ия. Эксхемский приорат я осмотрел без особых эмоций, увидев в нем лишь хаотическое нагромождение средневековых руин, давно лишившихся междуэтажных перекрытий — сохранились лишь каменные стены стоящих по краям башен, покрытые лишайниками и утыканные множеством грачиных гнезд.
По крупицам, камень за камнем, восстановив в своем воображении облик древнего здания, каким оно выглядело три века тому назад — в дни, когда мои предки покинули его, — я начал нанимать рабочих для его реконструкции. И всякий раз, к сожалению, приходилось обращаться к людям из других мест, ибо сельские обитатели Анчестера не испытывали к запустевшему поместью ничего, кроме нескрываемых страха и ненависти. Эти чувства, по всей очевидности, относились равным образом и к приорату, и к его древним владельцам. Мало того, они были так сильны, что порой передавались и прибывшим издалека строителям, множа случаи их добровольного увольнения.
Сын рассказывал мне, что во время его пребывания в здешних местах сразу становилось заметно, что встреч с ним старательно избегают: он ведь тоже был из рода де ла Поэр. А теперь и сам я по тем же мотивам на некоторое время оказался в ледяной атмосфере отчуждения, пока не сумел достаточно убедить крестьян, что почти ничего не знаю о своем вновь обретенном наследстве. Впрочем, и после того они чаще всего упрямо сторонились меня, так что местные предания пришлось собирать большей частью при посредстве Норриса. Чего люди совсем никак не могли простить мне, так это, видимо, моего намерения вновь возродить символ зла, столь для них ненавистный, поскольку в их глазах Эксхемский приорат являлся богомерзким вертепом дьяволов и оборотней.
Соединив вместе россказни, собранные для меня Норрисом, и сопоставив их с выводами немногих ученых, коим пришлось изучать руины, я пришел к заключению, что Эксхемский приорат расположился на месте некоего доисторического капища — друидического или даже более раннего культового сооружения, которое по возрасту можно соотнести со Стоунхенджем.[44] И уж, без сомнения, здесь совершались жуткие обряды. Существовали малоприятные сведения и о трансформации части этих обрядов в культ Кибелы,[45] занесенный сюда римлянами. В надписях, обнаруженных в подземельях, безошибочно различались такие слова (или остатки слов), как «DIV… OPS… MAGNA MAT…», то есть обозначения Великой Матери Богов, чей мрачный культ некогда был тщетно объявлен в Риме запрещенным. В Анчестере же, как свидетельствуют о том многие находки, в свое время располагался военный лагерь Третьего легиона императора Августа. Ученые утверждали также, что в былые дни храм Кибелы выглядел величественно, привлекая многие толпы поклонников Великой Матери, которые по указаниям фригийских жрецов совершали кровавые жертвоприношения. Упадок старой религии не положил, однако, конец ужасным оргиям в храме — более того, прежние жрецы, для виду приняв новую веру, не сменили по сути дела старых пристрастий. После ухода римлян из Британии древние обряды не исчезли полностью, а явившиеся сюда англосаксы снова надстроили остатки храма и придали ему доныне сохранившиеся очертания, сделав его центром собственного культа, наводившего страх на половину всей Гептархии.[46] Примерно в тысячном году после Рождества Христова это место было упомянуто в одной из хроник как средоточие интенсивного строительства каменных зданий для могучего, но чрезвычайно странного монашеского ордена; в то время храм окружали густые и обширные сады, которые, как говорят, вовсе не нуждались в оградах для защиты от посягательств окрестных жителей — настолько они были запуганы. Монастырь этот ни разу не был разрушен викингами, однако после норманнского завоевания вся округа претерпела период глубокого упадка, а потому ничто не помешало Генриху Третьему пожаловать в 1261 году эту землю вместе со строениями моему предку Гилберту да ла Поэру, первому барону Эксхемскому.
До указанной выше даты не имеется каких-либо порочащих сведений о моем роде, но позже, видимо, случилось нечто необычное. В одной из хроник был упомянут некий дворянин де ла Поэр, «проклятый Богом» в 1307 году, а о замке, выросшем на фундаменте бывшего храма и приората, деревенские предания с тех пор говорили с неизменной злобой и безумным страхом. Истории, рассказываемые у домашнего очага, изобиловали самыми жуткими описаниями, приобретавшими еще более зловещую окраску из-за своей пугающей недоговоренности и странной уклончивости. Моих предков они представляли племенем наследственных дьяволов, рядом с которыми Жиль де Рец[47] или маркиз де Сад показались бы сущими младенцами; при этом таинственным шепотом и намеками говорилось, что на их совести лежит бесследное исчезновение немалого числа сельских жителей.
