мошенников и дураков, которые постараются воспользоваться его простодушием и убедить его, что нами руководит какая-то тайная корысть. Нет, ни за что! Пускай поступает с деньгами как ему вздумается, как ему подскажет его нутро. По-моему, лучше пускай он вернется к нам самим собой, хоть даже совсем без денег, с пустыми руками, чем изменит своей натуре и станет как все.
Все это было сказано тоном настолько далеким от обычного легкомыслия Демореста, что Стеси не ответил.
Помолчав, он сказал:
— Что ж, нам будет здорово не хватать его в этом ущелье, правда?
Деморест не отвечал. Рассеянно протянув руку, он сорвал ветку с молодого деревца и принялся обрывать с нее листья один за другим. Когда их уже не осталось ни одного, он взмахнул рукой, резко стегнул себя веткой по сапогу, проворчал: «Довольно, пора за работу», — и большими шагами направился к прииску.
А в это время Баркер, по пути в Бумвилль, держал себя тоже несколько странно. Вначале, пока он не потерял хижины из виду, лицо его сохраняло озабоченное выражение. Но его простодушная натура не была склонна к сложным переживаниям. Если бы он не увидел выражения искренней привязанности в глазах своих товарищей, он мог бы вообразить, что они завидуют его счастью. Но почему же они отказывались считать эти деньги общими? Почему они решили, что их товарищество должно развалиться? Почему отказались пойти с ним? Почему эти деньги, о которых он так мало думал и которыми так мало дорожил, изменили отношение его друзей? Его-то деньги во всяком случае не изменили, он оставался тем, чем был. Ему вспомнилось, как часто они в шутку обсуждали, что будет, если он вдруг найдет на своем участке богатую золотом руду. Вспомнилось, как они строили планы о том, что они сообща будут делать с деньгами. А теперь, когда «счастье» свалилось на одного из них, они стали друг другу чужими! Поди тут разберись. Ему было обидно, больно, но, как ни странно, он ощущал в себе совершенно новую возможность обижать и ранить в отместку. Теперь он разбогател и покажет им воочию, что может прекрасно обойтись и без них. Теперь ему ничто больше не помешает думать только о себе и о Китти!
В интересах истины надо установить, что при всем простодушии молодого человека, проявившего и бескорыстие и великодушие по отношению к своим компаньонам, первой его мыслью при известии о неожиданном богатстве была мысль об одной девушке. Ее звали Китти Картер. Она была дочерью хозяина гостиницы в Бумвилле, и ее отцу принадлежал тот соседний участок, который компаньоны страстно жаждали приобрести. Если одновременно с представлением о богатстве в его сознании мелькнуло хорошенькое девичье лицо, это еще не означало черствости по отношению к партнерам по прииску, которым он от души хотел помочь. Но сейчас, в полуобиженном, полумстительном настроении, ему вспомнилось, что они часто поддразнивали его разговорами о Китти и потому были в дальнейшем не вправе рассчитывать на его доверие. А сейчас достоинство требовало, чтобы он безотлагательно повидался с Китти.
Особых затруднений на пути к этому не было: вследствие простоты нравов Бумвилля и некоторой скупости ее отца Китти иногда прислуживала за столиками. В нее всегда была горячо влюблена половина мужского населения города, а для второй половины эта любовь была уже делом прошлого, и рухнувшие надежды превращали пострадавших в молчаливых скептиков. Тут удивляться, впрочем, нечего: Китти была одной из тех на редкость красивых девушек, порою встречающихся в юго-западных штатах, красота и утонченность которых вселяют сомнения — безусловно, совершенно неосновательные — в проницательности одного из родителей и в нравственности второго. Как бы то ни было, факт оставался фактом: стройная, изящная и скромная девушка, скользившая между обеденными столиками в бумвилльской гостинице, казалась какой-то прекрасной незнакомкой, а не дочерью своего приземистого, вульгарного отца и увядшей, невзрачной матери. Трое компаньонов, благодаря полученному в колледже образованию и хорошим манерам, пользовались некоторым вниманием со стороны Китти. И по какой-то сокровенной причине, тем более веской, что она никому не бросалась в глаза, особая благосклонность оказывалась Баркеру.
Он прибавил шагу, увидев в лощине перед собой флагшток бумвилльской гостиницы, и заколебался — не лучше ли сперва зайти в банк, внести акции и получить под них небольшую ссуду на новый галстук или крахмальную сорочку в честь визита к мисс Китти. Но вспомнив, что он обещал Деморесту сохранить акции в неприкосновенности, он отказался от этого намерения, может быть еще и потому, что намеченный откровенный разговор с Китти уже составлял некоторое нарушение предписания его приятеля сохранять все дело в тайне, и совесть его была уже достаточно отягощена этим вероломством.
Когда он подошел к гостинице, им овладело небывалое - волнение. В ресторане царило затишье между отливом утренних посетителей и волной приготовлений ко второму завтраку. Не мог же он в самом деле беседовать с Китти в унылой обстановке перевернутых стульев и оголенных бревенчатых столиков. Притом она, наверное, была поглощена своими домашними обязанностями. Однако мисс Китти уже успела увидеть в окно своей комнаты, как он переходит улицу, и потому зашла без особой надобности в ресторан, делая вид, что хочет начать уборку. Он шел, не смея надеяться, что увидит ее, и когда она предстала перед ним в нежном и воздушном платье, вся в розах и розовых бутонах, сердце у него дрогнуло.