Самыми мрачными персонажами в этих преданиях выступали, со всей очевидностью, сами бароны и их прямые наследники. Если же и упоминались более положительные качества какого-либо члена семьи, то ему суждено было слишком рано и непременно мистическим образом умереть, чтобы уступить место другому, откровенно зловещему отпрыску рода. Похоже, в этом замке даже существовал свой собственный домашний культ, отправляемый главой дома и зачастую доступный лишь для немногих членов семьи. Основанием для причастности к тайне служили скорее темперамент и личные склонности, нежели кровное родство, ибо в числе посвященных бывали и те, кто входил в семью лишь через брачные узы. Так, например, леди Маргарет Тревор из Корнуолла — жена Годфри, второго сына пятого барона Эксхемского, — сделалась со временем в устах матерей по всей округе излюбленным пугалом для малых детей, а вместе с тем злой героиней особо жутких древних баллад, еще и сейчас не позабытых в областях, пограничных с Уэльсом. Сохранился также не связанный с предыдущим сюжетом, но столь же страшный рассказ о леди Мари де ла Поэр, вскоре после ее замужества с графом Шрусфилдским зверски убитой мужем и его матерью, причем оба убийцы были прощены и даже благословлены священником, которому они поведали такое, что не осмелились бы повторить ни перед кем другим на свете.
Эти небылицы и баллады, столь типичные для всех народных суеверий, были отвергнуты мною с отвращением. Назойливо внушаемая ими неприязнь ко всей долгой истории моих предков казалась особо оскорбительной лично для меня, но, с другой стороны, обвинения в чудовищных наследственных наклонностях нашли неприятное подтверждение в скандальном деле, героем которого оказался мой непосредственный предшественник и кузен — молодой Рэндольф Делапор из Карфакса, по возвращении с мексиканской войны[48] ушедший к неграм и сделавшийся у них колдуном вуду.[49]
Намного меньше тревожили меня смутные россказни о воплях и завываниях, якобы постоянно несущихся над бесплодной, жестоко продуваемой ветрами долиной у подножия известнякового утеса; о зловонии, непременно царящем на кладбище после весенних дождей; о какой-то барахтающейся под ногами и пронзительно визжащей белой твари, на которую однажды ночью в безлюдном поле будто бы наступил конь сэра Джона Клэйва; о слуге, спятившем с ума после того, как он средь бела дня увидел в приорате нечто чудовищное. То были совсем уж затасканные, заурядные небывальщины, а я в то время числил себя в убежденных скептиках. Трудней было отмахнуться от рассказов об исчезавших из поколение в поколение крестьянах, хотя и они не заключали в себе какого-то особого мистического смысла, если иметь в виду жестокость средневековых обычаев. Чрезмерное любопытство посторонних лиц в ту пору частенько наказывалось смертью, и, думается, не одна отрубленная голова была выставлена тогда напоказ на древних, а ныне сравненных с землей бастионах вокруг Эксхемского приората.
Некоторые легенды были чрезвычайно колоритны и даже порой заставляли меня сожалеть, что в молодости я слишком поверхностно изучал сравнительную мифологию. Среди них, например, имелось поверье, будто каждую ночь целый легион бесов в образе летучих мышей справляет в приорате колдовской шабаш. Но самым живописным из всех было драматическое повествование о крысах — о целой прорве омерзительных тварей, которые в панике бежали из замка через три месяца после ночной трагедии, следствием которой явилось вечное запустение поместья; об этом полчище гнусных, прожорливых зубастых хищников, которое смело все на своем пути, пожрав кур, гусей, кошек, собак, свиней и даже двух несчастных крестьян, прежде чем истощилось их злобное неистовство. Вокруг предания об этой незабываемой армии грызунов сложился целый цикл преданий, ибо разошлось оно по всем окрестным селениям и дворам, потянув за собой длиннейший шлейф страхов и проклятий.
Таков был свод крестьянских легенд, плотно окруживших меня, когда с упрямством пожилого человека я торопил своих людей с завершением реставрационных работ. Однако ни в коей мере не следует считать, будто эти россказни уже определили к тому времени мой психологический настрой. Тем более что, с другой стороны, я слышал постоянные хвалы моему усердию и был всемерно поощряем в своих усилиях капитаном Норрисом и любителями древности, которые неизменно окружали меня и во всем помогали мне. Когда же через два года здание было полностью восстановлено, я осмотрел его громадные залы, обшитые панелями стены, сводчатые потолки, окна с узорными средниками, широкие лестницы — осмотрел с законной гордостью, полностью вознаградившей меня за непомерные расходы. Каждая примета Средних веков была искусно воспроизведена, а заново отстроенные части здания чудесно гармонировали с первородными древними стенами и фундаментами. Обиталище моих отцов вернулось к жизни, и я смотрел в будущее с надеждой избавиться наконец от дурной славы моего рода, столь печально завершавшегося на мне. Мне захотелось поселиться здесь навсегда и тем доказать, что де ла Поэры (поскольку я снова принял прежнее написание нашей фамилии) отнюдь не имеют привычки обращаться в бесов. Мой душевный комфорт в значительной мере поддерживался еще и тем обстоятельством, что, хотя внешне Эксхемскому приорату был возвращен средневековый облик, интерьер его, по сути дела, был полностью обновлен, а потому, естественно, свободен как от древних зубастых тварей, так и от призраков.